— Добрая крепость, — одобрительно прогудел Порохня. — Так просто такую не возьмёшь.
— Так может, перейдёшь ко мне на службу, Данила? — оглянулся я на запорожца. — В боярство тебя как Якима возведу, вотчиной пожалую. Доведётся, сам будешь эту крепость оборонять.
— Нет, Фёдор Борисович, — упрямо склонил голову Порохня. — Я казак. И наш уговор помню. Вот помогу тебе ещё самозванца от Москвы отогнать и обратно на Сечь вернусь. Тоскую.
— Ну, как знаешь.
Значит, для начала, попробую Бородавке помочь в кошевые атаманы выйти, а Порохне в старшины при нём пробиться. А в дальнейшем и о булаве для Данилы можно подумать. Так, глядишь, Запорожскую Сечь на полвека раньше против Речи Посполитой развернуть получится.
В Кремле, в отличие от города, было многолюдно. Соборная площадь была забита стрелками с копейщиками, то и дело появлялись конные разъезды, барражирующие во все стороны, у входа во дворец выстроилось с десяток священников во главе с Гермогеном.
— Государь, — подъехал ко мне Тимофей Кердыба, назначенный мной вместо Севастьяна воеводой. — Большой воевода тебя вместе с Годуновым и Колтовским в Грановитой палате ожидают.
— А Васька Шуйский где?
— Его в Благовещенской башне вместе с братом Ивашкой в темницу посадили.
— А Митька?
— Пропал, Фёдор Борисович. Не было его в Кремле. Ищем. Покуда не нашли.
— И не найдёте! — неожиданно развеселился я. — Умеет Митька убегать. Этого у него не отнять. Ладно. Сначала с Гермогеном потолкую. А то неудобно; стоит, ждёт, взглядом прожигает.
Патриарх, и вправду, стоял с высоко поднятой головой, с силой вдавив жезл в белокаменную мостовую. Смотрит грозно, непримиримо. И намёка на то, что благословить собирается, нет. Только я даже с коня не стал слезать, не то что благословения просить. Не та фигура, опальный монах, чтобы царя благословлять.
— Что ты здесь делаешь, монах? Разве тебе не сообщили о решении святого Собора? Не место тебе на патриаршем дворе!
— То схизматики по твоему наущению в Костроме собрались! Их решение незаконно!
— Ловок ты, старик, всех без разбору клеймить. То меня пособником римского папы называешь, то православных иерархов в ереси обвиняешь. Мне бы тебя за поругание царской чести и клевету на своего государя смертной казни придать. И старца Иова, опять же, по твоему повелению в монастырской темнице сгноили. Эх, — с непритворным сожалением покачал я головой. — Если бы не отец Исидор, что за тебя, монах, заступился и послабление вымолил, — я сделал внушительную паузу, давая понять, что ожидало бы в этом случае бывшего владыку. — Ступай в Чудов монастырь. Там отец Игнатий (патриарх, предшественник Гермогена) уже третий год как Богу молится. Будете теперь вдвоём свои грехи замаливать. Иван Иванович, — увидел я вышедшего из дворца Годунова. — Пусть твои людишки старца проводят. Оно, вроде и недалеко, но вдруг заблудится?
Тронул коня, свернув в сторону от дворца с Грановитой палатой, обогнул Благовещенский собор, направляясь к Благовещенской башне.
— На Ваську Шуйского хочешь взглянуть, государь, — понятливо кивнул пристроившийся следом Иван Годунов.
— Да сдался мне этот Васька! — отмахнулся я от боярина. — Как мне Грязной доложил, князь Скопин-Шуйский тоже в этой башне заключён. С ним побеседовать хочу.
Устроился князь Михаил не так уж и плохо. Вроде и темница, а широкая лавка медвежьей шкурой застелена, рядом стол, бочка с питьевой водой, на стене два факела горят, рядом ещё несколько оставленных тюремщиками про запас. Да и сам князь не в цепях. Сразу видно, что царь своего пленника берёг, всё ещё надеясь в будущем к делу пристроить. Вот только не успел чутка.
— Здрав будь, князь Михаил Васильевич.
— И ты будь здрав, Фёдор Борисович, — поднявшись со скамьи, поклонился Михаил. — Я так понимаю, теперь вновь ты на Москве царствуешь?
— Выходит так.
— Не послушал меня значит, дядя, позволил тебе с войском к стенам города подойти, — усмехнулся князь. — А я ведь его предупреждал.
— О чём? — живо заинтересовался я, присаживаясь на поставленный Никифором столец. Сам главный рында отошёл за спину, встав рядом с ещё двумя охранниками. — Да ты садись, Михаил Васильевич. В ногах правды нет.
— О том, что в городе твоих сторонников много и они могут ночью ворота в город открыть. Нужно было твоё войско на подходах к городу встречать да по частям бить.
— Это как? Это же надо воинских людишек на ещё одно войско набрать.
— А я много и не просил, — развёл руками Михаил. — Две тысячи конницы да пушек с десяток. Ну, ещё указ Бутурлину с владимирцами ко мне на соединение идти. Ты, государь, воюя, шибко торопишься, — поднял на меня глаза Скопин. — То я приметил. Спешишь до цели побыстрее добраться. Оттого свою пехоту зачастую вперёд пускаешь, чтобы потом, уже ближе к намеченной цели её конница догнала. Вот я дяде и предложил, твою пехоту недалеко от Троице-Сергиевого монастыря встретить и до подхода конницы разгромить. Всего-то и нужно, ударом своей конницы пехоту в кучу согнать, а после из пушек расстрелять.
