Восемь человек ужинают за изящно накрытым столом лойном трески со спаржей и обсуждают речь Тони Блэра о будущем Европы под незнакомую Адриену песню. Она звучит тихонько, но текст превалирует над голосами сотрапезников. Адриен вслушивается в слова все внимательней и постепенно замирает. Кто-то спрашивает:
– С вами все в порядке, Адриен?
Он встает. Отвечает:
– Я не Адриен.
Публика в изумлении.
– Меня зовут Виржини.
Никто ничего не понимает. Никто не говорит ни слова. Не смеется.
Адриен спрашивает у хозяйки дома:
– Что это за песня?
– Какая песня?
– Та, что только что звучала.
– Я не обратила внимания.
Осознав случившееся, Адриен теряет сознание.
В себя он приходит на носилках.
Кто-то говорит ему:
– Вы в больнице Святого Людовика, мсье. Вы упали в обморок. Ваши знакомые рассказали, что прямо перед этим вы стали неадекватны, говорили несвязно. Мы проведем некоторые неврологические обследования. С вашего разрешения.
– Конечно…
– Давайте для начала кое-что проверим… Какой сегодня год?
– 2001-й.
– Месяц?
– Ноябрь.
– Ваше имя?
– Адриен Бобен.
– Дата вашего рождения?
– 20 апреля 1976-го.
– Превосходно.
27 декабря 2017
– Я вышла из больницы, села в поезд и навсегда покинула Париж. Ни с кем не простилась. Связь поддерживаю только с моим издателем и другом Фабьеном Дезераблем. Он занимался продажей квартиры.
Нина и Этьен смотрят на меня не отрываясь. Оба очень красивы в бледном утреннем свете. Я выкладываю перед ними мою «жизнь в эпизодах» – ту, о которой они ничего не знали. Ту, что началась после нашей общей, на троих.
Моя жизнь после них.
Мы сидим на застекленной террасе станции техобслуживания на пути из Генуи во Флоренцию. Нина макает шоколадный хлебец в кофе, Этьен пытается проглотить эспрессо. Странноватое место для исповеди.
Нина таращится на меня своими чу́дными черными глазами.
– Ты все бросила из-за какой-то песенки?
– Благодаря песне. Мне надоело врать всем вокруг. И в первую очередь себе… Вообще-то «Мел» ничем мне не помог. Я надеялась излечиться, положив слова на бумагу… Но излечиться от чего? Я не больна, просто родилась в неправильном теле.
– И чем ты занимался все это время? – интересуется Этьен.
– Я путешествовала. Возвращалась во Францию к Рождеству, встречалась с Луизой. Потом мне это надоело. Путешествия – то же бегство. В конце концов я купила дом в Ла-Комели.
– Почему там? – изумляется Этьен, приравнивая мое решение к похоронам по первому разряду.
– Из-за Нины, Луизы и моей липы.
– При чем тут я? – удивляется Нина. – Мы много лет не разговаривали.
– Это не имеет значения, если знаешь, что важный для тебя человек рядом.
– Почему ты не рассказала правды о себе? – Нина все-таки решилась задать сакраментальный вопрос.
– Что такое правда в отношении меня?
– Не увиливай. Признайся, что все дело в доверии. Ты не слишком нам доверяла, верно?
– Я не доверяла себе.
Нина делает глоток кофе.
Этьен морщится.
– Не могу пить эту дрянь… Почему Виржини? Не Симона, не Жюли? – спрашивает он.
– Потому что я и есть Виржини. Можно изменить внешность, но не идентичность. Я обо всем написала в «Меле». Я могу меняться каждый день, каждый час, каждую минуту, как в детской игре, это стало дурной привычкой, и меня охватывает ужас при одной только мысли о… переходе. Сегодня, в сорок один год, я высокая брюнетка с челкой.
Этьен смотрит на меня как на психопатку, пытаясь сохранить невозмутимый вид. Но мое безумие отражается в его глазах. Неуравновешенная. Я в очередной раз понимаю, почему молчала. В детстве я бы не вынесла непонимания, тогда у меня не было ни оружия, ни брони.
– Ты спишь с моей сестрой?
– Приехали… Я никогда не отвечу на этот вопрос, Этьен, тем более тебе!
Нина улыбается. Нежно. До чего она хороша, когда не хмурится…
– Для других я Адриен. Для себя – Виржини.
Она берет мою руку. Кажется, я не касалась ее ладони с похорон моей матери. Вспомнив Жозефину, я разваливаюсь, начинаю рыдать. Нина обнимает меня.
– Мне плохо, и в этом никто не виноват. Кроме страха перед… перед… перевоплощением.
– Почему ты боишься?
– Не боюсь… Я в ужасе от мысли, что придется встать перед зеркалом и увидеть себя наяву. Луиза все перепробовала. Водила меня к лучшим специалистам… Но я знаю, что некоторые жалеют о сделанном, ведь перемена необратима. Гормональная терапия, замена вторичных половых признаков на противоположные… Надо еще приспособиться к новому телу…
– ?..
– Мне не нравится женская одежда, все эти платья, юбки, блузки, каблуки. И краситься я не хочу…
– Я тоже. Не хочу – и не крашусь, но я – женщина.
– Я росла в привычной схеме: девочка родилась в теле мальчика и живет так сорок один год. Что, если, убив Адриена, я убью и Виржини? Как сиамских близнецов?
