– Детка, я на пересадке, долго говорить не могу, люблю тебя, думаю о тебе. Будь умницей!
В трубке раздались гудки.
Она совсем одна в этом мире, это непреложный факт, так уж лучше быть одной у себя дома. Ладно, выберем путь наименьшего сопротивления. Два часа спустя она села в вагон первого поезда на Макон и поздним утром вошла в опостылевшее жилище. Разобрала чемодан. Разложила и развесила вещи, сняла с полки томик «Мела» и вернула туда последнее не доставленное дедом письмо. То самое, адресованное Этьену.
«Ну уж нет, я тебя прочту…» Она положила книгу на тумбочку и распечатала конверт.
– Ты грезишь наяву? – спросил Ромэн, напугав Нину.
– Воспоминания решили всплыть на поверхность.
Ромэн проследил ее взгляд от лежавшего на кухонном столе чемодана с откинутой крышкой до сада за окном. Могло показаться, что она кого-то увидела. Он поцеловал ее в шею.
– Ты вкусно пахнешь.
– Псами… Иногда – кошками, – шутит она.
– Не-а… Иногда – мной.
Он принюхивается.
– От тебя пахнет теплом, нет – жарой, как будто ты все время проводишь на солнце… Обожаю твой запах.
– Что с тобой не так?
– Все! – с иронией отвечает он, потягивается, наливает себе кофе.
«Что забыл у меня на кухне этот красавец? – спрашивает себя Нина. – Последний ремонт здесь делали во время первого президентского срока Франсуа Миттерана. В реальной жизни таких мужиков не бывает. Особенно в моей. Он не для таких, как я, а для чистеньких улыбчивых красоток. А может, небеса скинули мне подарочек? Как в давешнем плохом фильме. Завтра Пер-Ноэль в момент засунет его в свой огромный сапог, чтобы через год подарить кому-нибудь другому».
– Я не спал днем со времен детского сада… – сообщает Ромэн, делая глоток кофе.
Он подходит к Нине, обнимает ее. Она не сопротивляется, молчит, глаз не открывает, и Ромэн шепчет ей на ухо:
– Никто еще не рисовал мой портрет… Спасибо.
Она как наяву слышит голос Симоны: «Знаешь, Нина, люди во что-то верят. И ошибаются».
Я вручила дубликат ключа кошачьей няньке, милой и очень симпатичной девушке Элизе. Она только что не визжала от восторга, увидев мордочку Николя, хотя наверняка повидала много котов. В приюте она каждую неделю видит не только котят, но еще и старых, хромых, калечных-увечных животных, а ведь не привыкла. Чувствительная душа…
С завтрашнего дня Элиза будет ночевать с Николя и ждать моего возвращения. Она знает, что я отбываю на неопределенный срок и связаться со мной будет затруднительно. Известно ей и о том, что компанию мне составит Нина.
Элиза – студентка-дипломница. Она учится в новом лицее Жоржа Перека. Руководит им тип, который спит с Ниной. Ну, я так думаю… Некий Р. Гримальди, это имя было написано черной ручкой на почтовом ящике дома, куда она вошла на прошлой неделе. Вот так запросто в одиннадцать вечера к незнакомым людям не заглядывают на огонек. Я навела справки. Мужик холост, зовут его Ромэн Гримальди, по сведениям одного коллеги по газете, его выперли из Марн-ла-Кокетт за… аморалку. Якобы несовершеннолетняя ученица подала на него жалобу за приставания. Доказать ничего не смогли, поэтому Гримальди не уволили, а перевели. Сослали в нашу деревню, решив, что мы возражать не станем. Тем более что он настоящий профессионал.
Неужели Нина притягивает психопатов?
Я спросила у Элизы, какого она мнения о новом директоре.
– Симпатяга, – ответила она.
Коротко и ясно.
– И насколько он симпатичный?
– Думаю, он всем нравится. Нормальный дядька. И красивый.
Я прекратила разговор. Меня обуяла ревность. Все, что имеет отношение к Нине, превращает меня в злобную скотину.
Элиза спросила: «Чем занимаешься?» – и я объяснила насчет переводов и постатейных гонораров.
– С какого вы переводите?
– С английского.
– Ясно… Вас устроят 15 евро в день? – спросила Элиза.
– Конечно.
– В начале января у меня начнутся занятия, и вечером я буду приносить с собой еду. У вас есть микроволновка?
– Да.
– Можно задать последний вопрос?
– Валяйте.
– Это осознанный выбор – остаться одной в Рождество?
– Безусловно.
– Тогда ладно. Но если передумаете, приходите вечером на луковый суп.
– Спасибо, я бы с удовольствием, но решила лечь пораньше.
Девушка совсем меня не знает, но зовет праздновать, она наверняка не обидит Николя.
Я закрываю сумку, подумав, что должна предупредить редакцию. Человек, которого я заменяю, выйдет на работу 2 января, поэтому придется врать. Скажу, что срочно ложусь на операцию. Форс-мажорные обстоятельства.
Я не слышала, как она появилась. Не тарахтел двигатель машины, не хлопнула входная дверь. Луиза бесшумно подкралась и обняла меня со спины. Этот аромат я узнаю из тысячи, как и ее дыхание.
– Счастливого Рождества…
– Все в порядке?
– Мой брат умрет.
– Тебе известно, что завтра мы уезжаем, втроем?
– Да.
– Выпьешь?
