Она почти истаяла, увидев, как я выхожу из машины. И так была бледная, а тут еще такой… сюрпризец… Не ожидала встретиться здесь.
Мы с Этьеном подошли к ним, и я испытала потрясение, увидев лицо его сына. Фантастическое сходство.
Я никого не обняла и не расцеловала.
В молодости Нина должна была прикоснуться к человеку, чтобы вступить с ним в контакт, и потому обнимала тех, с кем встречалась, брала их за руки и гладила по лицу, как скульптор, примеривающийся к модели. Меня это ее свойство восхищало.
Я одна с Этьеном и Ниной, держу руки за спиной, иначе они увидят, как дрожат мои пальцы.
– У тебя найдется что-нибудь покрепче? – спрашивает Этьен. – Кофе ужасно гадкий… Выпьем за Рождество?
– Сейчас одиннадцать утра, – отвечает Нина. – Выпивать в твоем состоянии не лучшая идея.
Он улыбается. Смотрит на меня.
– Луиза настучала?
– О чем? – бесцветным голосом интересуюсь я.
– О том, что я скоро сдохну.
– Конечно, если не начнешь лечиться, – подает реплику Нина, спасая меня от необходимости отвечать.
– Тебя мне только не хватало… Отстаньте… нечего лечить.
– Что собираешься делать?
– Ничего.
– То есть как?
– Завтра вернусь в Лион.
– И?
– И… буду загорать. Хочу увидеть море, прежде чем… Луиза снабдила меня всем необходимым. Больно не будет.
– Куда ты намерен отправиться?
Вопрос задала я, хотя больше всего на свете желала остаться сторонним наблюдателем. Не сдержалась. Так иногда случается. Слово не воробей… А те, что мы годами держим взаперти, всегда вырываются на волю в самый неподходящий момент.
– Пока не знаю… – отвечает Этьен. – В Италию или в Грецию… одно из двух…
Нина и Этьен продолжают разговор, не обращая на меня внимания.
– Ты поставил в известность сына?
– Пока нет. Поставлю, прежде чем уйду со сцены.
– Когда?
– Скоро. Очень скоро. На следующей неделе. Времени осталось не так много.
– Откуда тебе знать?
– Видела бы ты рожу моей опухоли! – горько шутит он.
– Можно сделать операцию. Согласиться на химию. Говорят, есть очень эффективные современные препараты… – Нина сама не верит своим словам.
– Тебя Луиза подучила?
– Вовсе нет. У меня есть друзья, которые выкарабкались.
– Что за друзья? – вскидывается Этьен.
Нина не отвечает.
– Жозефина, да? – кипятится Этьен. – Думаешь, я не знаю, как она мучилась?!
– Ты даже на похороны не приехал!
Я кричу, чего делать не следовало. Мне хочется бежать со всех ног. Я в прострации. Их спор невыносим. Я вышла из машины ради Луизы и Нины, но уж никак не из любви к Этьену. Пусть отправляется на тот свет. Для меня он давно мертв. Поворачиваюсь к двери, Этьен жестом останавливает меня.
– Я был на могиле Жозефины… на следующий день… Когда все отвалили. Я в тот момент никого не хотел видеть.
55
6 сентября 1997
Два миллиарда человек сидят перед телевизорами и смотрят, как движется под палящим солнцем траурная процессия. Горе согнуло юных принцев, как птицы – тростник на озере. Еще двое детей потеряли мать.
Ушла из жизни и мать Тереза. Обе женщины теперь стоят у врат святого Петра, держась за руки. Их нежные голоса звучат в унисон. Или у мертвых нет голосов?
«Что хочет нам рассказать этот конец лета?» – думает Адриен.
Где-то сын хоронит мать без моря цветов и людей. Предает земле женщину, которая делала все, что могла. Ее руки были испачканы фломастерами и глиной, она подтирала попки чужим детям, которых забирала утром у родителей, а вечером отдавала. Была поденщицей. Эрзац-обнимательницей, играла с детьми, веселила их, водила хороводы, кормила, укладывала спать, ласкала, раздавала игрушки, читала сказки, готовила к детскому саду. Двадцать лет стажа в детских садах и на продленке. Беленькие, темноволосые, упрямые, послушные. Она «сопровождала» появление первых зубов, постукивая по ним ложечкой, чтобы не болели, оберегала первые шаги и без конца наклонялась, чтобы поднять упавших.
Ровно в одиннадцать Нина, Адриен и Луиза вошли на кладбище Ла-Комели. Луиза – слева, Нина – в центре, Адриен – справа. Луиза впервые заменяла брата, которого задержали в школе полиции, куда он благополучно поступил. Луиза, Нина и Мари-Лор помогли Адриену все организовать. Матери Этьена словно на роду было написано надзирать за погребальными церемониями, когда умирали родители друзей сына.
Нине и Адриену очень тяжело – после похорон Пьера Бо прошло всего три года. Сильвен Бобен, конечно же, все оплатил и приехал на похороны.
Жозефина сгорела за два месяца. Одним несчастным утром врач взял у нее кровь на анализ после того, как она пожаловалась, что стала уставать больше обычного. На следующий день стало известно, что у нее генерализованный рак.
Врачи назначили химиотерапию, но пациентка умерла раньше, чем начали выпадать волосы. Нина была с Жозефиной на всех процедурах в больнице Отёна, сидела в палате до ее последнего вздоха. Адриен проводил с матерью каждый конец недели, ссылаясь на «ужасную занятость».
