– Ты начал процедуру, не поговорив со мной? С будущей матерью?
Произнеся слово «мать», Нина выплюнула пюре на стол – к вящему ужасу мужа. И своему собственному. Ей сразу стало ужасно стыдно, она схватила губку и начала собирать непрожеванную еду.
Ужасней всего было то, что ее одолевал смех.
– Ты пила? – поинтересовался Эмманюэль.
Вопрос только подхлестнул эмоции. Нина попыталась выговорить: «В кои веки – нет!» – но не сумела. Сложилась пополам на стуле и вспомнила слова Этьена: «Ну чистый Золя…» Диагноз беспощадный, но точный.
Она как будто смотрит на себя со стороны и видит женщину в роскошном интерьере, рядом муж – мечта всех женщин, она соскребает со столешницы пюре, потому что терпеть не может мясо, а вредная кухарка нарочно его готовит. И – венец абсурда – образцовый супруг затеял усыновление, даже не поставив ее в известность!
«Чистый Золя…»
Ей бы лить горючие слезы, а Нина реагирует прямо противоположным образом, и нервный смех отскакивает от чудесных гобеленов, украшающих стены дома, в котором она обитает, но не живет.
Появляется Натали. Ее лицо выражает осуждение, и Нина реагирует на прислугу как на удар тока.
«Какого черта она все еще здесь?!»
Ей трудно дышать, вот-вот начнется приступ астмы. Она больше не смеется и начинает орать на кухарку:
– Убирайтесь из дома! Я больше не хочу вас видеть! Вон!
Онемевшая от изумления Натали смотрит на Эмманюэля, не понимая, как реагировать.
– Нечего глазеть на моего мужа! Идите прочь, слышите?
Женщина выбегает, хватает с вешалки пальто и исчезает, хлопнув дверью.
– Что на тебя нашло? – изумляется Эмманюэль.
– Я не хочу и никогда не захочу ребенка. Я тебя обманула. И я не понимаю, как ты посмел затеять усыновление, не сказав мне ни слова!
Нина произносит слова, давно ждавшие своего часа, и они плохо выговариваются, как все, что вырывается на свободу под воздействием гнева. Она дрожит всем телом, а Эмманюэль реагирует неожиданно – презрительно улыбается. Этот уверенный в себе мужчина смотрит на жену как на пустое место, ничтожество, табуретку, которая вдруг обрела дар речи, неуместное нелепое нечто. И Нина кидается на него, начинает колотить по плечам, рукам, спине, животу. Она бьет, ослепнув от ярости, наносит удар за ударом, пускает в ход ногу. А он улыбается все шире, и Нина, осознав происходящее, издает вопль. Улыбка мужа пугает ее, наводит ужас.
– Бедная моя глупышка… Я взял тебя в дом с улицы. Можешь не сомневаться, мы получим ребенка, и ты будешь заботиться о нем днем и ночью. А теперь, будь любезна, позвони Натали и извинись перед ней…
– Ни за что.
– Подумай хорошенько. Я имею право запереть тебя в психушку прямо сейчас. Там полно таких, как ты, одиноких, депрессивных, пьющих бездельников. У меня большие связи, достаточно сделать один звонок нашему уважаемому семейному доктору, и ты закончишь жизнь в смирительной рубашке. Забудешь свое имя. Помни, ты моя жена… Подпись под документами ставлю я – под документами об усыновлении, разводе и… помещении в клинику. Так называемые друзья тебе не помогут, легавому и педику насрать на подругу детства. Они и пальцем не шевельнут, дадут тебе утонуть в дерьме. На этой земле только я люблю тебя, рассчитывать ты можешь только на меня. Жаль, что у тебя не хватает мозгов, чтобы понять это.
Эмманюэль поднимается в спальню, оставив Нину убирать остатки ужина.
Несколько минут спустя она тоже идет наверх, раздевается, принимает душ, думая о ярости Этьена, о том, каким тоном ее муж произнес слово «усыновление». Она втирает крем в кожу, ложится и прижимается к Эмманюэлю, как собака, которая съела башмак хозяина и ластится к нему, вымаливая прощение.
Она подчиняется, изображает, стонет в нужный момент, а когда муж засыпает, минут двадцать лежит и смотрит в темноту. Потом осторожно отталкивает Эмманюэля, тихонько поднимается, зажигает ночник и берет «Мел», ждавший своего часа с чемпионата мира по футболу 1998 года. Нина прекрасно помнит, как положила томик в тележку с продуктами. Это был счастливый момент ее жизни. Она с утра повторяла себе: «Сегодня вечером Этьен и Адриен придут к нам на ужин…» И они явились, вместе. А она скрыла слезы, чтобы Эмманюэль не заметил, как сильно она любит своих друзей. Гораздо сильнее, чем его. Лионцы – они приехали раньше – сидели перед телевизором и орали во все горло.
Тогда был последний счастливый день ее жизни. Потом трое друзей потеряли друг друга из виду. Для нее время тянулось бесконечно.
Паузы в отношениях становились все длиннее, они все реже разговаривали, в основном по телефону, и почти не виделись. Текст на четвертой странице удивил Нину, заставил ее задуматься и засомневаться. Получается, она прошла мимо Адриена, так и не узнала его. Книгу можно пропустить, как встречу, историю, людей, способных все изменить. Пропустить из-за недоразумения, обложки, неудачного резюме, предвзятого мнения. Хорошо, что жизнь проявляет настойчивость.
