Его слова ужаснули Ге. «Что я наделала? Как я его воспитала? Что я пропустила, чего не заметила? Неужели я – виновница его странностей? Не зря говорят, дети повторяют родителей, и в лучшем, и в худшем…»
Да, Ге переехала в Марокко, потому что боялась.
Через год после женитьбы сына она впервые заговорила о Марокко, заявила, что хочет начать новую жизнь и муж с ней согласен. «Как только затоскуем по друзьям и семье, сразу прилетим. Ничего фатального в нашем решении нет, всегда можно дать задний ход». Анри-Жорж сначала удивился, но очень быстро проникся этой идеей и даже проявил энтузиазм.
«Сколько раз мы закрываем глаза, – спрашивает себя Ге, – не обращаем внимания на ребенка, который слишком часто плачет, на соседа-грубияна, на одинокую старушку или жестокость в отношении пса или котенка? Как часто, вместо того чтобы вмешаться, собираем чемоданы? Чтобы не видеть и ничего не чувствовать».
Этим утром, услышав звонок, Ге не подумала: «Это Эмманюэль». Не подумала: «Сын звонит поздравить меня с Новым годом». Она решила: «Сейчас мне скажут, что с Эмманюэлем что-то случилось».
Она почти удивилась, услышав его голос: «С Новым годом, мама».
Ге осознает, что после ухода Нины безумие ее сына стало неизлечимой, злокачественной болезнью. Она дважды навещала Эмманюэля и оба раза сокращала пребывание до минимума. Незачем увещевать его, он мечется, как лев в клетке, беседует сам с собой, часами говорит по телефону с частными детективами, боязливыми и совершенно никчемными. Все попытки матери вмешаться вызывали бурную ответную реакцию, нервную, почти угрожающую, он твердил одно и то же: «В конце концов я ее найду». Ге в душе надеялась: «Господь Милосердный, пусть он никогда ее не отыщет!»
Анри-Жорж тоже попытался вразумить сына, но натолкнулся на глухую стену. Он предложил отдать компанию в управление, но Эмманюэль ничего не захотел слушать:
– Это не решит проблемы, а если продадим, закроем тему. Кстати, я уже получил несколько выгодных предложений.
– Нельзя вот так запросто расставаться с детищем трех поколений Дамаммов! – вскипел Анри-Жорж. – Между прочим, я все еще владею долей капитала.
– Мне плевать на деньги, папа, могу отдать тебе все.
Они перешли на повышенные тона, и Ге вмешалась, безмолвно, взглядом, умоляя мужа успокоиться.
– Однажды ты станешь отцом и будешь счастлив передать компанию сыну, мой мальчик!
– У меня никогда не будет детей…
Дамамм-старший закончил разговор, и Ге пришлось рассказать мужу о психическом состоянии Эмманюэля.
– Придется согласиться на продажу, это вопрос жизни и смерти. Наш сын считает, что единственный способ справиться с горем – уехать, оборвав все связи. Жизнь мальчика важнее компании.
Потрясенный Анри-Жорж перезвонил Эмманюэлю, сказал, что дает согласие и продает свой пакет акций, чтобы не мешать осуществлению его планов.
Этим утром Нина свободно передвигается по приюту. 1 января никто сюда не придет, кроме Лили, а ее срочно вызвали в Алье, где рядом с железнодороджными путями нашли огромного пса типа кане-корсо. Она взяла с собой жандармов, но не потому, что испугалась – эта женщина ничего не боится! – просто не стоит, как говорится, дразнить гусей, ведь от глупого риска и до беды близко!
Вчера вечером в муниципальном клубе Ла-Комели был костюмированный бал, совсем не похожий на венецианский. Все купили костюмы в бизнес-маркете, надели старые ночнушки или платья и костюмы прабабушек и прадедушек, хранящиеся в сундуках, боа, пластмассовые маски с лицами Бернадет и Жака Ширака. Гримировались все дома. Пригласили местный оркестрик, чтобы потанцевать вволю. Ели картофельную запеканку с плавленым сыром, пили из картонных стаканчиков игристое бургундское. Лили силой затащила на праздник Нину, сказала: «Поверь, никто тебя не узнает!» Она нарядила подопечную в оставшееся от матери платье в стиле хиппи, надела ей на лицо разноцветную маску, а на голову блондинистый парик.
– Реликвия из моей прошлой жизни.
– Ты носила парики?!
– Еще как носила.
– Ты никогда не рассказывала, как жила до приюта.
– Я из Ножан-ле-Руа.
– Где это?
– Недалеко от Парижа.
Сама Лили надела зеленое платье и кагуль с капюшоном[177], как у Шрека. Нина смеялась как безумная и решила больше не задавать вопросов о прошлом, поняла, что это запретная зона, но однажды, за бутербродным перекусом, Лили сказала: «Мы не будем говорить о моем прошлом, милая, оно было гадким и совсем не веселым. Я рассталась с ним без сожалений. Изменять жизнь проще всего переехав, а настоящее должно сверкать, как новенький су. Не могу выразить, как дорожу каждой секундой моего искореженного существования!»
Лили живет одна. Время от времени проводит ночь с мужчиной. Нина его никогда не видела. Лили не делится подробностями, но иногда сообщает: «Сегодня вечером придет мой Кроустибат[178]. Останется на ночь!..»
