— Как же они все надоели, — повернулась она к Янису. — Так и хочется очередного ухажёра не сонным зельем, а смертным ядом напоить.
Литвин ничего не ответил, продолжая стоять у порога. Привык уже за этот год к жалобам царицы. Как-никак, не сказать, чтобы очень часто, но раз в месяц приходится по утрам помогать Марии Юрьевне её очередного «любовника» на кровать затаскивать. Вот только звала она его в таких случаях на рассвете, а сейчас едва за полночь перевалило. Вон со всех сторон крики пьянствующей шляхты доносятся; не ухрипелись ещё.
— Чего встал? — зыркнула в его сторону ЛжеМарина Мнишек. — Садись, вон, к столу. Хочешь, вина выпей. Не бойся, зелье я ему в кубок сыпанула.
Литвин осторожно присел на обитый бархатом столец (табурет), брезгливо убрал в сторону недопитый кубок, с сомнением поглядел на глиняную бутыль с остатками вина.
— Пожалуй, я тоже немного выпью, — иронично усмехнулась, заметив его колебания царица. ЛжеМаринка, присев на ещё один столец, ловко плеснула вина в другой кубок, жадно выпила, вытерев ладонью влажные губы. — Пей, чего смотришь? А то скоро, благодаря стараниям Ромика, только воду пить будем.
Ромиком Лизка называла Ружинского. Разумеется только тогда, когда грозного гетмана даже близко не было и только при Янисе. Очень уж страшен был в гневе князь. Мог и побить, невзирая на царское достоинство. Во всяком случае, царику, как презрительно называли между собой ЛжеДмитрия II шляхтичи, от вспыльчивого гетмана регулярно прилетало.
Янис всё же выпел, смакуя заморское вино. Травить ещё и его Елизавете никакого смысла не было. Кто тогда с этим тяжеленным боровом утром царице поможет? Только он один в её тайну вхож и только он ведает, что несмотря на скабрезные слухи, что гуляют по лагерю, любовник у ЛжеМарины только один. И он его хорошо знает. А те немногие, что, проявив настойчивость, добирались до её постели, проводили ночь на полу и, выслушав утром полный восторга рассказ царицы, уходили, вполне довольные, похваляясь своей «победой». Большинством же крутящихся возле царицы поклонников, Лизка умело вертела, сталкивая их лбами, не доводя до ночных визитов и попутно выманивая подарки и добывая информацию.
— Почему?
— А ты что не слышал? — удивилась Елизавета. — Этот негодяй решил, что мы слишком много тратим! — Царица встала из-за стола, прошлась по комнате, раздражённо размахивая рукавами длиннорукавной рубахи (верхняя горничная рубаха, одеваемая поверх обычной знатными женщинами на Руси). — Он создал комиссию, в которую вошли десять наиболее влиятельные командиры наёмников и теперь, без их ведома, я ни единой монеты потратить не могу! Подлая тварь! Если бы ты знал, как я ненавижу этого напыщенного негодяя!
Янис не знал, но примерные размеры этой ненависти всё же представить мог. Вон в углу небольшой сундучок стоит. Так главной страстью Елизаветы было его регулярное пополнение., выбитыми из «муженька» и любовников монетами и драгоценностями. Явно самозванная царица предусмотрительно себе финансовую страховку на будущее готовит. А теперь эти поступления Ружинский существенно ограничил. Тут поневоле возненавидишь!
Вот только не стала бы Лизка, только для того, чтобы пожаловаться на гетмана, его к себе среди ночи звать. Это и утром можно было сделать. Тогда зачем? Впрочем, если хочешь узнать ответ, почему бы не спросить напрямую?
— Зачем ты меня позвала?
— Знаешь его? — подойдя к кровати, пнула спящего ляха царица.
— Кажется видел где-то, — всмотрелся в усатое лицо литвин. — Но где, не припомню. Кто это?
— Пан Станислав Чаплинский. Тот, что в отряде Лисовского в ротмистрах служит. Хотя, что там осталось-то, от того отряда? — усмехнулась Лизка. — После того разгрома, что князь Куракин на пару с Годуновым учинили, к нему воины неохотно идут. Лисовский с Сапегой на Троице-Сергиев монастырь в поход идти хотят, — наябедничала царица. — Да всё с силами собраться не могут. Я думаю, что так и не соберутся, если Ружинский не поможет.
Янис машинально кивнул, не сводя глаз с ротмистра. Как Фёдор с Грязновым вытаскивали из моря галерного гребца, он не видел; на весле вместе с другими беглецами сидел. И потом до самого конца похода как-то встретиться со спасённым ляхом лицом к лицу не довелось. Видел несколько раз издалека да и то не всматривался. Зачем оно ему? Но имя, когда перед расставанием ему Фёдор рассказал о странной реакции поляка на своё спасение, запомнил.
— Не признал, — поднял он голову.
— А вот он тебя признал. Ты сиди, Янис, не вставай, — качнула пистолем Лизка. — Если я даже промахнусь, сюда быстро люди набегут. Только я не промахнусь.
— Вот, значит, как.
Янис замер, стараясь не делать резких движений. В том, что Лизка сможет выстрелить, литвин ни на секунду не сомневался. Так зачем провоцировать? Видно же, что царица побеседовать с ним хочет. Сначала посмотрим, к чему этот разговор приведёт, а там видно будет.
— Выходит, ты по приказу Годунова за мной следишь?
