— Не поймали, а подстрелили, — резко развернул я коня. — Если убили, всех рядом повешу. Сказал же — только живым брать!
Богданов был жив. Задёргался при виде меня, непроизвольно пытаясь отползти, засучил ослабевшими руками, сминая траву.
— Не жилец он, государь, — распрямился над раненым Ефим. — Моя вина. Меня и казни.
— А он так и так, не жилец, — соскочил с коня я. — Мне главное, чтобы он до утра не умер.
— Так до утра, конечно, проживёт, — повеселел полковой голова (в отсутствии Подопригоры, командовать остатками его полка я поставил Ефима). — Может, и поболе протянет.
— Не, — возразил я. — Поболе пожить ему кат не даст. Аккурат с рассветом преставится, — и тут же забыв о Ефиме, перевёл взгляд на дьяка: — Ну, здрав будь, Иван Петрович. Вот и дозволил нам, Господь, с тобой свидеться. А я уж было и отчаялся, тебя найти. Хорошо Василий Григорьевич расстарался да у дружка твоего, Андрюшки Шерефединова, выпытал, куда ты задевался. Я сразу в Тверь и поспешил.
Богданов вновь завозился, захрипел в тщетной попытке выдавить хоть слово.
— Ефим, а он точно прямо сейчас не умрёт? — забеспокоился я, оглянувшись на своего ближника.
— Нет, Фёдор Борисович, не умрёт, — затряс тот головой. — Я этакие раны много раз видел. Из него просто дух, когда он с коня упал, вышибло. Если кат не перестарается, до утра точно протянет.
— Вот видишь, Ивашка, протянешь, — успокоил я своего врага. — А ты переживал. Ты, когда на дыбе корчится станешь, матушку мою, царицу Марию, вспоминай, — всмотрелся я в побагровевшие, с красными прожилками глаза. — Прощай. А ты Ефим проследишь, — повернулся я к голове, — чтобы палач не переусердствовал. Дотянет до утра, по-царски за меткий выстрел награжу.
— Так это, царь-батюшка, — замялся Ефим. — Не моя это стрела.
— А чья же?
— Так вон его, — кивнул он на смутно знакомого мне юношу.
— Архипка? — тут же вспомнился мне нескладный пленник, захваченный в плен после разгрома отряда князя Ушатого.
— Твой верный холоп, государь, — тут же бухнулся тот мне в ноги. И смотрит глазами преданного щенка.
Ну, хоть пользу приносить начал. Выходит, не зря в тот раз пожалел.
— Ладно, — махнул я рукой. — И тебя награжу. Будет тебе поместье.
— Ты как здесь? — споткнулся я на полушаге к гостю. — Ты же мёртв!
— Давно? — вошедший замер, едва заметно покачиваясь, склонил голову, демонстративно осмотрев себя со всех сторон: — Странно. Вроде с утра себя хорошо чувствовал. Или ваше величество этим заявлением тонко намекает, что сегодня меня казнят?
Я мотнул головой, словно надеясь, что смогу стряхнуть с себя наваждение. Не стряхнул.
Стоит себе как ни в чём не бывало и смотрит на меня с нескрываемым любопытством. А между тем, Густав Эрикссон Ваза, первый, несостоявшийся жених моей сестры Ксении, уже четыре месяца как в Кашине умер. Вернее это я был абсолютно уверен, что он умер. Так-то я за распутным недопринцем специально не следил. Просто не вписывался он в мои планы никаким боком. Он им только помешать мог. Поэтому, когда Никифор, памятуя о моём приказе, доложил о чудном, хорошо лопочущем по-русски иноземце, о том, что это будет Густав, у меня и мысли не было.
И что мне теперь с этаким подарочком прикажите делать?
Густав Эрикссон Ваза был фигурой неоднозначной и противоречивой. Рождённый вне брака незаконнорожденный сын шведского короля Эрика XIV, он тем не менее, после венчания Эрика с его матерью и её коронации, был официально признан отцом и стал шведским принцем. Но вскоре Эрика свергли с престола, а самого Густава, через несколько лет после этого, выпнули из Швеции со строгим наказом там больше не появляться. Вот он и колесил три десятка лет по всей Европе, пока мой батюшка этого скитальца на Руси не приютил, намереваясь на Ксении женить. В итоге, на сестре беспутного принца так и не женили, но и обратно на Запад не отпустили. Очень уж батюшке понравилось польского короля им «стращать», грозя провозгласить шебутного шведа ливонским королём и под этим предлогом вторгнуться в Прибалтику.
ЛжеДмитрий эту затею не оценил, посадив Густава под замок в Ярославле, но с воцарением Шуйского, фортуна вновь, казалось бы, повернулась к скитальцу лицом; Васька, очевидно, рассчитывая старой угрозой создания ливонского королевства, заставить польского короля Сигизмунда III отказаться от поддержки нового самозванца, освободил шведа, поселив того в Кашине. Вот только эту удачу Густав уже не пережил. Не знаю. Может королю эти угрозы надоели и по его просьбе иезуиты подсуетились или самому Шуйскому знатный пленник без надобности оказался. А только в феврале этого года Густав неожиданно скончался.
Но в этой реальности всё пошло не так. То ли я бабочку не в том месте раздавил, то ли Густав на фоне более крупной, в моём лице, проблемы, на себя внимание польского короля не обратил.
Я окинул скептическим взглядом, продолжавшего топтаться у порога гостя. Мда. Опять что-то не по плану пошло. Возись теперь с ним!
— Я вижу ты мне не рад, ваше величество, — сделал правильный вывод из увиденного швед. — А меня так порадовало известие, что ты остался жив и вернулся. Я даже пытался сбежав в эту как её… — Густав щёлкнул пальцами. — В Кострому. Но эти варвары даже не дали мне покинуть это недоразумение, что по ошибке называется дворцом. Меня вновь посадили под замок!
