Луиза открыла глаза и улыбнулась мне.
– Я знаю, где Этьен, но поклялась, что никому не скажу. С Новым годом, любимый… Хорошо провели время в Италии?
– Привезла тебе оливковое масло, песто, чётки с изображением папы Франциска и вяленые помидоры. Этьен спросил, спим ли мы вместе.
Луиза рассмеялась и тут же заплакала. Я обняла ее.
– Дело слишком затянулось, Луиза. Ты все еще согласна сопровождать меня на пути ко мне-женщине?
– Да.
Какая же она красивая… Ах, если бы я умела запечатлеть это мгновение, ее прелесть, ее взгляд, ее глубину, серьезность и все детские черты, сохранившиеся в ее лице! Воплощенная нежность.
– Если я передумаю, если отступлюсь в последний момент, ты все равно останешься со мной?
– Думаю, да. Наверное. Не знаю. Нет. Я слишком долго тебя жду.
– Я впервые слышу от тебя «нет».
– Несколько дней назад я кое-что прочла. Представь, что ты много лет не можешь шевельнуться, потому что твой собственный кулак сжал твои внутренности и не выпускает, а для того чтобы освободиться, нужно просто разжать руку.
Она сопровождает слова жестом.
– Разжимаешь ладонь, роняешь то, что держал, и обретаешь свободу.
91
2018
Апрель. Нина сидит на галечном пляже Кро-де-Кань и смотрит на желтую церковь, о которой Лили впервые рассказала ей пятнадцать лет назад. С тех пор Нина часто ставит там свечи. Кто бы вы ни были, защитите тех, кого я люблю. Несколько месяцев назад Ромэн попал в список избранных.
Погода сердится, море переливается через край. Голубой цвет сражается с зеленым, линия горизонта стала лиловой, ветер сушит кожу на губах.
Накануне Нина и Ромэн приехали в Кань-сюр-Мер, чтобы провести конец пасхальной недели с Лили.
Они отправились на рынок, оставив Нину у моря. Она обожает одиночество. Слушает музыку через наушники, уединившись на воображаемом клочке земли, и наблюдает за Средиземным морем, танцующим томный вальс, от которого больно глазам. Она думает о своем деде, о Пьере Бо, так и не побывавшем на берегу своей мечты.
Начинается дождь. Она возвращается, поднимается на четвертый этаж старого дома, шагает по терракотовой плитке, вдыхает запах готовящейся еды. Обе створки балкона приоткрыты, и стекла вибрируют под напором ветра. Лили высадила в горшки помидоры-черри своих любимых цветов – красного, желтого и зеленого.
Нина заходит в ванную, вытирает лицо, смотрится в зеркало. Ромэн сегодня сказал, что она похожа на женщину смешанных, китайско-афганских кровей. Он каждый день придумывает для нее новую «помесь». Великая пробужденческая игра! «Сегодня у тебя турецко-русская внешность… Арабо-полинезийская… Тайско-сербохорватская… Итало-бразильская… Итало-марокканская…»
Она проводит рукой по коротким черным волосам. Ее раскосые глаза тоже черные, вокруг пухлых губ выступило несколько коричневых пятен.
Звонит телефон, номер начинается с 03. Бургундский. Не приют и не Симона.
– Я не могла ждать до следующего вторника, чтобы поговорить с вами.
Голос врача звучит порывисто, как ветер за окном. Милен Видаль сменила доктора Лекок в 2006-м и сразу вызвала у Нины доверие. Первая консультация продлилась час, Нина рассказала о своем детстве и о том, как двадцать лет назад увидела медкарту матери.
Милен Видаль поискала в компьютере и выяснила, что досье Марион Бо в 1999 году отослали в медицинский центр Вилье-сюр-Мер. Она написала коллегам в Нормандии, сообщила, что проводит генетическое исследование и хочет связаться с Марион Бо, бывшей пациенткой, родившейся 3 июля 1958 года. Минуту спустя Нина получила адрес и телефон матери.
Она много лет хранила бумажку с записью, сделанной черным фломастером, не раз набирала номер и вешала трубку, не дождавшись соединения.
В 2011-м она увидела Марион в отделении реанимации, «между жизнью и смертью». И узнала, что у матери был номер ее телефона. Откуда? Бог весть… Почему они не созвонились? Почему так боялись друг друга?
На похоронах Марион их было четверо: Нина, Лили, служащий похоронного бюро и лысый голубоглазый человечек добродушного вида. Нина не ожидала увидеть незнакомца на Обервильском кладбище, и у нее появилось дикое ощущение, что чужак вторгся на семейный праздник.
– Вы знали Марион Бо?
– Да, мы дружили, с детства.
– Вы мой отец?
– Нет… – Он улыбнулся. – Марион была просто подругой.
– Не бывает никаких «просто друзей».
Плешивый смутился. Они простились и разошлись в разные стороны.
Прошло несколько недель, и на адрес приюта пришло письмо.
«Дорогая Нина!
Я Лоран, друг твоей матери. Мы перемолвились парой фраз на кладбище.
Думаю, ты права: «просто друзей» не существует. Правильней будет назвать Марион сестрой, хоть я и единственный ребенок в семье.