Правда состояла в том, что Адриен не учился, он всем врал. Его роман «Мел» увидел свет в марте 1997-го, было напечатано пятьсот тысяч экземпляров во Франции, права купили в двадцати странах. Успех был феерический, сюжет завораживал, в том числе потому, что автор пожелал выступить под псевдонимом Саша́ Лоран.
Читатели гадали, женщина это или мужчина, перебирали известные имена, кто-то даже предположил, что писатель давным-давно скончался, а рукопись обнаружили совершенно случайно.
Аванс, выплаченный за вторую книгу, оказался таким, что Адриен покинул дом Терезы в Венсенне и поселился в VI округе, в удобной шестидесятиметровой квартире окнами во двор, совсем рядом с издательством. Он ведет тайную, «контрабандную» жизнь. Называется студентом, чтобы не признаваться близким в авторстве «Мела». Издателю он заливает, что работает над второй книгой, хотя даже сюжет пока не придумал. Идеи отсутствуют как класс. Он каждый день сидит за письменным столом, но на бумагу не положил ни слова. «Мел» стал для него чем-то вроде водослива, теперь обман – его вторая кожа.
Адриен изменился, сам того не заметив, стал увереннее, научился изящным жестом поправлять волосы, оглядывая себя в витринах магазинов. Мозгляк стал красавчиком, вкусив известности. Впрочем, профит извлекает только его банковский счет.
Каждый вечер Адриен выходит в свет со своим издателем Фабьеном Дезераблем, тот представляет его коротко: «Мое молодое дарование…» Тем, кто решает полюбопытствовать насчет названия, он отвечает: «Терпение, друг мой, мы пока на стадии редактуры…»
Адриена и Дезерабля приглашают на все премьеры, и сидят они только в первых рядах. Потом дебютант отправляется в модный клуб, пьет коктейли через соломинку и наблюдает за танцующими.
Он впервые в жизни чувствует, что нравится окружающим, чем, безусловно обязан, новой манере держаться. Вечно краснеющий, умирающий от застенчивости юноша умер и похоронен. Успех окрылил Адриена, он чувствует себя истинным парижанином, Бургундия осталась далеко позади. У него новое прошлое. Детство близ Сен-Жермен-де-Пре. Родители – артисты. Сирота, не знавший ни отца, ни матери. Родился в Буэнос-Айресе. В Нью-Йорке. Выдаваемая версия зависит от собеседника или аудитории. Адриен больше не пользуется общественным транспортом, редко покидает свой квартал, ездит только на такси, не звонит Терезе справиться о здоровье и называет ее «квартирной хозяйкой». Ну и что, она тоже приютила его ради денег.
С Этьеном, поступившим в школу полиции Канн-Эклюз департамента Сена-и-Марна, Адриен больше не видится.
О болезни матери он узнал не от нее самой, а от Нины. Жозефина не хотела беспокоить сына. Решила, что очень быстро победит рак и признается потом.
Однажды вечером позвонила Нина и сказала: «Приезжай, твоя мама плохо себя чувствует. У нее рак…»
У Адриена кровь застыла в жилах.
На следующий день он сел в скоростной поезд, с вокзала отправился прямо в больницу и, войдя в палату, ужаснулся тому, как выглядит Жозефина. Она ужасно исхудала, на лицо легла маска смерти. Адриен воспринял случившееся как наказание свыше: он написал «Мел», никому ничего не сказал, и жизнь отомстила. Молчаливое письменное признание не считается. Нина тоже изменилась: лицо стало одутловатым, она набрала не меньше десяти килограмм, а может, и больше. Адриен даже решил, что она беременна, ему захотелось бежать прочь от прежней жизни и вернуться в прекрасную новую, пусть и придуманную. Нина пошла за кофе, Адриен остался наедине с матерью и решил признаться, сказать: «Прости меня, мама, это я написал «Мел»…» Не хватило смелости.
Жозефина умерла в неведении.
В церкви на заупокойной службе присутствовало несколько соучеников Адриена по лицею и коллег матери по работе. Все остальные остались дома, чтобы следить по телевизору за похоронами леди Дианы. На кладбище пришло еще меньше народу.
Луиза и Нина держат Адриена за руки. Непреклонный, как само правосудие, Сильвен Бобен стоит сзади. Отступи Адриен на шаг, почувствовал бы дыхание родителя.
Потом он попросил девушек увезти его куда-нибудь подальше. Ему хотелось остаться с ними наедине. Нина мысленно поморщилась: Эмманюэль терпеть не может, когда она надолго оставляет дом, но покинуть друга в подобных обстоятельствах невозможно. Пришлось соврать – сказать мужу, что ей придется пойти на поминальный обед.
– Где он состоится? Когда ты освободишься? Хочешь, пойдем вместе?
– Не нужно, я справлюсь, – сказала она, подумав, что предпочитает быть одна, раз Этьен не приехал.
После смерти Жозефины Луиза позвонила брату.
– Похороны в субботу.
– Разве по субботам хоронят?
– Надо думать, да.
– Я не смогу приехать. Комиссар отказался дать мне увольнительную. Настаивать бесполезно.
– Ну хоть позвони Адриену!
– Ладно…
Этьен повесил трубку и вспомнил, какой милой женщиной была Жозефина. Спокойной. Веселой. Курила как мужик. Гладила их по волосам. В ее квартирке они чувствовали себя счастливыми. Как, должно быть, горюет Адриен! Как одиноко Нине, чья молодость оборвалась на взлете. Они с ней умерли в один день, и никто об этом не узнал. Этьен вдруг подумал, что отдал бы все на свете, чтобы вернуться в свою беззаботную юность.