— А как же ты… — я запнулся, закусив губу.
Как, как! Сам же, двигаясь в Твери, попутно небольшие отряды к Ржеву, Старице и Кашину послал. А вдруг добровольно на мою сторону перейдут? Вот Кашин, судя по всему, и перешёл.
— Ну, садись, гость дорогой, коль пришёл, — указал я принцу на лавку. — Выходит, взял Леонтий Полозов Кашин?
— Взял, — растянул губы в улыбке Густав. — Я как раз с его гонцом сюда прискакал.
— И где же гонец?
— А зачем он тебе? — принц ловким движением руки выдернул из складок одежды сложенный в трубочку свиток. — Вот послание от Полозова, — жизнерадостно оскалился он, наслаждаясь произведённым эффектом.
Зло вырываю из рук гостя свиток, ломаю печать.
Всё так. Без боя город сдали. И даже шею проклятому шведу, несмотря на тайный приказ, не свернули. Радетели, блин!
— Он хоть жив?
— Кто?
— Гонец!
— Да как можно, государь! — надул щёки принц. — Зачем мне твоего слугу травить⁈ Я всего лишь добавил немного сонного зелья в его бокал. Представляю его рожу, — заржал Густав, находясь в явном восторге от своей проделки. — Он проснулся, а ни свитка, ни коня рядом нет!
Я глубоко вздохнул, закрыв на мгновение глаза. Теперь понятно, отчего отец в своё время и сестру за шведа отдавать передумал, и от идеи создания вассального ливонского королевства отказался.
Густав надо мной не издевался. Он реально такой; безрассудный шалопай ни на секунду не задумывающийся о последствиях своих поступков. И ни строгое воспитание в иезуитской школе, ни полученное в дальнейшем блестящее образование, этой черты характера принца, исправить не смогли. Как он ещё до тридцати восьми лет с такими закидонами дожить умудрился? Загадка.
Одно знаю точно. Выпивать вместе с Густавом я не буду. Я ведь и забыл совсем, что мой несостоявшийся родственник ещё и знаменитым на всю Европу алхимиком является. Вдруг ему в следующий раз меня отравить забавным покажется?
А может, мне самому прикопать его? Мысль была по настоящему соблазнительной. В самом деле. Мне только Никифора с его рындами кликнуть и в сторону принца кивнуть. Они его мигом прикончат. И главное мне ни малейшей претензии за это убийство никто не предъявит. Ближайшие родственники; короли Польши и Швеции, только обрадуются. И им хорошо, и мне никаких проблем.
— Как здоровье её высочества, царевны Ксении? — вырвал меня из сладких грёз Густав. — Я слышал, что ты освободил её из этого ужасного монастыря. Она здесь?
— Здесь, — тут же насторожился я. — А тебе она зачем?
— Так свадьбу сыграем, — удивился моей недогадливости принц. — Я же затем сюда и приехал. В прошлый раз бояре царю Борису на меня клевету возвели, вот свадьба и расстроилась! Но с тобой, Фёдор, мы всегда ладили! Только я больше Калугу в приданное не хочу.
— А что хочешь, — прищурил я глаза. — Ливонию?
— Да зачем мне эта Ливония? Дыра дырой! — начал горячится швед, даже не догадываясь, что балансирует на грани смерти. — Давай так, — неожиданно хлопнул он меня по плечу. — Сначала я помогаю тебе разгромить твоих врагов и сесть на московском троне, а потом ты мне помогаешь занять польский трон.
— Чего⁈ — опешил я от несуразности предложения. Когда Густав отказался от Ливонии, я решил, что речь пойдёт о Швеции. Всё же на шведский трон, пусть и достаточно сомнительные, но права у моего визиви были. Но Польша! Здесь-то он каким боком⁈ — Ты, наверное, имел в виду Швецию?
— Не хочу Швецию, — капризно искривил губы принц. — Не любят там меня. Другое дело Польша. Я там долго жил. Меня там помнят. Чем я хуже Сигизмунда?
— Может быть тем, что тебя не избирали на польский трон? — предположил я.
— Так изберут, — беззаботно отмахнулся от моего предположения Густав. — Можно к Сигизмунду убийцу послать. Ты только денег дай, а я найду кого-нибудь. И чем я хуже Владислава? Особенно, если у меня будут деньги?
Я задумался, рассеянно смотря на этого фантазёра. Интересно, он сам хоть немного в эту затею верит? Или это лишь предлог, чтобы простака-московита на бабло развести. Ладно, пусть живёт пока. Денег я ему не дам, но возможность, есть возможность. Зачем сбрасывать карту, если есть шанс, что она может сыграть? Посмотрим, как оно дальше повернётся.
Глава 8
27 августа 1607 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.
— Что же они творят, нехристи? Чисто зверьё обезумевшtе!
Я не ответил, до боли в суставах сжимая уздечку. Не было у меня больше слов, чтобы хоть как-то выразить те чувства, что терзают второй день. Даже матерных нет! Только ненависть к этим нелюдям, что такое сотворить могли, сердце на части рвёт. Вот только не прав, Семён. Звери такое сотворить не могут. У них всё суровой целесообразности подчинено. Нужно для выживания убить — убьют, но лишь по необходимости, не куражась над беспомощной жертвой. Здесь же уже которую деревню проезжаем, а всё одна и та же повторяющая картина: исходящие удушливым дымом скелеты домов, изрубленные тела мужчин, трупы жестоко изнасилованных женщин, дети со вспоротыми животами перерезанным горлом. И тошнотворный, замешанный на крови, блевотине и горелой плоти смрад, въевшийся в знойный воздух.