— Всему конец.
— Они поженились?
— Они поженились.
Подчиняясь инстинктивному порыву сесть рядом, Фледа подошла к дивану; но остановилась перед миссис Герет, поднявшей к ней лицо — мертвую серую маску. Там сидела усталая старая женщина с опущенными на колени пустыми руками.
— Я ничего не знала, — сказала Фледа. — Ответа не было.
— Это и есть ответ. Единственный. Ответ на все.
Да, так и Фледа понимала; с минуту она стояла, уставив взгляд поверх головы миссис Герет куда-то вдаль.
— Его не было в Уотербате; миссис Бригсток, надо думать, прочла вашу телеграмму и оставила у себя. Но на мою, в Пойнтон, ответ пришел: «Мы здесь тчк Что вам угодно». — Миссис Герет оборвала речь, как если бы ей вдруг отказал голос; и тогда Фледа опустилась на диван и потянулась к ней — коснуться ее руки. Но отклика не встретила: никаких расслаблений быть не могло. Фледа ждала; они сидели лицом к лицу, как чужие. — Мне захотелось поехать туда, — продолжала миссис Герет. — И я поехала.
На этот миг усилия Фледы сводились к единственной цели — принимать все это с внешней беспристрастностью, говорить о случившемся как о происшествии с Оуэном и его матерью и ни в какой степени с нею самой. Что-то такое, по крайней мере, прозвучало в ободряющем тоне, с каким она спросила:
— Вчера утром?
— Вчера утром. Я видела его.
Фледа замялась:
— А ее?
— Слава Богу, нет!
Фледа положила ей на запястье руку, ненавязчиво утешая, но миссис Герет оставила ее жест без внимания.
— И у вас хватило сил — единственно, чтоб рассказать мне, — на эту ужасную поездку, на знак дружеского участия, которого я не стою.
— Мы вместе, мы вместе, — произнесла миссис Герет. Вид у нее был беспомощный; она сидела, уставив глаза, почти невидящие, на большие голландские часы, старинные, но порядком подержанные, полученные Мэгги в качестве свадебного подарка и добавлявшие убогости к виду комнаты.
Фледе после всего случившегося казалось ровным счетом обратное: последний клочок общей почвы, на которой зиждилось их недавнее единение, уходил из-под ног. Правда, высокий стиль, в каком ее гостья обращалась с ней, все еще присутствовал. Миссис Герет не умела отдаваться малым вопросам, не умела окунаться в малые споры.
— Вы бесподобны! — воскликнула ее юная приятельница. — Сколько величия в вашем великодушии!
— Мы вместе, мы вместе, — безжизненно повторила миссис Герет. — Это все, что нам осталось, все, что у нас есть.
И от ее слов перед Фледой возник образ пустого дома в Риксе; тот же образ, возможно, видела и ее гостья на циферблате давно уже остановившихся голландских часов. Но при всем том было ясно, что ни одного горького слова она теперь себе не позволит: она покончила с этим, отдала последнюю каплю тем ужасным дням в Лондоне. У нее нет больше никаких чувств, и ее выдержка только добавляла к той силе, с которой она представляла тщету всего сущего.
Фледа была далека от желания праздновать победу и, напротив, испытывала крайнюю неловкость из-за необходимости что-то сказать за себя; но одну вещь не сказать она никак не могла.
— То, что он сделал это, то, что не мог не сделать, подтверждает, как я была права. — Этими словами она раз и навсегда выразила свое отношение к происшедшему, она проговорила их словно для себя самой; затем, некоторое время спустя, добавила, очень мягко, уже для миссис Герет: — То есть подтверждает, что у него было обязательство перед ней и что, как бы он ни хотел, он не мог по долгу чести его нарушить.
Мертвенно-бледная, мрачнее тучи, миссис Герет воззрилась на нее:
— О каких обязательствах вы тут говорите? Нет никаких обязательств между мужчиной и женщиной, когда один из них возненавидел другого. А он кончил тем, что возненавидел ее, а теперь ненавидит как никогда.
— Он сам вам так сказал? — спросила Фледа.
— Нет. Он ничего мне не сказал, кроме как о своей идиотской женитьбе. Я и видела его всего три минуты. — Она снова умолкла. Фледа, словно перед глазами у нее стояла мрачная картина их разговора, сидела, не находя слов. — Хотите сделать вид, что вам все это ни к чему?
— Я стараюсь не думать о себе.
— Ну если вы думаете об Оуэне… как вообще вы можете думать…
Фледа покачала головой — горестно и покорно; на глаза ее медленно навертывались слезы.
— Я не могу… Я не понимаю, не понимаю, — вырвалось у нее.
— Зато я понимаю. — Миссис Герет уставила в пол безжизненный взгляд. — Не было никакого обязательства, когда вы виделись с Оуэном в последний раз, когда вы отослали его, всеми фибрами души ее ненавидящего, обратно.
— Если он поехал, — возразила Фледа, — значит, он свои обязательства признавал.
— Ничего он не признавал! Вы знаете, что я о нем думаю.
Фледа знала; она не хотела вызывать новых откровенностей. Один раз миссис Герет уже высказалась начистоту — и это была ее единственная вспышка гнева, — заявив: он малодушен и слаб, так слаб, что не заслуживает называться мужчиной. Вот уж что Фледу нисколько не волновало! За слабость она и полюбила его.
