— Куда вы? А ужин? — Марина снова подняла рюмку.
— Какие-то ублюдки слушают мой телефон, ходят вокруг моего дома! Я хочу покончить с этим. Я разберусь с черной мразью, выбью из них все, что знают. И из засранца Джонни все выколочу. Достали эти эмигранты! — Он вздрогнул и смущенно взглянул на Марину.
— Ничего страшного, — улыбнулась женщина. — Мне это, как говорится в России, по барабану.
— Таккер, ты едешь со мной?
— Куда ты собрался? — Судя по беспечному виду, Милашка не собирался мгновенно оставить заведение.
— Куда-куда, к Мартину. «Крокодилы» пасутся у него. Мне надоело миндальничать с этой сволочью.
— Клещ, я тебя очень уважаю как старшего товарища, но ты лучше остынь. Они от нас никуда не денутся. Расскажи лучше, кто у тебя под окнами ходит? — Таккер посерьезнел. — Давай, напарник, колись.
Билл Бергман чувствовал сегодня вечером небывалый подъем сил. Лет пятнадцать назад он назвал бы это творческой энергией, сейчас же понимал, что на самом деле это всего лишь своевременная и правильная опохмелка, которая не успела еще перейти в банальное опьянение. Вот этот период — между опохмелкой и полной потерей ориентации — был самым желанным и продуктивным. Распухшие пальцы в мелких порезах и трещинках слушались так, словно действительно Бергман находился в 1965 году, когда играл еще со своей группой и имел очень большие планы на будущее в музыкальном бизнесе. Сейчас ему редко удавалось сыграть свои старые песни с тем же блеском, что прежде, но вот в таком отличном состоянии, как теперь, это было вполне возможно, и Билл, начав вечер с Боба Дилана, готовился позже перейти к своим древним мелодиям, некоторые из которых он считал настоящими потенциальными хитами. Если не напьется к тому времени, конечно. Он внимательно следил за публикой — судя по ее реакции, хотя и сидели у Мартина сплошь ублюдки, его шоу сегодня действительно удавалось. Черные, желтые, белые и красные бандиты притопывали, прихлопывали, гнусаво вторили Бергману и громко кричали после особенно удачных гитарных соло. Проработав в этом местечке уже несколько лет, Бергман, будучи еще не смертельно пьяным, всегда внимательно следил за реакцией публики. Невнимание к ней могло стоить нескольких зубов, ребер, а то и жизни. Поэтому он и заметил первым вошедшего в бар старика Мартина посетителя, не являющегося завсегдатаем.
Бергман сразу узнал его — это был тот самый русский человек-гора, который пришел со своим приятелем в тот день и одновременно с ментом, притащившим сюда неизвестно зачем бедолагу Джонни. Потом этот мент сцепился с Линзой, а после этого мент, Джонни, человек-гора и его хиляк-дружок исчезли. Вид этого огромного русского и тогда не внушал Бергману теплых чувств, а теперь — и подавно. То, что он русский, Бергману было ясно с первого взгляда, хотя этот дикого вида человек не произнес ни слова. Билл даже не спрашивал себя, почему он так уверен в принадлежности гиганта сибирским просторам, в нем просто говорил опыт многолетнего общения с разного рода, как он говорил, негосударственными людьми. Излюбленное прессой определение «русский медведь» не подходило к вошедшему, это действительно был человек-гора. Монолит, от которого, как подумалось Биллу, пули должны просто отскакивать.
И благодаря тому самому своему опыту Билл сразу почувствовал опасность. Он продолжал играть, но весь собрался, пододвинул ноги под высоким табуретом так, чтобы максимально быстро и безболезненно упасть на пол, если начнется стрельба или еще что-нибудь веселенькое. Иногда здесь шли в дело гранаты.
Бергман понимал, что видимое равнодушие сидящих вокруг стойки и за несколькими столиками посетителей к вошедшему — это не более чем маскировка. Такую фигуру не могли не приметить, особенно люди той профессии и того склада характера, что сиживали у старика Мартина по вечерам. Тем более что вошедший задержался на несколько секунд в дверях, оглядывая зал.
Линза сидел на своем обычном месте, спиной ко входу, у стойки. Как и все прочие, с приходом нового лица он не прервал тихой беседы с Патроном — маленького роста старым педиком, промышлявшим подделкой документов и для души, что называется, поставкой мальчиков более или менее состоятельным любителям. Русский, удовлетворившись быстрым осмотром помещения, вразвалочку, неуклюже направился вдоль стойки к единственному пустующему столику в дальнем углу. Он шел ни на кого не глядя, но Бергман понимал, что его маленькие глазки, чуть прищуренные в какой-то странной жутковатой улыбочке, следят за каждым движением вокруг. Ему даже показалось, что эти глазки должны видеть и то, что происходит у него за спиной. Руки его свободно болтались вдоль квадратного тела, ноги чуть шаркали по полу. Если бы Бергман не был столь искушенным в защите собственной шкуры партизаном — он считал себя именно партизаном на вражеской территории, во всем этом диком городе, — то мог бы посчитать русского за безобидного растяпу, случайно зашедшего не в тот ресторан.