– Что это за фрукт – Кроустибат? – спросила Нина, услышав это слово впервые.
– Старый любовник. Мы ничего друг другу не обещаем, не любезничаем, но уважаем друг друга и отлично проводим время вместе.
Коротко и ясно.
Нина двадцать шесть месяцев прячется в приюте. Иногда она спрашивает Лили:
– Сколько еще, как думаешь?
– Пока не почувствуешь, что готова.
– Но я…
– Не беспокойся, как только поймешь, что время пришло, уйдешь.
В октябре прошлого года в Витри-сюр-Сен заживо сгорела молодая женщина. Нина до смерти перепугалась и подумала: «Если Эмманюэль найдет меня, я кончу так же…» Он снова стал мерещиться ей по ночам: стоит у кровати, собираясь убить. Она решила исчезнуть, подозревая, что однажды муж воплотит в жизнь свое темное намерение.
Вчера вечером она танцевала под «Макарену»[179] и «Свободен от желания»[180] в длинном желтом платье в зеленый цветочек и белом нейлоновом парике и чувствовала себя спасенной. Дышала полной грудью. Они с Лили-Шреком зажигали до четырех утра в толпе из двухсот человек. Никому ни до кого не было дела, но маску она не сняла ни разу. Освобожденная на несколько часов, но не свободная, потому что внутренний голос вопил: «Берегись!»
В полдень вернулась Лили. Вылазка прошла успешно, пса забрали, ошейник надели, поводок пристегнули, одного из жандармов она завезла домой. Кане-корсо выглядит впечатляюще. Нина подходит ближе, спрашивает:
– Он добрый?
– Вроде да. Обычно с такими великанами справиться проще всего, – отвечает Лили. – К сожалению, номер телефона и адрес на медальоне недействительны…
– Откуда ты, здоровяк? – спрашивает Нина.
Пес издает грозный рык и, не дав Лили ни секунды, чтобы оттащить его за поводок, хватает Нину за ногу. Челюсти клацают и намертво смыкаются на икре раззявы.
Лили перетягивает ей ногу жгутом в районе колена и везет в ближайшую больницу в Отён, не слушая возражений.
– Говори со мной! – кричит она. – Не смей засыпать!
Нина смеется сквозь слезы, несмотря на боль.
– Все равно засну…
Час спустя дежурный интерн делает ей два укола – против столбняка и бешенства, – потому что она не может показать свою медицинскую карту. Несколько дней повязку придется менять каждый день.
Ей пришлось назвать свое настоящее имя, а Лили – объяснить, откуда взялась собака и почему о ней ничего не известно.
Они еще не покинули госпиталь, а информация уже утекла: Нина Бо побывала в приемном отделении скорой помощи Отёнской больницы.
79
28 декабря 2017
Этьен не может заснуть. Ему плохо, черные мысли разрушают тело и убивают дух.
Он вспоминает исповедь Адриена на заправке. «Виржини – это я. Можно изменить физический облик, но не идентичность».
Этьен сделал подлость, нечто недопустимое, воспользовался случаем. 17 августа 1994 года они впервые ночевали без Нины. Такого не было со дня встречи троих. Нина всегда присутствовала между ними. Этьен с детства чувствовал инаковость Адриена, знал: он что-то скрывает. Ловил на себе взгляды друга и спрашивал себя: неужели Адриен гей, хоть и влюблен в Луизу?
В тот кошмарный вечер он вернулся в дом Нины мертвецки пьяным, ему требовалась надежда, нужно было за кого-то уцепиться. Он нашел Адриена в саду, тот был бледен и тоже выглядел совершенно потерянным. Этьен потянул его за собой в комнату Нины, и Адриен молча лег рядом на кровать. Этьен был главным в троице, тем, кому не отказывают. Ни в чем. Он действовал сознательно, нужно это признать. Дело было не в отчаянии и не в одиночестве – он почувствовал влечение. Они ласкали друг друга и целовались в темноте. Мари-Лор внушала им, что «от дружбы до любви один шаг», а они считали это утверждение бредовым и чувствовали неловкость за нее. «Да ладно тебе, мам…» – бурчал Этьен, пряча лицо за чашкой шоколада.
Почувствовал ли он женское начало в Адриене? Любил ли это начало, сам того не осознавая?
После той ночи они никогда о ней не говорили, жили так, будто ее не было. Этьен закрыл для себя тему, решив, что была детская игра: «Подумаешь, потискались в семнадцать лет, невелик грех!»
Но как воспринял случившееся Адриен?
Этьен прочел «Мел» и почувствовал себя преданным и одновременно пристыженным. То же самое ощутила Нина, те же слова она произнесла, но вложила в них прямо противоположный смысл.
Этьен тоже знает наизусть некоторые места треклятого романа. Повествователя зовут Саша. Он вот-вот сделает операцию по смене пола. Варварский термин расшифровывается так: «Сменить пол – значит стать тем, кем родился». Саша проводит одну-единственную случайную ночь любви с незнакомцем.
Мы лежали рядом. Я никогда не касался мужского тела, он тоже. Он спит с девушками, я с Луизой. Мы молоды и неопытны. Первый шаг делает он, я бы никогда не осмелился. Я – песчинка, он – океан. Мы в одной комнате, но живем в разных мирах. Он – суверен, я – вассал, один из мн