Многим Троицким людям по сердцу пришлось такое отмщение, я же подумал: не так-то все ладно. Ведь эти пленники муку мололи и в иных тяжелых работах пособляли; теперь же все на нас, немощных, возложится. Зато в честь суханова прихода всех нас попотчевали хорошо: дали к щам еще каши и рыбы наварили.
Днем у Лисовского в стане был шум и людское волнение; а у нас говорили, что это литва и казаки пришли Лисовского убивать, за то что он приказал четырех московских людей казнить и тем всех пленных беззаконников обрек смерти. Потом, однако, поутихло; видать, так и не убили, отговорился, подлец.
Марта 4-го дня
Боже всемогущий! На тебя одного уповаем, да не постыдимся вовек! Пока же нет нам никакого утешения, ни послабления, нет и помощи ниоткуда. Где князь Михайло Скопин, где шведские немцы? Даже и вестей нам нет никаких: окаянные богоборцы так разъярились из-за прохода Сухана, что сторожат нас теперь накрепко, и проползти мимо них вовсе стало невозможно.
А цареву отрядику мы недолго радовались: вскоре и сухановы казаки стали от мук осадных изнемогать и цингою истребляться; вот уж и малое число их осталось.
А кого у нас здоровыми почитают, и те едва ходят, сил нет совсем. И я-то почти обезножел и внутри все болит, хоть и терплю и не жалуюсь. Стоял неделю у жерновов, но увидев слабосилие мое, вскоре меня от этой работы освободили. Теперь только на добычу дров хожу да в пекарне пособляю, а иногда в дозоре бываю на башнях и на Духовской церкви.
Говорят, царевна Ксения конечно больна и чуть жива. И Оленка Никифорова дочь от цинги зло страдает.
Марта 9-го дня
Поверят ли читающие? Опять было пономарю Иринарху видение. Пришел к нему теперь великий чудотворец Никон и сказал:
— Пойди, передай осадным людям: нынче выпадет снег, так пусть все недужные тем новопадшим снегом трутся, и будет им исцеление.
Как только снег по слову чудотворца выпал, я тотчас же скатал комок побольше и понес Оленку тереть. А сама она уж не ходит, в келейке лежит с хворыми и умирающими. Тер я ее, тер, потом отец ее Никифор пришел тоже со снегом; так мы ее хорошенько натерли. Дай Бог, помогло бы. Ведь поможет, поможет, раз Никон сказал.
Марта 18-го дня
Стало ей немного лучше.
Слава тебе, Господи, блаженно речение твое, яко делом совершил еси!
Давно не писал я о вылазках и подвигах ратных. Причиной же тому не мое нерадение, а то лишь, что и вправду теперь славных дел почти не совершается. Ныне у нас уж не война, а тоска смертная и томление духа.
Мы от хворей и скудости и стеснения великого мало-помалу помираем, паны же нас стерегут да свое войско берегут. А от безделья литва денно и нощно винопитию предается. Наутро же немощные от пьянства приходят к городу с вином и просят у наших в обмен меду опохмелиться. А троицкие люди и рады такой торговле, поскольку мед у нас есть в погребах, вина же мало.
А воеводы с архимандритом этой дружбе даже и не противятся, только велят у супротивных выведывать поболее об их замыслах и, если возможно, кого-то улавливать и в плен брать.
Так третьего дня поймали пана Мартьяша, сапегина трубача. А сегодня еще привели в монастырь другого пана, немого и глухого. А возраст и сила у него великие, и очень страшен, что и не сказать, человек ли, медведь ли.
Первый же пленник, Мартьяш трубач, лицом красив и статен, и разумен весьма. Привел же этого Мартьяша в город троицкий слуга Пимен Тененев.
Воевода князь Григорий говорит:
— Сей пан знатный, его к жерновам не поставишь. Веди в сыскной приказ, может, чего сведаем, а потом казнить его.
Воевода-то думал, что поляк по-русски не поймет, однако же тот стал ему ответствовать ладно и скоро, слов не коверкая. Сказал:
— Помилуйте, пан воевода. Я не затем вашим людям сам поддался, чтобы меня, как барана, на углях поджаривали, а после голову отсекли. Ведь я хоть и крещен в люторской вере, но, проживая в украинных землях, в городе Киеве, частенько хаживал в православные храмы, и мало-помалу прилепился сердцем к вашей вере. Безо всякого лицемерия скажу, что ваша греческая вера есть истинная, а наша поганая лютеранская есть богомерзкая ересь и горькое заблуждение умов. Поэтому, если будет мне дозволено, хочу вам верно служить и голову свою, если надо, положу за дом Пресвятой Троицы и православную веру.
Троицкие же люди, стоявшие кругом, головами кивали и меж собою шептались: «Вот молодец пан, какие правильные и разумные речи говорит». Потому что видели, что пленник веру нашу хвалит нелицемерно. А воевода спросил того Мартьяша:
— Какая нам от тебя польза? В чем твое умение?
— Я, — говорит пан, — в пушках и пищалях знаю толк, умею орудия точно прицеливать, чтобы били без промаха. А еще в грамоте польской сведущ и с писаного могу переводить.
И решил воевода этого Мартьяша помиловать и пытке не предавать, а пока испытать его верность.
Апреля 10 дня
Эти два поляка, о них же я прежде писал, Мартьяш и Немко, оба стали служить верно дому Пресвятой Троицы. И оба теперь в большой чести, потому что многих воинов стоят. У нас же ратного люда совсем мало осталось, да и те обессилели.