– Да.
– Будешь ночевать?
– Нет. Предпочитаю быть дома завтра утром, когда Мари-Кастий обнаружит исчезновение Этьена. Придется позаботиться о родителях… О моей бедной мамочке.
– Скажешь им правду?
– Да. Надоело врать, да и для Валентина так будет лучше.
Он сидит на багажнике, отец быстро крутит педали. Мальчик цепляется за его белую хлопковую футболку с портретом Джима Моррисона[154] на груди, которая прослужит ему много лет. Первое воспоминание об отце: широченная спина и развевающиеся по ветру волосы. Высокий, сильный, красивый человек. Его герой. Улыбчивый защитник, который никогда его не ругает. Валентин кричит во все горло: «Сегодня мне исполнилось пять лет!» Отец хохочет, припускает еще быстрее, отвечает: «С днем рождения, сынок!»
Они в отпуске, на острове Поркероль, мчатся по дороге, обсаженной соснами. Иногда в просвете между деревьями появляется море, играющее с миром в прятки. Они оказываются на пляже. Вода выцвела, стала прозрачной. Они бросают полотенца на белый песок и забегают в волны.
Его отец загорел и обветрился. Он притягивает к себе взгляды, и пятилетний ребенок осознает, что его папа не похож на других смертных, его красота особенная. Ему то и дело говорят: «Ты как две капли воды похож на отца».
«Значит, потом я стану таким, как он…» Валентин рос, твердя как заклинание: «Потом я стану таким же… Нет, не стану, полное подобие невозможно. Он – это он, а я – это я…»
18:00
Они сидят в комнате, где живет Валентин, когда приезжает к бабушке с дедушкой. Это мезонин с кроватью.
– Почему ты не лечишься? – спрашивает младший, глядя на носки своих кед. – Сейчас 2017-й, а не темное Средневековье.
Этьен спрашивает себя: «Ну и зачем мы приходим в этот мир? Чтобы пережить подобный момент? Меня наказывают за то, что двадцать три года назад я бортанул Клотильду? Уплыл и обозвал ее психопаткой?
Какая это мука – сказать сыну в Рождество:
– Нам нужно кое-что обсудить… Ты уже знаешь, что я болен… И некоторые болезни не лечатся.
– Неправда! – Валентин сжимает кулаки, он на грани истерики.
– Увы, дорогой, правда.
Этьен берет руки сына в свои. Мальчик кусает губы, сопротивляясь безысходности. «Интересно, у меня будет такая же жесткая золотистая щетина, как у отца, когда он перестает бриться в отпуске?»
– Тетка говорит, что ты не хочешь лечиться. Можешь, но не хочешь.
– Она ошибается… Я не хочу внушать тебе тщетную надежду.
– Я больше тебя не увижу?
Этьен хотел бы соврать, успокоить сына, но зачем? Они уединились, чтобы сказать друг другу правду. Этьен не доверяет правде, слишком уж она мрачная и таит в себе множество дорог и массу нюансов. Не так проста, как кажется. Он легавый, ему ли не знать? Но сыну он скажет все как есть.
– Сегодня, сейчас я такой, каким ты привык меня видеть. Когда болезнь возьмет надо мной верх, я… Я не хочу… Я хочу опередить ее. Для тебя это гораздо важнее, чем для меня.
– Ты убьешь себя?
Заданный в лоб вопрос прозвучал так грубо, что Этьен инстинктивно отодвинулся.
– Не знаю… Нет. Нет. Я не покончу с собой. Твоя тетя снабдила меня кучей обезболивающих.
– Тебе страшно?
– Нет. Я боюсь за тебя. Не хочется оставлять тебя одного. Слава богу, твоя мама – гений, с ней ты никогда не будешь одинок. Слышишь, Валентин? Никогда.
– Так почему ты сбегаешь, ничего ей не сказав?
Этьен не отвечает. Он смотрит в пол, потом поднимает глаза, встречается взглядом с сыном – и они понимают друг друга без слов. Так было всегда.
– Я написал письмо и все объяснил… Маме будет нелегко, но она в конце концов все поймет.
– Ты будешь один?
– С Ниной. И еще с одним человеком, вы только что виделись у приюта.
– Но почему не мы с мамой?
– Потому что так проще. Мне… и вам тоже.
Они снова долго молчат. Снизу, из гостиной, доносятся голоса игроков в таро.
Наконец Валентин говорит:
– Я никому не скажу.
– Я буду часто звонить, – обещает Этьен. – Каждый вечер. Клянусь, что не пропущу ни одного «сеанса связи». Отвечай на все незнакомые и скрытые номера, договорились?
– Куда ты отправишься?
– Понятия не имею. Решим по дороге… Не хочу, чтобы ты запомнил меня пропахшим лекарствами и больницей…
Этьен обнимает сына.
– Запомни запах отца, мужчины, который любит тебя больше жизни. Не вонючей развалины…
67
10 августа 1994
«Этьен!
Я знала, что однажды ты станешь моим, как только увидела тебя в самый первый раз.
Знала или решила? Да какая разница! Результат один и тот же: мы вместе.
Я никогда не думала, что ты заставишь меня так страдать, а если бы и думала, все равно сразу легла бы с тобой в постель.
Я прочла в одном журнале, что чем большее удовольствие доставляет тебе твой мужчина, тем сильнее ты страдаешь в разлуке с ним. Налог на любовную случку очень высок.