— Чем бунта в кремле ждать, лучше бы Иоасафа приструнил да церкви в городе открыл! — зло отбрил я воеводу.
— Так как же я супротив владыки пойду, милостивец⁈ — запричитал воевода, скорчив скорбную физиономию. — Он мне неподсуден. Да и людишек ратных у меня почти не осталось после того как Безобразов к твоей милости половину стрельцов и городовых казаков увёл.
— Ладно, — отмахнулся я от Аничкова. Тут всё ясно. Нужно другого человека во главе города ставить. Только кого. И Безобразов, как нарочно, раненый в Даниловском лежит. — Завтра утром разберёмся. Найдётся у тебя в тереме комнатёнка для своего царя?
— Открывай давай, кому говорят! Сам царь Фёдор Борисович у дверей стоит!
— Сказано же тебе; не велено. По повелению патриарха Гермогена в святые храмы мирским людишкам доступа нет. И владыка так же повелел. Ступай отседа подобру-поздорову!
Я закусил губу, изо всех сил сдерживаю закипающую злость. Мне ещё штурмом Софийский собор взять не хватало. Так-то, конечно, не велика проблема. Хоть двери и крепкие, при большом желании вынесем, а пара десяток владычьих служек и холопов трём сотням стрельцов и городовых казаков, что Аничков по моему приказу сюда привёл, достойного отпора дать не смогут.
Вот только о собственном имидже забывать не стоит. Меня и так Гермоген чуть ли не пособником Сатаны выставил. Если ещё и в божьи храмы с боем начну врываться; симпатий среди православного населения мне это точно не прибавит. Тем более нельзя этого делать на глазах у сотен горожан, что всю площадь перед Софийским собором заполонили.
Известие о прибытии самого царя всколыхнули город, а так как я распорядился открыть свободный доступ в кремль (Софийский собор и Архиерейский двор находились на территории детинца), то взбудораженные и донельзя обозлённые люди начали подходить сюда задолго до рассвета. Вот только утыкались в плотно закрытые двери храма (Иоасаф, здраво рассудив, что каменные стены собора значительно надёжнее деревянных архиерейского двора, предпочёл укрыться в первом) и злого привратника, наотрез отказывающегося их открывать. И даже моё появление этот решительный настрой поколебать не смогло.
— Не хотят, выходит, по-хорошему.
— Ты только прикажи, государь, — чуть тронул коня Ефим.
И ведь ни тени сомнения в голосе, что характерно. Прикажу; и в храм ворвётся, и архиепископа за шкирку к копытам коня приволочет. Я и сам не заметил, как у меня ещё один человек, которому можно доверят, появился. И наверное даже больше, чем другим. Ведь о том, кто из моих ближников Шуйским обо мне стучит, я, пока, не дознался.
Но врываться в храм, я всё же не буду. Не для того вчера поздно вечером в Спасо-Прилуцкий монастырь наведывался и с отцом Симоном больше двух часов беседовал. Вот пуст он архиерейскую шапку и отрабатывает.
Игумен, поймав мой взгляд, неспешно двинулся к воротам, напоказ раздавая благословения горожан. Людское море всколыхнулось, сдвинулось плотнее, грозя прорвать жиденькую цепочку вологодских стрельцов. Со всех сторон всё громче начали доноситься выкрики, мольбы, жалобы густо замешанные на угрозах.
Собственно говоря, собравшаяся толпа была самым опасным аспектом задуманного мной предприятия. Вскипит праведным гневом, не сумею этот гнев в нужную сторону направить; и останется только на неполную сотню Ефима и быстроту коней надеяться. Но и иначе нельзя. Иначе в других местах может точно так же полыхнуть. Мне обязательно сторонника Гермогена на их собственном поле победить нужно. И не просто победить, а вот так, прилюдно.
— А меня, сын мой, ты тоже в храм Господень не впустишь? — постучал посохом в дверь игумен.
— Отец-настоятель⁈
Я лишь слегка улыбнулся, проводив взглядом скрывшегося за дверьми отца Симеона, даже не сделав попытки ворваться следом.
Зачем, если игумен сейчас архиепископу мой ультиматум передаст: либо Иоасаф выходит и прилюдно объясняет причину его повеления закрыть в городе церкви, либо я объявлю его низложенным и оставлю у собора воинов. Припасы все на архиерейском дворе хранятся, а на одних молитвах долго не протянешь. И пары дней не пройдёт, как сами двери откроют. А я тем временем всех священников, что вслед за архиепископом свой норов решат показать, разгоню и вместо них временно монахов службу вести поставлю. О том договорённость с отцом Симоном уже есть.
Собственно говоря, именно этим обещанием я, при своём появлении у собора, народ сразу в свою сторону и расположил. Так что, если Иоасаф всё же решится выйти, встретят его неприветливо.
Архиепископ вышел. Старый, но ещё довольно крепкий мужчина уверенно вышел из ворот, опираясь на массивный жезл больше для виду. Встал, окружённый своеобразной свитой из служек, окинул властным взглядом примолкшую толпу, остановился, хмуря брови, на мне.
Мда, что-то неладное творится в Датском королевстве, раз простой архиепископ вот так на своего царя дерзает смотреть. Распустились за последние годы, понимаешь. Ивана Грозного на вас нет!
Ну, ничего. Меня тоже не под кустом нашли. Нужно будет, и патриарха во фрунт поставим! А пока для начала выкажем толику смирения. Пусть народ видит, что не я первый топор войны выкопал.