– Ты женщина, необычная, но женщина. Забудь все клише, которые знаешь. Сегодня каждый человек живет как хочет.
После длинной паузы Нина продолжает:
– В «Меле» твой герой решается на операцию, идет до конца. Это история освобождения. Разве ты не хочешь сбежать от Адриена? Мне ужасно понравился момент, когда герой идет по улице в новом обличье… «Все изменилось, ничего не изменилось, я так же воспринимаю все, что меня окружает, зато другие люди обращаются ко мне впервые, я только что родилась, и мне двадцать лет». Эти слова дарят надежду. Я не поняла, почему ты все еще Адриен, когда увидела тебя за рулем машины на улице Ла-Комели.
– «Мел» – роман. Книга. Сочинение. Понимаешь?
– Понимаю, но согласиться не могу! – упорствует Нина.
– Что думает обо всем этом моя сестра? – спрашивает Этьен.
– Считает, что иметь сомнения нормально, естественно, но это не значит, что я не ошибаюсь. Луиза считает, что я с детства живу как птица в клетке и ее следует выпустить на волю.
– Ты думаешь о себе как о мужчине или как о женщине? – спрашивает Нина.
– Второе.
– Ты впервые рассказываешь нам о себе. По-настоящему. А ведь мы знакомы тридцать один год. Это прогресс.
– Согласна.
Мы идем на парковку. Нина в середине, Этьен – слева, я – справа. Она держит нас за руки. Небо над нашими головами ясное, бледно-голубое.
– Остановимся во Флоренции?
– Предпочту заночевать в Неаполе, – отвечает Этьен, – но если поведет Нина, мы не доберемся раньше утра. Пустите меня за руль, мы ведь договорились перед отъездом.
– До Неаполя шестьсот километров, – говорю я.
– Ладно, но будем останавливаться каждые два часа.
– Да, мамочка.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.
– Для человека, готовящегося сыграть в ящик, скорее хорошо.
78
1 января 2003
Вчера вечером лионские друзья встречали с ним Новый год. Они никогда его не бросали, не то что та развратная гадина, грязная сука.
Все еще спят в комнатах на втором этаже, тут и там стоят бутылки из-под шампанского. Натали перед уходом убрала со стола и вымыла посуду, но они праздновали всю ночь, вот и насвинячили.
Еще нет и восьми, Эмманюэль совсем не спал и теперь сидит на диване, пьет кофе и размышляет.
Нина исчезла двадцать шесть месяцев назад. Надежда отыскать ее растаяла.
Он дошел до ручки, ходил к колдунам и ясновидящим. Маятник, карты, хрустальный шар… он все испробовал, такого наслушался и насмотрелся, что стыдно рассказывать. Его уверяли, что она умерла и похоронена в Пюи-де-Дом, что она прячется в Ирландии, если быть точным – в Корке. Эмманюэль поехал и, конечно же, никого не нашел. Одна уважаемая астрологиня заявила, что Нина находится «максимум в трех километрах от Ла-Комели», что она даже «чувствует ее аромат». Шарлатаны всех мастей пытались вытянуть из него деньги за несуразную информацию.
Надежды нет.
Она никогда не вернется. Зачем? Что ей делать в этой крысиной норе?
Если только…
Если не решит, что путь свободен.
Нина привязана к Мари-Лор Больё. Если она узнает, что Эмманюэль уехал, захочет вернуться «на цыпочках», чтобы навестить мать Этьена.
Тут-то он ее и схватит. При этой мысли Эмманюэль ухмыляется.
Он звонит родителям в Марокко, трубку берет Ге.
– Слушаю…
– С Новым годом, мама.
Кажется, она еще спала. «У нее странный голос…»
– С Новым годом, милый! – наконец отвечает мать.
– Нина звонила?
– Нет… Конечно нет!
– Клянешься?
– Клянусь.
– Моим здоровьем?
– Твоим здоровьем.
– Скажи: «Клянусь твоим здоровьем, что у меня нет новостей от Нины…»
– Клянусь твоим здоровьем, что Нина мне не звонила. И у меня нет никаких новостей.
– Папа рядом?
– Да.
– Он меня слышит?
– Сейчас передам ему трубку.
– Я принял решение уехать из Франции и хочу продать компанию.
Несколько минут спустя Ге идет одна по внутреннему саду их марокканского риада[176] и обвиняет себя и мужа в трусости. Они не просто уехали жить в Марокко, но сбежали.
Здесь, в этой стране, всегда тепло, по утрам все вокруг источает волшебный аромат, а фантастический свет изумительно прекрасен. Но истинное солнце светит там, где находятся наши близкие. Самые близкие. Неискоренимо близкие.
Когда Маню был ребенком, Гертруда думала: «Я могла бы спрятать труп, если бы сын попросил». Она никогда никого не любила сильнее Эмманюэля и все ему прощала.
А потом появилась Нина, и ее сын изменился. Девочка блёкла, а в глазах Эмманюэля загорелся огонек безумия, окреп и превратился в гибельное пламя. Он был одержим женой, следил за ней, только что не травил, как дичь.
Всего раз Ге решилась сказать: «Тебе следует оставить Нину в покое», и Эмманюэль оборвал разговор, заявив, что его жена очень молода и «нуждается в отцовской опеке».