Что долго говорить? Собрался Данилка наспех, продал все нажитое, всё, что кровью своей в походах ратных добыл, и уехал в Нижний. Мне же, бедной сиротке, пустую избу оставил, лошаденку старенькую непотребную, да денник свой, который он, в поспешности снаряжаясь, позабыл с собою взять.
Вот и пожили.
Лета 7120, от Рождества Христова 1612, января 18-го дня
В Нижнем Новегороде.
Была бы вся служба такою же бескручинной да не тягостной, мог бы хоть век служить. Сидим сиднем в праздности и безделье, скучаем, от войсковой казны питаемся. Начальный человек у нас Козьма, по прозванию Минин, роду незнатного, торговый мужик. Доселева он скотиной торговал, а теперь стал первый заводчик и голова такого великого дела — избавления царства Российского от польских и литовских воров. Ох и хитер! Когда народ его стал просить: да ведает денежным сбором и казной войсковою, и всем хозяйством, Козьма сначала отказывался, говоря:
— Я мужик простой, к великому делу не способный, не по силам мне такое тягло тянуть: мое дело торговое, говядарьское.
Его стали пуще упрашивать, а он им в ответ:
— Так и быть, послушаю я вашего слезного моления, возложу на себя это тяжкое бремя, эту скорбную работу и горькую тягость. Но прежде пусть вся земля крест целует на том, чтобы всё по слову моему без рассуждения исполнять, ни в чем мне не перечить и не кривить, даже если ради общего святого дела придется жен своих и детей в кабалу продать. Иначе не соглашусь ни за что.
Что было делать? Присягнули нижегородцы Минину, также и из многих других городов выборные люди. А если кто и не хотел присягать, не посмел подать виду, да не навлечет на себя гнева всенародного и общего презрения.
Так Минин получил власть безраздельную над животами всех русских людей. И начал немедля собирать деньги на войско, и весь Нижегородский уезд обобрал немилосердно. Никто не смел слова поперек молвить. А многие, желая отличиться, сами давали больше, чем с них требовали. Говорят, одна вдова пришла к Минину и сказала:
— Я осталась после господина своего бесчадна. Есть у меня 12000 рублей. Куда мне столько? Отдаю вам десять тысяч, а себе на прокормление оставлю две.
И вот теперь мы в Нижнем бездельно сидим, и никакой от нас нет пользы Российскому царству, только казну, Мининым собранную, проедаем и пропиваем.
А князь Пожарский, воевода наш, шлет грамоты во все города Российские, велит присылать ратных людей и денег, кто сколько может.
А Настёнка в поместье нашем без меня затосковала, собрала какие остались пожитки скудные, и ко мне приехала в Нижний. Посему я теперь нисколько не скучаю, а живу жизнью веселой и беспечальной. Настенка мне и книжицу мою привезла, ее же я в Горбатове позабыл.
И неведомо никому, когда поведут нас к Москве: может, через месяц, а может и через три. А поляки меж тем по всей русской земле лютуют и кровь человеческую льют даже пуще прежнего. Бывшее сапегино войско, а с ним и великая рать литовского гетмана Ходкевича, грабят повсюду и запасы для осажденных в Москве поляков собирают. А шиши стерегут дороги, нападают внезапно и отнимают награбленное добро. А полякам снова приходится грабить. И так разорение множится и реки кровавые не оскудевают, и настало великое оскудение хлебное во всей Российской державе; а ведь год неурожайный был. И многие православные христиане если не мечом, то голодом истребляются, и никому нет спасения. Только нас, ополченцев земских, в городке в Нижнем Новегороде отлично питают, и мы вовсе скудости не знаем, и хлеба у нас вдоволь.
Февраля 4-го дня
На прежнем месте.
Ополчение наше множится; каждый день ратные люди приходят из городов. Сказывают, будто шведы из Великого Новагорода, который они еще осенью взяли, ходили на Псков, но псковитяне шведам не покорились, а будучи стеснены от иноземцев, послали в Иваньгород к вору с повинной: якобы сначала по глупости ему не верили, а теперь познали своего истинного прирожденного государя Димитрия Ивановича, и зовут его в город свой. И этот наглый вор, третий по счету ложный Димитрий, пришел из Иванягорода во Псков и там крепко уселся. А шведы от Пскова отступили бесславно.
Февраля 7-го дня
Привезли сегодня в Нижний новые троицкие грамоты. Дионисий с Аврамием зовут нас поспешить, а то, дескать, король Сигизмунд скоро пришлет большую рать, и тогда уже никак невозможно будет Москву от польского плена избавить. Казаки же, которые с Трубецким и Заруцким под Москвою стоят, хотят в цари Маринкиного воренка, или же Псковского вора, и никак нельзя допустить, чтобы воля казачья исполнилась, потому что настанет тогда от воров разорение и погибель полнейшая всему государству.