Соскакиваю с коня, не спеша подхожу к архиепископу, чуть склоняю голову, обозначая поклон.
— Благослови, владыка.
А вот это сильно! Такой выходки от меня отец Иоасаф не ожидал. Вон даже брови от удивления на пару мгновений раздвинулись.
— Ни о каком благословении и речи быть не может! — загромыхал иерарх, всё же придя в себя. — Или забыл, что патриарх повелел? Пойди в Москву, повинись, может и благословенье Господне вымолишь.
Я зло усмехнулся, вслушиваясь в навалившуюся тишину. Люди застыли, не смея даже громко вздохнуть, боясь пропустить хоть слово в завязавшемся споре. И архиепископ приосанился, явно наслаждаясь этим вниманием, впился в моё лицо глазами, высматривая первые признаки растерянности.
— Ты забыл добавить «государь», — холодно заметил я.
— Ты мне не государь.
— А кто же твой государь, монах? — добавил я стужи в свой голос, прожигая взглядом побледневшего архиепископа. — Может новый самозванец? Так он прав на престол не имеет. И тут не важно, настоящий он царевич Дмитрий или приблуда заморская, что иезуиты на трон посадить хотят. Или ты забыл, отче, что Мария Ногая невенчанной с царём Иваном жила и сын её законнорожденным не признаётся. Самой православной церковью не признаётся. Или ты на особицу считаешь, владыка?
— Ногая царицей не была, — слегка опешил от моего напора Иоасаф. — Да и не о Дмитрии речь веду. Кем бы не был взошедший на престол Дмитрий, он мёртв. В Стародубе самозванец объявился.
— Тогда остаётся Шуйский. Выходит ты его за государя почитаешь, монах? А по какому праву? Мой батюшка земским собором в цари избран, после того как династия великих князей московских прервалась. Я трон по наследству получил. А Васька что? Обманом на трон влез, боярами в цари был выкликнут. Так кто же из нас государь, а кто вор да изменник? А, монах? Или ты при всём народе солжёшь, что не признал меня? И именем Господа в том прилюдно поклянёшься? А я вот тебя с той поры помню, когда вместе с батюшкой с посвящением в духовный сан поздравлял.
— Государь привёз с собой грамоту от старца Иова, что он и есть истинный царь Фёдор Борисович, — веско заявил отец Симеон. — И Иов же о том в Москве прилюдно выкрикнул, за что его Гермоген в монастырской темнице сгноил.
— Грамоту показать?
— Не нужно, — через силу выдавил Иоасаф. — То, что ты и есть Фёдор Годунов, я не отрицаю.
По толпе прокатился дружный вздох. А вот это очень хорошо. Ради такого даже безрассудную выходку патриарха можно стерпеть. Прилюдное признание моей личности заведомым врагом дорогого стоит. Об этом пересказы по всей стране быстро разнесутся.
— Но при этом Ваську, по неправде престол захватившим, признаёшь. А мне за то, что я отчий престол вернуть хочу, в благословении отказываешь? Ты хотя бы Бога побоялся, владыка! Стар ведь уже! Скоро ответ перед ним держать. Или тебе жалованная грамота на земли, что Шуйский недавно прислал, глаза застила?
— Тебя анафеме не за это предали!
— А за что? — сделал я круглые глаза, изображая жуткое любопытство.
— За то, что веру православную отринуть хочешь и латинство на Руси ввести!
— Ишь ты! И с чего ты так решил, монах? Может я церкви православные рушу, латинян привечаю, людям в православных храмах запрещаю молиться? Хотя о чём я? Народишко в храмы как раз вы с патриархом не пускаете! Это когда такое на Руси было, чтобы православных к причастию не допускать? Какой же ты пастырь после этого, если души людские без покаяния оставляешь? Вор ты, а не архиепископ православный. По заслугам и награда, — я выдержал паузу и отчеканил, роняя слова в звенящую тишину. — Ступай с епархии вон, монах. Нет тебе на Руси более места. Отец Симеон. Присмотри покуда за епархией. Скоро собор; там и в сан возведём. И чтобы сегодня же все церкви открылись! Кто откажется, гони взашей нещадно вслед за этим! — я вскочил на коня и добавил уже через плечо, отъезжая. — И привратнику бока намните. Не прибейте только.
— Машка! Машка! Ты Где⁈ Да Машка же!
Руки разжались, роняя в воду не достиранное бельё, девушка резко поднялась, похолодев от дурного предчувствия.
Может, что дурное случилось? Вон как Юрка со всех ног к ней несётся. Неужто недобитые черкасы возле заимки объявились?
В тот день Мария в Даниловскую слободу так и не попала. Очень уж напугал её тот странный дворянин, что она из болота вытащила!
Вообще-то она трусихой не была. Живя на окраине Рязанских земель, поневоле с опасностью свыкнешься. То волки ненароком на усадьбу набегут, то татарва или ногаи наскочат. Всё жизнь настороже живёшь да оружие под рукой держишь. Там каждая женщина не только иглой и прялкой, но и сабелькой или луком хоть немного владеть, но умеет. И её батюшка научил!
Вот ей эта наука и пригодилась, когда на Руси спасшийся царевич объявился. И хоть к тому времени рязанцы во главе с Ляпуновыми власть царевича признали, от нападения небольшого отряда черкасов это не спасло. Отбиться то отбились, благо соседи в последний момент на выручку подоспели. Вот только усадьба со всеми пристройками дотла сгорела и единственной деревеньке порядком досталось. А тут ещё батюшка домой с порубленной ногой да без руки вернулся.