Внешний вид неважен.
Рана гнездится в сердце.
Мне три года. Мы кружим по двору. На земле лежат мячи и обручи, на асфальте мелом нарисованы квадраты для классиков. Иногда нас разделяют. Девочек отправляют к девочкам, мальчиков к мальчикам. Я остаюсь с девочками. Малышки веселятся. Я наслаждаюсь их смешками, как зефирками, которые нам раздали после дневного сна.
Мне шесть лет, и я впервые говорю об этом вслух. Я открываюсь старику, которого не знаю, он даже не внушает мне особого доверия. Я чувствую, что он плохо пахнет, а еще у него кустистые брови и мертвенно-бледный цвет лица.
У меня тяжелая ангина и сильный жар, я стучу зубами на смотровом столе, мама ждет в коридоре. Я впервые остался один на один с чужим взрослым.
«Доктор лечит деток, когда у них что-то болит».
Мой случай.
Я уже пять минут изумленно пялюсь на два плаката на стене, рядом с ростомером, и пытаюсь понять их смысл. Мальчик и девочка предпубертатного периода изображены во всех деталях, всем частям тела даны названия. Одинаковые. Пищеварительный тракт, печень, почки, желудок, руки, ноги, ступни, сердце. Названия разнятся только внизу живота. Я не без труда прочитываю слова «половые органы» и понятия не имею, что они означают.
Ошеломленный этими картинками, я выпускаю мой секрет из клетки – впервые в жизни.
– Я – девочка.
– В каком смысле? – спрашивает мужчина, сосредоточенный на своем тонометре.
– Я – девочка.
Врач сдвигает мохнатые брови и сразу становится похож на благодушного лешего, а потом на колдуна из тех, кто развлекает детей в цирке и на днях рождения, а меня пугает до икоты. Он не отвечает, кладет мне на лоб сухую ладонь.
– У тебя жар, ты бредишь, милый.
– Что значит «бредишь»?
– Что ты обезумел. Это признаки горячки.
Я хотел проглотить мой секрет, но последние слова вырвались сами собой. Когда задумываешь «пересилить» фразу, долго бывшую в плену, она пользуется моментом, чтобы обрести свободу.
– А когда исчезнет моя пиписка?
Он хватает меня за плечи. Причиняет мне боль. Кровь бросается ему в лицо. Доктор напоминает графин плохого красного вина.
– Кто забивает тебе голову подобной чепухой?
Я понимаю, что должен замуровать живущую во мне девочку. Окружить ее непроницаемой тишиной. И вру. Скрываю. Маскируюсь. Хохочу. Горло жжет нестерпимо.
– Никто. Один мальчик в школе говорил…
– О таких вещах нельзя даже шептаться! Родители сделали тебя маленьким мальчиком. Ты родился мальчиком и умрешь мальчиком. Не воображай ничего другого. Подобные мысли противоестественны.
– Что такое «противоестественны»?
– Они от лукавого… Ему нет хода в твою голову. Учись прилежно, а в свободное время занимайся спортом.
Врач возвращается за стол, выписывает мне рецепт на антибиотик, аспирин, спрей и пастилки для горла.
Я протягиваю ему чек, заранее заполненный моей матерью, и прощаюсь: «До свидания, мсье».
Больше я об этом не говорю.
Эмманюэль просыпается, говорит Нине, что должен завтра встать очень рано и ему мешает свет. Нина закрывает книгу и выключает лампу.
Ее трясет.
Да, она погасила свет – как люди, не желающие ничего видеть, закрывают ставни, запирают замки на два оборота.
Она прижимает книгу к груди, вдыхает ее запах. Она ищет между страницами Адриена, аромат кожи. Его или ее. Как вышло, что она не почувствовала, не догадалась?
Восемь лет они вместе ели, бродили, спали, принимали душ, делали домашние задания, плавали, пели. Созванивались каждый вечер перед сном. «Что делаешь? Что смотришь? О чем думаешь?.. Спокойного вечера, люблю тебя, до завтра».
– Почему ты вечно молчишь, Адриен?
– Мне хорошо, я слушаю тебя.
Восемь лет они не расставались ни на день. С первого класса. Строили планы на будущее, клялись на крови, плакали, смеялись, дрожали от страха. Протягивали руки, предваряя или предчувствуя намерение другого, знали, кто что переживает, даже если находились в разных местах.
Выяснив, что скрывал Адриен, чем он терзался, Нина подумала: «Я не знаю себя. Кто я? Кто эта особа, наивная и слепая?»
Она кажется себе одной из жен военных преступников или серийных убийц.
Они тоже отказываются понимать.
Их подсознание ничего не желает слышать.
Они просыпаются одним прекрасным утром, как все дурочки из сказок – Белоснежка, Спящая красавица, Красная Шапочка, – и прозревают, столкнувшись с реальностью.
В первый момент Нина восприняла роман как обвинение. Как перст, указующий на нее: «Ты ничего не поняла. Ты меня не любила».
Перечитывая «Мел», Нина восприняла и приняла мальчика с девочкой как единое существо, рядом с которым она провела восемь лет.