— Странный способ он избрал, чтобы угодить вам! — продолжала миссис Герет. — Не было никакого обязательства. Но внезапно — на этих днях — положение изменилось.
— На этих днях?
— Моне стало известно — не скажу откуда и как, но известно, — что вещи, которые я отправляю обратно, стали прибывать в Пойнтон. Я отослала их для вас, но тем самым дала сигнал ей. — Миссис Герет перевела дыхание; Фледа, поглощенная ее объяснениями, молча вбирала холод роняемых ею слов. — Вещи вернулись в Пойнтон, и она решилась.
— Решилась? На что?
— Действовать, принимать меры.
— Принимать меры? — повторила Фледа.
— Не скажу какие, но сильные. Она знала как, — сказала миссис Герет.
Фледа с тем же стоицизмом приняла скрытую многозначительность ссылки на особу, знавшую как. Однако намек навел ее на мысль, и мысль эта, окрашенная неосознанной иронией, получила выражение в коротком вопросе:
— Мона?
— А почему бы и нет. Она — чудовище.
— Но если он так хорошо знал, что она такое, чем же она могла тут воспользоваться?
— Что я могу вам сказать? Не мне толковать о подобных гадостях! Я могу лишь описать вам ситуацию, как я ее вижу. Да, он знал. Но раз она не смогла заставить его забыть, то постаралась извернуться так, чтобы ему это понравилось. Постаралась и добилась успеха. Она, если на то пошло, совсем не дура — куда умнее его. А что же еще ему поначалу понравилось? — Миссис Герет повела плечами. — Она сделала то, что вы не захотели! — У Фледы от изумления потемнело лицо, но ее приятельница не спешила с бальзамом утишить боль. — Вот так оно и было, именно так, ничто иное эту напасть не объяснит. Ну а потом она быстро все обделала. Он и оглянуться не успел, как его женили.
— В том месте, о котором вы говорили? — со вздохом спросила Фледа: она слушала ее, затаив дыхание, как увлеченный сказкой ребенок.
— В мэрии, как пара гнусных атеистов.
Фледа замялась:
— Что скажут люди? Я имею в виду «в свете»?
— Ничего не скажут. Потому что никто не знает. Семнадцатого в уотербатской церкви их обвенчают. А если что потом и выйдет наружу, все будут так или иначе подготовлены. Регистрация в мэрии сойдет за дипломатический ход, уловку, чтобы обойти меня. Известно же, что я устроила им скандал.
— Но ведь прислуга в Пойнтоне несомненно знает, — недоумевала Фледа, — если, как вы говорите, она там.
— Она была там позавчера, всего несколько часов. Встретилась с ним в Лондоне и отправилась в Пойнтон — посмотреть на вещи.
Фледа вспомнила, что Мона видела их только раз.
— А вы их видели? — осмелилась она спросить.
— Да. Все.
— Они в порядке?
— В полном порядке. Такая красота! Самое замечательное, что есть на свете! — Фледа взяла ее руку и поцеловала, как поцеловала тогда, в Лондоне. — Мона уехала в тот же вечер; вчера ее там не было, а Оуэн остался, — прибавила миссис Герет.
— Значит, она не будет там жить? — удивилась Фледа.
— Как бы не так. Непременно будет, но только после венчания. — Миссис Герет, казалось, что-то взвешивала в уме. — Она будет жить там одна, — резко обронила она.
— Одна?
— Получит все в полное свое распоряжение.
— Он не будет жить там вместе с нею?
— Никогда! Тем не менее она его жена, а вы — нет, — сказала миссис Герет, вставая. — Наш единственный шанс — нечаянный случай: а вдруг она умрет.
Фледа молчала, что-то, видимо, решая про себя: она оценила множественное число, которое употребила ее гостья.
— Мона не умрет, — откликнулась она наконец.
— Значит, я умру, слава Тебе, Господи! А до тех пор, — и тут она впервые протянула Фледе руку, — не бросайте меня.
Фледа взяла ее руку и крепко пожала, подтвердив обещание, уже данное. Она ничего не сказала, но ее молчание было согласием, таким же нерушимым, как монашеский обет. И тут же ей пришла в голову важная мысль:
— Но мне нельзя пересекаться с вашим сыном — попадаться на его пути.
Миссис Герет издала сухой, чуть слышный смешок:
— Вы очаровательны! Со мной вы, скорее всего, полностью устранитесь с его пути. Оуэн и я… — Она осеклась.
— В вас говорит ваше сильное чувство к нему, — сказала Фледа. — Но чувствует ли он то же самое к вам после того, что произошло?
Миссис Герет нашлась не сразу:
— Откуда вы знаете, что произошло, что я сказала ему?
— Вчера?
— Вчера.
Они обменялись долгими глубокими взглядами. И когда миссис Герет уже готова была заговорить, Фледа, закрыв глаза, решительным жестом, налагая запрет, остановила ее:
— Нет, нет. Не говорите мне ничего!
— Силы небесные! До чего же вы боготворите его! — потрясенная, простонала миссис Герет.
Это была последняя капля, переполнившая чашу. Фледа молчала — молчала, как ребенок, выжидающий, чтобы убедиться: больно! Потом, упав на диван, она разразилась горючими слезами. Она не могла совладать с ними, и они лились, сопровождаемые долгими всхлипываниями, а миссис Герет, в первые мгновения, стояла с чуть ли не равнодушным видом, стояла