Я хорошо знал твоих бабушку с дедушкой, причем Одиль – ближе. Я решился написать тебе, потому что каждый человек должен знать свои корни, а у тебя полно вопросов и нет ответов.
Твоя бабушка была женщиной доброй и деликатной. Хочу, чтобы ты знала: я сохранил самые прекрасные воспоминания об Одиль Бо. Пироги она всегда пекла большие, чтобы можно было угостить соседей. Она подкармливала супом холостяков и стариков из своего квартала. Я никогда не уходил из ее дома с пустыми руками. «Передашь это родителям…» – говорила она, вручая мне кусок торта, баночку варенья, яблоки из своего сада. Иногда я уходил «по-английски» и сейчас ужасно об этом жалею.
Жизнь несправедлива, и тебе это известно, Нина. Дьявол метит в ангелов, а не в мерзавцев, их сердца проще сохранить. В 1973-м Одиль заболела. Она говорила о своем раке как о каком-нибудь паршивом гриппе: «А, пройдет!» Не хотела поднимать шум. Была слишком деликатна, но чувствовала себя все хуже и уже не могла никого ничем угощать. Я покидал ее дом с пустыми руками, не прячась.
Марион изменилась. Живая, резвая, веселая и непосредственная, она стала резкой и угрюмой. Оскорбляла меня, ругала Небеса, Бога и всех, кто попадался под руку. Но главным виноватым назначила отца – за то, что не верил в смертельную опасность, грозившую жене.
«Он не хочет везти ее в больницу! Черт, Лоран, моя мать сдохнет!» Я пробовал объяснить, что виноват не только Пьер, твердил: «Гони прочь темные мысли, не позволяй им свить гнездо у тебя в голове!» Она меня не слушала…
Когда Одиль скончалась в больнице, Пьер позвонил моим родителям. Марион была со мной, она впала в ярость и разгромила полдома.
Она не пошла на похороны, шокировав весь город, но ей было плевать, она слишком страдала, чтобы думать о чувствах других людей.
С того дня она перестала ходить в школу, начала пить, убегать, таскалась по злачным местам, короче – разрушала себя, чтобы уничтожить отца. Не стану описывать гадкие детали, чтобы не пачкать ее память. Марион была слишком молода и не сумела пережить такую тяжелую травму, как смерть матери. Вместе с Одиль она потеряла весь мир.
Мы продолжали общаться, встречались в маленьком лакомельском кафе, которого больше нет.
Теперь о тебе.
Ты спросила, не отец ли я тебе.
Тебя не случайно назвали Ниной. Будь ты мальчиком, звалась бы Навалем.
Однажды вечером Марион сказала мне, что влюбилась, что теперь ее жизнь изменится. Ей было семнадцать, парню столько же. Я знал его в лицо, мы ездили в лицей одним автобусом. Его звали Идрас Зенати, застенчивый и очень красивый кабил[199]. Они проводили вместе все время и только вечером расходились по домам. Марион утром садилась с нами в автобус, а потом целый день ждала любимого в кафе.
Марион забеременела. Они это планировали, хотели зажить своей семьей, но были несовершеннолетними и консультировались с соцработниками, как стать независимыми.
Планы провалились.
Как только Идрас завел разговор о девушке, в которую влюбился, француженке, беременной от него, и заявил, что хочет на ней жениться, отец приказал ему замолчать, а на следующий день увез всю семью в Алжир. Они сбежали, как воры, бросили все, лишь бы избежать срама.
Идрас успел позвонить Марион. «Они меня похищают, я вернусь, как только стану совершеннолетним. Жди меня, я вернусь!»
Марион была на шестом месяце, и у нее остался только я.
Ей исполнилось восемнадцать за месяц до твоего рождения, и Марион придумала дьявольский план «разрушения» твоего деда.
Она родила, почти сразу бросила тебя на Пьера, и мы уехали в Парижский район. Марион пряталась у меня после родов. Мы жили вдвоем в комнате для прислуги. Я учился, она работала в булочной в нашем квартале и ничего не желала слышать ни о будущем, ни об Идрасе.
«Уехал – и ладно! – говорила она. – На что мне муж в моем возрасте?» Она врала. Надеялась, что Идрас вернется и они вместе тебя заберут.
Он не вернулся…
Хуже всего то, Нина, что Марион ненавидела Пьера за смерть Одиль и выдумала чудовищную историю. Заставила его поверить, что ты – дитя насильника. «Видел бы ты его рожу, Лоран! Я отомстила за маму!» – сказала она с печальной улыбкой.
Я умолял ее сказать отцу правду, пригрозил, что сам все объясню Пьеру, если этого не сделает она. Марион ответила: «Все меня предали – кроме тебя, Лоран, кроме тебя».
Как-то раз, вечером, я вернулся с факультета и увидел, что Марион ушла, оставив записку: «Спасибо за все! Целую!»
Она перестала вас ждать, тебя и Идраса.
Думаю, отец убедил Идраса, что Марион – дурная девушка и он не может быть отцом ребенка. Если бы он хоть раз тебя увидел, понял бы, что это наглое вранье!
Марион позвонила через много лет, сказала, что живет в Бретани, с одним типом, которого встретила там, они занимаются торговлей. «Скажу честно, Лоло, я в порядке, жизнь наладилась».
Что она имела в виду под этим «жизнь наладилась»?