Передали мне малую тайную грамотку от старца Аврамия: велит он мне обо всем, что в нашем войске творится, ему подробно отписывать, и с троицкими людьми поскорее посылать. Написал еще мне Аврамий, что в Троицу нынче столько народу набилось, будто бы учиняется новое Вавилонское столпотворение или настал Судный день и мертвые воскресли. Ибо по всей великой России весть пронеслась, что в доме Святой Живоначальной Троицы всем увечным, хворым, голодным и нищим дают кров и пропитание, и врачевское вспоможение, а кого уже поздно лечить — тем честное погребение. И весь скорбный люд кто пешком, кто ползком, повлекся в Троицкий Сергиев монастырь: каждый день прибывают их сотни и тысячи. Архимандрит же Дионисий всех принимает и кормит от казны монастырской, и даже одевает нагих и босых. И оттого ныне казна конечно оскудела, теперь уже взаправду и без всякого лукавства.
Февраля 18-го дня
Привезли нынче Маринкиных послов, пойманных в Казани, коих сия безбожница послала к шаху персидскому, дабы шах шел с войском на Русь и помог бы ей, Маринке, уарством овладеть, а ему, шаху, Маринка за то отдаст Казань с Астраханью. Этих послов посадили на кол пред домом Козьмы Минина, теперь они там кончаются в муках.
А еще прискакали гонцы из города Ярославля и поведали нам, что Ивашко Заруцкий послал в Ярославль войско казачье, чтобы захватить город и не допустить ярославцев к нашему ополчению пристать.
Князь же Пожарский, узнав о том, послал в Ярославль сильный отряд, чтобы упредить казаков и города им не отдать. Хотел и я в тот отряд попроситься, да Настёнка меня отговорила.
Марта 9-го дня
Наконец-то повел нас князь Пожарский из Нижнего прочь. Однако не спешит к Москве. Прибыли мы в Балахну и тут встали. И сюда к нам новые ратные люди приходят, и деньги несут, и всякие припасы.
Марта 14-го дня
Пришли в Юрьевец. Здесь к нашему войску юрьевские татары пристали. А Козьма Минин со старост земских собрал тысячу рублей.
Марта 19-го дня
Пришли в Решму. Настёнка моя теперь при войсковом обозе состоит, по врачебному делу служит и жалованье получает немалое.
Из Владимира прискакали гонцы и сказали, что-де Заруцкий с Трубецким целовали крест Псковскому вору. И в тот же час другие гонцы пришли из-под Москвы с грамотой от князя Трубецкого, в коей он нас уверяет, что передумал вору служить, и они с Заруцким только о том и помышляют, чтобы заодно с нами против польских и литовских людей стоять.
А князь Пожарский с Мининым послали Трубецкому и Заруцкому ответное писание: дескать, радуемся мы и ликуем безмерным ликованием, что вы вошли с нами в единое разумение, и со всею возможной поспешностью к вам на помощь будем поспешать.
Марта 22-го дня
Пришли в Кинешму. И здесь Козьма много денег для войска собрал. А от Дионисия и Аврамия принесли грамоту, чтобы мы оставили мешкотность и к Москве немедля шли, потому что подмога полякам скоро прибудет. А казакам-де верить нельзя: они уже свою ложь многажды показали, и теперь новый обман умышляют.
Марта 26-го дня
Достигли мы города Костромы, а в город нас не пустили. Воевода здешний, Иван Шереметев, велел нам сказать, что будет стоять до смерти против нас, воровских бунтовщиков, за Владислава и бояр московских. И стали костромичи в нас со стен из пушек стрелять.
А князь Пожарский нам на приступ не велел идти, а велел стан разбить от города подальше, на обоих берегах Волги реки, чтобы ядра из города до нас не долетали.
Марта 27-го дня
Ночью в городе зазвонили во всех церквах колокола, и послышался крик прегромкий множества народа, и стрельба пищальная. Это костромские люди на своего воеводу ополчились.
Недолго этот шум продлился: на восходе солнечном отворились городские ворота, и жители костромские нам хлеб-соль вынесли и Ивана Шереметева связанного вывели. Воеводу отдали князю Пожарскому, а нас в город войти пригласили. И мы всем войском с большою честью и радостно туда вступили.
Апреля 5-го дня
Мы уже в Ярославле. Ярославцы нас встретили со святыми иконами и со звоном колокольным, и объявили, что готовы последние животы отдать на святое дело, на спасение веры православной и Российской державы избавление.
И поднесли князю Пожарскому и Минину дары богатые, но те ничего себе не взяли, а велели отдать в войсковую казну.
Вести горестные дошли до нас: сказывают, что святейший патриарх Гермотен из этого бренного мира в иной лучший мир перешел. Что сидел он в Чудове монастыре в тесной темнице, но перед мучителями своими главы не преклонял, и бессильны оказались поляки и бояре-изменники перед крепостью духа его. Пришли к нему бояре и сказали:
— В последний раз к тебе обращаемся, а если и теперь не покоришься, лютою смертью умрешь. Напиши мятежнику Пожарскому, чтобы не смел к Москве идти и распустил войско.
А святейший не только не стал писать, но и слова в ответ не вымолвил, словно и не слышал. Тогда перестали ему давать хлеб и заморили голодом до смерти.
Апреля 18-го дня
По всему видать, мы в Ярославле надолго уселись. Князь Пожарский, сказывают, того ради не спешит к Москве, что опасается, не сотворили бы с ним казаки, как с Ляпуновым.