Но в данном случае все шло именно так, как Билл и предположил с самого момента появления этого парня. Проходя мимо Линзы, русский вдруг махнул рукой, лениво, но настолько быстро, что Бергман даже не заметил, как толстая длань вернулась на место, описав в воздухе полный круг. Если бы не Линза, с деревянным стуком вонзившийся лбом в стойку бара от удара по затылку.
Похмелье брало свое. Эйфория, которую испытывал еще мгновение назад Бергман, кажущиеся легкость и упругость тела исчезли при первом же его движении. Билл неловко плюхнулся на пол. Грохнув гитарой и свалив за собой табурет, ударился подбородком о лоснящиеся доски и замер, поняв, что сделал что-то не то. Истрепанные алкоголем нервы подвели его, вернее, не его даже, а, как ни странно, Линзу. Бергман опередил события, но его падение было неким сигналом, уже утвердившимся в неспокойном баре Мартина. Если Бергман падает, значит, началась стрельба. Молодой, лет семнадцати, черный парнишка, удолбанный так, что это бросалось в глаза самому неискушенному наблюдателю, сидевший возле самого входа и что-то гнусаво и нудно объясняющий заплетающимся языком своей девице, вздрогнул от шума, произведенного Бергманом. Метнув мутный взгляд на Линзу, лежавшего головой на стойке, он неожиданно для всех выхватил из-под рубахи револьвер и выстрелил, целясь в продолжающего движение русского. Но то ли кайф слишком сильно гулял в крови юного героя, то ли русский правильно и профессионально рассчитал траекторию своего движения — пуля, летевшая точно в него, запоздала на долю секунды, за которую тело гиганта сместилось чуть вперед и открыло спину поверженного завсегдатая. В нее и вошел кусочек свинца, прошив тело насквозь чуть ниже правой лопатки и увязнув в полированном дереве стойки. Линзу чуть бросило вперед, тело его дернулось и, замерев уже совершенно, плавно сползло на пол.
— Сидеть, суки! — Страшный низкий крик точно ударил по головам тех, кто начал было привставать со стульев. Никто не понял смысла обращения русского, поскольку он кричал на своем диком наречии, но угроза была явной, да еще подкрепленная пистолетом, неожиданно оказавшимся в его руке. Он медленно поводил стволом по залу, словно выбирая первую жертву. Молодой хулиган, уложивший Линзу, так и не понял, что он натворил, и, сконцентрировавшись на противнике, живом и невредимом, двинул было в его направлении руку с револьвером, но тут же получил пулю в плечо, став той самой первой жертвой неприятного гостя.
— Я сказал, бляди, не двигаться!
Русский стоял в самом конце зала, спиной почти облокотившись на дверь, ведущую в кухню и ко второму, черному, ходу из ресторана.
— Веар из Джонни? — гортанно выдавил он, обращаясь к ближайшему от него черному, сидевшему за столом, уставленным пустыми пивными бутылками. Не получив ответа, гигант не стал переспрашивать, а несильно с виду ударил рукояткой пистолета по бритому затылку посеревшего не то от страха, не то от ненависти любителя пива. — Веар из Джонни? — снова, словно заведенный, повторил русский и двинулся к следующему столику.
— О’кей, парень, о’кей! — Высокий чернокожий парень в красной футболке с изображением крокодила и надписью «Фак офф» встал посреди зала, протянув вперед руки, показывая, что в них ничего нет. — О’кей, — в третий раз повторил он. — Твоя взяла. Если тебе нужен этот факаный пидор, не знаю зачем, то он здесь, на кухне.
Русский морщил лоб, с трудом продираясь через жеваную речь черного хулигана.
— Китчен? Ком он! — Согнутым пальцем он поманил к себе стоявшего с протянутыми вперед руками парня. — Ком виз ми. Гив ми э ган, — приказал он, когда Зуб, как звали в его окружении черного парня, оказался рядом с ним.
Зуб вытащил из-за спины такой же револьвер, как и у раненого наркомана, — широкая футболка навыпуск скрывала оружие, засунутое за пояс.
— Плиз, мистер. — Зуб улыбнулся, подражая деревянному акценту русского. Тот исподлобья взглянул на него без всякого выражения.
— Олл зе пипл маст ту кип сайленс!
— Все сидите спокойно, — перевел на более понятный язык Зуб, обращаясь к застывшей публике, замершей за столиками. — Я сам разберусь с этим засранцем.
На последних его словах русский слегка улыбнулся. Видимо, понимал он английскую речь лучше, чем выговаривал. Сунув поданный ему револьвер в карман пиджака, он легонько ткнул стволом пистолета Зубу в живот.
— Пошли. — Последнее слово было сказано по-русски, но Зуб прекрасно его понял и толкнул дверь в кухню.
Джонни дремал на узкой кушетке в комнатке, заставленной картонными коробками с виски, пивом, с пустыми ящиками вперемежку с разным мусором и хламом. В углу отдельной кучей лежали предметы, приносимые местными алкашами Мартину в качестве погашения задолженности за выпивку или продолжения кредита, — пара старых телевизоров, годных только для свалки, велосипед, несколько бейсбольных бит, мягкий холмик из разных предметов одежды — от джинсов до купальников, лазерные диски, книги, полиэтиленовые мешки с какой-то рухлядью.
— Подъем! — зарычал Игнатьев, подойдя вплотную к лежащему.