— А что Васька? — облизал я пересохшие губы.
— А ему кто-то как раз донёс, что я к тебе, Фёдор Борисович, переметнуться хочу. Вот он и решил, что это уловка такая, чтобы мне с войском к тебе уйти.
— Как однако вовремя донесли! — протянул я.
— Очень вовремя, государь, — улыбнулся в ответ князь, не сводя с меня глаз.
Ишь ты, какие мы все умные! Это он мне, сейчас, намекает, что догадывается, кто за этим доносом стоит. Ну, и пусть догадывается. Впрямую ему в этом я всё равно не признаюсь.
— А к чему ты мне это рассказал, князь? — решил я отставить тему доноса в сторону. — Не знаю, может быть ты и разбил бы мою пехоту, а может и нет. Там воинские людишки как раз против конницы воевать обучены да и не совсем без прикрытия шли. Трёхтысячный отряд Подопригоры вокруг крутился, — уточнил я свой намёк собеседнику. — Но дело не в этом. Ты ведь мне сейчас в своём воровстве признался. Против законного государя сражаться хотел. А вдруг я осерчаю?
— На всё твоя воля, государь, — посмотрел мне Михаил прямо в глаза, — а только лгать тебе не хочу. Кто на троне московском сидит, тому верой и правдой служу. Повелишь, и тебе преданным холопом стану. Потому и говорю обо всём без утайки, чтобы тебе ведомо было. Всё равно ведь потом донесут.
— Донесут, — со вздохом согласился я. — Ещё и того, чего не было, домыслят. Ладно, князь, собирайся, — поднялся я со стольца. — Тут вор с ляхами да казаками под Москвой стоит, а ты в темнице сидишь. То не дело. Навестишь покуда жену с матушкой, а завтра во дворце тебя жду. Присягу примешь и будем думать, как с ворами ловчее управиться.
— Государь, — остановил меня уже на пороге Скопин-Шуйский. — Что с Шуйскими будет? Казнишь?
— А ты как бы с ними поступил? — оглянулся я на князя. — Вон, Гришка Отрепьев их, было, помиловал. И где он теперь, тот Гришка? Но дело даже не в том. Сошли я Ваську с Митькой хоть в Сибирь, всё равно часть боярства в них претендентов на престол видеть будет и от их имени козни да заговоры устраивать. Разве не так?
— Так, государь, — помрачнев, согласился Михаил.
— А об Ивашке дознание будет. Если выяснится, что он против меня и моего батюшки не умышлял, предстоит ему дорога в Сибирь на веки вечные, новые земли на Востоке открывать. А если нет, то и ему в живых не быть.
Мы вышли вместе с князем в узкий, каменный коридор, заполненный народом. Дюжий тюремный служка, перебирая связку ключей, сунулся к двери, норовя её запереть.
— А Васька с Ивашкой далече ли сидят? — поинтересовался я у него нехотя, скорее уж для порядку. Встречаться прямо сейчас со свергнутым царём, у меня никакого желания не было.
— Дык рядом, царь-батюшка, — согнулся в поклоне мужик. — Как раз следом за узилищем, где Тульский вор на цепи сидит.
— Это какой вор? — замер я, боясь поверить собственной догадке.
— Так Ивашка Болотников, государь. Как с дыбы сняли, сюда в кандалах и привели.
Я лишь покачал головой, переглянувшись с Порохнёй.
Андрею Васильевичу Шерефединову недужилось. Престарелый московский дворянин, как обычно, проснулся с первыми петухами. Слез, откинув одеяло на подушки, с широкой, прикрученной к стене лавки, перекрестился в сторону скрытого в темноте красного угла.
— Демьян.
— Здесь я, господин, — дворовый холоп вошёл, хлопнув дверью, шустро вставил сальную свечку в прекреплёный к стене медный подсвечник.
— Квасу подай.
Демьян молча выскочил за дверь и почти сразу вернулся назад, с полным холодного кваса ковшом. Шерефединов с наслаждением приложился к нему, роняя капли на исподнее, вытер ладонью губы, чувствуя, как слегка затихает боль в груди. О том, чтобы эта боль ушла навсегда, Андрей Васильевич уже и не мечтал.
Стар он уже стал. Если Бог даст, девятый десяток скоро разменяет. Какое уж тут здоровье? Особенно после того, как эти разбойники Ивашки Болотникова его под Москвой сильно избили. С тех пор боль в груди и поселилась, время от времени напоминая о себе.
— Опять воры озоровали? — проворчал он, возвращая ковш застывшему рядом холопу. Шерефединов хоть и жил в Белом городе, но его усадьба стояла у самого края на стыке Земляного города с Замоскворечьем. Так что выстрелы, куражившихся под стенами города шляхтичей, стали вполне привычны. — И не спится им, нехристям!
— Дык это, Андрей Васильевич, — почесал затылок Демьян. — Кажись с другой стороны балуются. И, как во двор выйдешь, будто земля гудит.
— Земля, говоришь, гудит? — насторожился московский дворянин. С той, другой стороны стояло войско Годунова. — А ну-ка, Демьянка, быстро неси одёжу. И Господь с ней, с лоханью, — отмахнулся он, от потянувшего к медной посудине с водой, холопа. — Тут как бы собственной кровушкой не умыться! Поднимай людишек!
Боевых холопов у Шерефединова было не много. И десятка умелых воинов не наберётся. Да и откуда ему их больше набрать? После судилища устроенного над ним Шуйским и потери вотчины, совсем оскудел. Впору на паперть с протянутой рукой вставать! И это ему, ближнему человеку самого Ивана Грозного!