Немка, того поганые псы лютеране пуще смерти боятся и бегают от него, не смеют нападать. А он, как войдет в раж, одолеваем бывает жестокими судорогами, так что и после схватки долго не может рук разжать и оружие положить.
А недавно, тому с неделю, во время вылазки этот Немко и другой славный наш воин, слуга Анания Селевин, отрезаны были от троицкой дружины. И, среди пней бегая, спасались. Литовские же люди увидели Ананию и ополчились против него. Ведь его во вражеских станах каждый в лицо знает и давно мечтают убить, великий урон ведь терпят от него при каждой вылазке.
И вот целая рота проклятых богоборцев копейщиков стала на Ананию наступать; и ранили под ним коня. Немко же, увидев товарища своего в беде, выскочил внезапно из-за пня и давай стрелять в супротивных из лука. И Анания встал с ним рядом и тоже стрелял, а они оба хорошие стрелки. И так они вдвоем бились крепко и большую вражескую рать сдерживали до тех пор, пока не подоспело им на выручку троицкое воинство. Ананию в том бою ранили из пищали в ногу, в большой палец. И вся нога у него распухла.
Расскажу и о другом поляке, о пане Мартьяше. Он теперь с воеводой князем Григорием в одном доме живет, и воевода ему во всем доверяет. А Мартьяш в военной науке сведущ и многие добрые советы воеводам дает, и всегда по его слову выходит. У пушек наших он поправил прицелы, и стало сподручнее стрелять по подъезжающим к городу. А ходит этот Мартьяш в одеждах светлых, и все, глядя на него, радуются сердцем, потому что видят его неусыпное радение о вере православной и о Сергиевой обители.
Нынче я с Мартьяшем беседовал о всяких важных делах.
— А скажи, — говорю ему. — пан Мартьяш, почему ты решил на нашу сторону переметнуться? Ведь нас мало и дела наши плохи, скудость большая, к тому же и моровое поветрие.
— На то, Данило, есть много причин, и не так уж безрассуден мой поступок, как иным думается. Во-первых скажу, как и воеводе говорил, что мне по сердцу ваша православная вера. И мужество ваше, и стойкость, с какими вы обитель свою защищаете от множества превосходящих вражеских сил, весьма меня к вам расположили, и я увидел, что дело наше неправое. А ополчение наше литовское и казаки — большею частью воры, а не воины, только о грабежах помышляют и ради наживы готовы честь свою и душу продать. А этот человек, за которого мы стоим, называющийся Димитрием, вовсе не тот, что царствовал на Москве. Об этом многим известно и в Тушине, и здесь под Троицей. И поскольку московские люди царя Димитрия видели живым, то этот самозванец не сможет свой обман скрыть, и потому царского престола он никогда не достигнет. Потому-то тушинцы и не спешат Москву брать, а пользуются Димитриевым именем для прикрытия воровства своего: так им честнее выходит русских людей обирать.
— А говорят, пан Мартьяш, что царица Марина Юрьевна, некрещеная воровская латинка, признала царика тушинского своим мужем. Как только не стыдно ей!
— Она поначалу, еще не видев его, думала, может, и вправду спасся муж ее. Ведь он умен был и отважен, и судьба ему от Бога выпала предивная, мог бы и спастись. Но когда уже панна Марина к самозванцеву табору подъезжала, один поляк, честный человек, поведал ей правду, что царем в Тушине нарицается вовсе не ее муж. Поляка этого после казнили. А Марина плакать стала и упрямиться, и ехать дальше не хотела. Но посланники самозванца пригрозили ей смертью, если не сделает все, как ей велят, не признает вора своим мужем. И ничего ей не осталось, как уступить.
Вот что поведал мне пан Мартьяш.
А народу в городе у нас осталось мало: четыре ли, пять ли сотен всего. Да из этих лишь немногие к делу годны.
Оленка все хворает, совсем худо ей.
Апреля 11-го дня
Померла Оленка.
Апреля 28-го дня
Прокляты вы, окаянные нечестивцы, ругатели веры Христовой, душегубы! Все прокляты: Сапега, Лисовский, самозванец тушинский, польские и литовские люди, а пуще прочих русские изменники, и все, кто на братьев своих с оружием ополчается, кто ради алчности своей или властолюбия не стесняется пролитием крови человеческой. Гореть вам в аду вечно! Да порвут вас черти на куски клещами огненными! А если и сам я за злые проклятья с вами вместе на вечную муку обрекаюсь, то и пусть.
Апреля 30-го дня
Назад тому две седмицы во время обычной вылазки расхрабрил господь на супостатов Никифора Шилова и стрельца Нехорошка. Прискакал тогда внезапно кровопийца Александр Лисовский с казаками своими, и стал троицких людей теснить и острием меча пожирать, словно лютый волк агнцев. На Лисовском же был сверкающий доспех, а конь под ним красивый и могучий.
Никифор с Нехорошком, увидев его, распалились сердцами, призвали святого отца нашего Сергия чудотворца, и поскакали на своих меринах. И, в самую гущу вражеской рати пробившись, Никифор убил коня под Лисовским, а Нехорошко ранил его копьем в бедро. Троицкие же люди, видя такое геройство, отступать перестали, ударили крепко на врагов и отбили у них Нехорошка и Никифора. И те невредимыми вошли в город.