— Умом тронулась? — приподнял брови Янис. — Я уже год до того в Ростове жил. Откуда государю было заранее знать, что ты в Ростове объявишься?
— Это я, государыня!
— Мы оба знаем, какая ты государыня, — пожал плечами литвин. — Случайно-то вышло. А потом ещё и полюбил, дуру такую.
— Полюбил, — в глазах Елизавете набухли слёзы, но пистоль царица продолжала держать твёрдо. — Все мне в любви клянутся, а сами только попользоваться норовят! Сначала замуж за старика отдали, затем, после его смерти, в монахини постричь попытались. Филарет этот опять же! — Янис, затаив дыхание, слушал. Как-никак, уже полтора года при лжецарицы начальным человеком над охраной состоит, а о её прошлом так ничего и не выведал. — Хорошо хоть сонного зелья дал, когда я наотрез со своим будущим «муженьком» в постель ложиться отказалась! Да и то! Ясно же, что как только «муж» на московский трон залезет, митрополит его сковырнёт, а меня либо опять в монастырь, либо, скорее всего, тоже шею свернут!
— Ты была монахиней⁈ — вытаращил глаза Янис.
— Не была! — зло отрезала Лизка. — В послушницах почти полгода проходила. Задурила матушке-игуменье голову и сбежала, как только случай представился. Уж лучше в прорубь кинуться, чем за монастырскими стенами жить. Да только далеко уйти не дали. Вот только речь сейчас не обо мне, — оборвала сама себя царица. — С тобой что делать будем?
— Стреляй, — скрестил руки на груди, литвин.
— Стреляй, — недовольно фыркнула Лизка. — Выстрелить — дело не хитрое. Вот только дальше, что я делать буду? — рука с пистолем безвольно опустилась на кровать. — Куда не кинься, отовсюду смерть в глаза смотрит. Ты думаешь, я не понимаю, что обречена? Не важно кто победит; Годунов или Ружинский с Сапегой и Заруцким. Мне всё равно не жить. Это «царик», — назвала своего мужа презрительной кличкой царица, — ещё на что-то надеется. Я нет. С самого начала знала, что эта дорога в могилу ведёт.
— Почему же согласилась?
— А выбор небольшой, — недобро оскалилась ЛжеМарина. — Либо в царицы, либо в монастырь на строгое держание до самой кончины. Уж лучше смерть!
— И что же ты хочешь?
— Ряд с Годуновым заключить! Я всеми силами ему победу над «муженьком» одержать помогаю и после публично в нашем с ним воровстве каюсь. А он меня за то помилует, моё дворянство подтвердит и дозволит со всем моим имуществом в немецкие княжества отъехать.
— Зачем тебе к немчинам? — удивился Янис.
— Приму протестантство да жить буду, — пожала плечами царица в ответ. — Там женщинам вольнее живётся. Муж рассказывал. Настоящий муж, а не этот, — уточнила она. — С посольством в тех землях был. Так что, можешь мне царскую милость обещать?
— Умом тронулась⁈ — отшатнулся литвин. — Я Фёдора больше двух лет не видел. Не знаю даже, как он меня примет. Как я такое могу обещать?
— Так пошли к нему весточку обо мне да спроси, — пожала плечами Елизавета.
— Да с кем я ему весточку пошлю⁈ — начал злиться Янис. — Нет у меня здесь верного человека, чтобы с таким посланием к государю отослать.
— Я найду с кем отослать, — в раздумье закусила губу царица. — Ты, главное, напиши, — Елизавета, сунув пистоль обратно под подушку, склонилась над Чаплинским. — Помоги этого отсюда вытащить.
— А что будем делать, когда он проснётся?
— Не проснётся, — покачала головой Лизка в ответ. — Перепил видно ротмистр на пиру. Каждый день кого-нибудь хоронят.
Глава 17
28 сентября 1608 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.
— Что, государь, так и будем до морозов под этими стенами стоять? Уже две недели прошло, как к городу подошли.
Мысленно вздохнув, отворачиваюсь от мощных, деревянных стен, с немым вызовом тянущимся вверх, оглядываюсь на свою свиту.
Все здесь. Все вслед за мной увязались, будто и других дел ни у кого нет. И ладно, я ещё могу понять присутствие здесь Никифора, Ефима и Подопригоры. Первый, как-никак во главе моей охраны стоит; второй, видимо, по негласной договорённости с тем же Никифором, взял на себя внешнюю зону охраны (всё же единственным, пока, рейтарским полком я дорожу и держу при себе, не допуская до мелких стычек); а Яким только вчера из разведывательного рейда в сторону Коломны вернулся. Ему на смену Тараско со своей тысячей, шерстить по окрестным лесам, выдвинулся. Вот Подопригора и отдыхает.
Но Жеребцов с Колтовским, Годунов, Порохня, Кривонос с Севастьяном Шило, Мизинец. Они что здесь забыли? Поглазеть на московские стены и без меня можно. Лучше бы за порядком в своих полках следили. А то, вон в одном из полков Кривоноса копейщики где-то бочонок с медовухой раздобыли, напились и передрались между собой. Чуть было до смертоубийства дело не дошло!
— И что ты предлагаешь, Давид Михайлович?
Жеребцов в этом походе на Москву был назначен большим воеводой (пришлось поговорить «по душам» с Иваном Годуновым, клятвенно пообещав, что его место возле трона незыблемо и убедив взять под своё командование дворянскую конницу), если кому и предлагать, то в первую очередь ему.