Нина ответила как ни в чем не бывало:
– Конечно, «о», но глагол «жить» спрягать проще, там без вопросов.
Все мысли Этьена заняты выбором музыки для вечеринки. Он забраковал итальянские песенки, которые провоет в микрофон брюнетка под аккомпанемент гитариста с физиономией висельника. «Нет, только не в сочельник! Мы удалимся от общества и отпразднуем сочельник под любимую музычку!»
– У меня с собой диск, – откликаюсь я. – Сейчас Нина закончит, и я за ним схожу.
– Похорон не будет, – говорит Этьен, – но вы на всякий случай поклянитесь обойтись безо всякой там нудятины… Только рок. Причем альтернативный… Уяснили?
– Не сомневайся, сделаем в лучшем виде.
Мы на утесе, сидим в кружок, упиваемся теплым ароматным воздухом и видом звездного неба. Пахнет жареными помидорами, розмарином и живым огнем. Нина держит в левой руке альбом и рисует нас угольным карандашом, смотрит на лица, хмурится, как будто никогда раньше не видела, и возвращается к работе. На ней джинсы и белая рубашка Этьена, на спину накинут черный свитер. Она стройна, как в юности, черные глаза искрятся весельем. Наша подруга влюблена.
Я была рядом, когда она час назад звонила Ромэну Гримальди из пансиона. Нина сказала, что хочет сообщить новости о его машине, а когда он ответил, что заморозит праздничный ужин и дождется ее возвращения, рассмеялась по-детски радостно. «Даже если придется съесть его 15 марта будущего года, я все равно не начну без тебя».
Я хотела было спросить, не слишком ли она торопится, но вовремя прикусила язык, подумала: «Не лезь не в свое дело!» – и позвонила Луизе.
– Все нормально? – спросила она.
– Да.
– Болей нет?
– Думаю, нет.
– …
– Луиза…
– Что?
– Ты влюбилась в Адриена, а не в Виржини.
– Это один и тот же человек. Я люблю ее, – в тысячный раз отвечает она, – но не желаю жить с заключенной… Когда освободишься, подумаем об усыновлении.
– Да ты что?! У меня кот, а скоро будет два!
Она улыбается.
– Одно другому не мешает.
– Серьезно?
– Конечно.
– Ты в меня веришь?
– Да. Позвонишь в полночь?
– Обязательно.
Нина обняла меня, одарила ароматом своих волос и нежной теплой шеи. Моя прустовская мадленка.
– Ребенок и два кота – это здорово… Отпразднуем по-семейному? – шепчет она.
– Еще как отпразднуем!
Она схватила меня за руку и потащила к пляжу, напевая что-то печальное. Я успел забыть ее голос, чудный, не похожий на другие, приобретший с годами легкую хрипотцу. Голос курильщицы, никогда не державшей во рту сигареты.
Если однажды усомнишься во мне
У меня останется залог любви
Я так тебя люблю, я так тебя люблю,
И написала кровью на руке
«И в жизни, и в смерти»,
Такое не сотрешь
Я так тебя люблю, я так тебя люблю.
Нина протягивает нам наброски. Меня она нарисовала впервые.
– Спасибо, – говорю я.
– Ужасно выгляжу… – морщится Этьен.
Мы вскакиваем – прочь, меланхолия! Долой ностальгию! Нельзя испортить праздник. Я бегу за музыкой.
– Я позвонила Мари-Кастий… – признается Этьену Нина.
– Не верю…
– А ты поверь! И позвони ей… Знаешь, она ведь удержалась, не кинулась следом…
Этьеном овладевают противоречивые эмоции – страх, радость, досада, облегчение, стыд, самоотречение и надежда.
Он сияет мне навстречу улыбкой и говорит Нине:
– Ну, теперь признаешь, что я полный болван?
87
27 апреля 2003
БАДИ. СПАНИЕЛЬ. ВЗРОСЛЫЙ. КОБЕЛЬ.
РОД. В 1991. В ПРИЮТЕ С 1999.
– Бади – наш последний «старичок»… После меня! – скалится Лили.
Сегодня утром она облачилась в черные легинсы, зеленые кроссовки, длинную желтую футболку и стянула волосы резинкой так, что они образовали на макушке пальмочку. Лили напоминает ананас.
Нина только что пришла, как делает каждое утро, перед тем как отправиться на новую работу в офис страховой компании. Она сняла маленький дом в квартале своего детства, в двух улицах от сада Пьера Бо.
Эмманюэль Дамамм уже три месяца лежит на кладбище, но она все еще вздрагивает при малейшем шуме, просыпается в липком поту и почти каждую ночь видит один и тот же кошмар на тему «Гроб чудовища пуст».
– Тебе понадобится время, чтобы осознать его отсутствие и привыкнуть к нему.
– Много?
Нина помогает Лили прикрепить объявление к решетке ограды: «Ради спокойствия собак и других животных просим не парковать машины у ограды нашего приюта. Благодарим за понимание».
– Вот что я тебе скажу, Нина: ты возьмешь на себя приют.
– Какой приют?
– Мой, конечно. Я устала. Работала всю жизнь, надоело.
– О чем ты?
– Я решила уйти на покой.
– Зачем? – Нина шутит.
– Буду спать допоздна, – серьезно отвечает Лили.
– Ты серьезно?
– Конечно. Ты излечилась, я свое дело сделала.
Онемевшая Нина смотрит на Лили, она в панике. Ну почему все, кого она любит, в конце концов исчезают?
– Я не излечилась! Я все еще боюсь Эмманюэля, мне снится, что он вовсе не умер… Если уйдешь ты, я уйду с тобой.
– Тебе не кажется, что пришла пора отлипнуть от меня? Кто еще может встать у руля этого заведения? Начнешь – и в момент избавишься от кошмаров.
– …
– На свете есть очевидности, и ты одна из них.
– …
– Язык проглотила?
– Куда ты отправишься?
– В Кань-сюр-Мер.
– Далеко отсюда.
– Там есть красивая желтая церковь. На пляже Кро-де-Кань.
– Ты атеистка, Лили! – раздражается Нина.
– Это не значит, что я не люблю церкви. И ты приедешь меня навестить.
– Все так говорят, но никто никогда никуда не едет.
88
1 января 2018
Этьен заходит в церковь. Он один. Зажигает свечу, хотя не знает, как положено общаться с Творцом. Никогда не знал – в точности как с отцом. Если кому-то не доверяешь, контакт не наладишь.
Этьен вспоминает свое разочарование в тот день, когда позвонил родителям, чтобы сообщить великую новость, и попал на Марка. В глубине души он об этом мечтал.
– Поздравь меня, отец, я прошел конкурс!
– Какой?
Этьену показалось, что он рухнул в пустоту и летит в свободном падении, но собрался с силами и продолжил – почти спокойно:
– На звание лейтенанта полиции… Мало кто сумел… Я в числе лучших.
– Ах это… Браво, мы тобой гордимся, сейчас передам трубку маме.
Простая вежливость, не более того… Он не сказал: «Я тобой горжусь…»
Отец никогда в него не верил, и Этьен в конце концов сделал то же самое. Он отдалился, ушел, как корабль от швартовой тумбы.
Когда родился Валентин, Этьен позвонил родителям, услышал голос Марка, повесил трубку и набирал номер, пока не подошла Мари-Лор.
– Его зовут Валентин, мама, он красавец, весит четыре кило, глаза голубые.
– Последнее может перемениться, родной.
– Никогда! У моего сына ярко-голубые глаза!
Этим утром Этьену хочется оставить после себя светлый след в Италии. Тяжелая дверь захлопнется, но его след пребудет вечно.
Звенит в левом ухе… В детстве Нина объясняла, что оно ближе к сердцу, значит, в этот момент кто-то хорошо о нас говорит. «Чушь!» – возмущался он.
Кто может говорить о нем в шесть утра? Мари-Кастий и Валентин?
Он позвонил сыну и жене вчера вечером:
– С Новым годом, люблю вас.
– Когда ты возвращаешься? – спросила Мари-Кастий.
– Я не возвращаюсь.
– Нина рассказала тебе о Клотильде Марэ? Все кончено.
– Знаю.
Он в трех улицах от моря. Мари-Кастий дышит в трубку. Этьен никогда не был настолько уверен в своей правоте.
Запоздалые гуляки кричат: Buon anno![196]
Классно они отпраздновали! Расположились на пляже вдалеке от всех со своей музыкой, шампанским, виски, оливками и фокаччей с травами. Они пропустили полночь и больше никогда не перейдут в следующий год. Они танцевали до рассвета под любимую музыку Этьена – Spacemen 3, Sonic Yourth, Radiohead…[197]
Рядом с ним останавливается такси. Он купил билет на единственный рейс Палермо – Париж.
Все стойки в аэропорту закрыты, бортпроводница регистрирует багаж, протягивает ему билет, он находит свое место, прислоняется виском к иллюминатору и засыпает. Ему впервые не снится Клотильда. Она ушла.
В приемном покое его просят предъявить удостоверение личности, потом ведут в палату под номером 21. Он кладет на кровать портрет, сделанный накануне Ниной, фотографию Валентина и Мари-Кастий, снимок Луизы, Поля-Эмиля и их матери, одну из трех, сделанных в 1994 году на концерте группы Indochine.
«Сражайся, черт тебя подери!» С тех пор как мать Клотильды выкрикнула эту фразу, она мечется в его мозгу, как взбесившееся животное. Он открывает косметичку, достает лекарство, глотает таблетки, ложится и закрывает глаза. Боль ушла. Он во дворе школы Пастера, ждет приговора – сейчас прозвучит фамилия учителя. В романе «Мел» это описано так: «Этим утром я вижу только их, словно они проглотили весь свет, а другие ученики – марионетки, они выбирают меня, она выбирает, берет меня за руку».
Им четырнадцать, они дают уличный концерт, это Праздник музыки, Нина поет, они чувствуют глубокую радость, страсть и абсолютное счастье. Нирвана. Никогда на улицах Ла-Комели не звучали такие бурные и долгие аплодисменты.
Они катаются на велосипедах и скейтах, записывают себя на магнитофон, снимают друг друга ручной видеокамерой, которую он стянул у отца.
Он занимается любовью, он танцует, наслаждается солнцем. Воспоминания о лете всегда приходят первыми. Он приглядывает за сестрой, заправляет непослушную прядь за ухо, проверяет, смотрят ли на него девчонки, он знает, что хорош собой, он – «пожиратель света», как сказано в шедевре Адриена.