И герцог, суховато кивнув, стал удаляться по коридору, оставляя за спиной у себя Дерри, который смешливо глазел ему вслед.
11
Ричард Уорик добрался до замка Ладлоу к концу апреля, приведя с собой своего брата Джона, а также тысячу двести ратников в подкрепление силам, что уже рассредоточились вокруг крепости. Из вновь прибывших шестьсот были отборные лучники, что знали себе цену и разгуливали по улицам задрав нос. Вскоре у стен замка они соорудили себе стрельбище и день-деньской оттачивали там мастерство. Остальное воинство составляли топорщики и копейщики, набранные по ратной повинности и вооруженные с доходов Уорика, собранных с угодий в Мидлендсе и на севере. Для потехи отца и Йорка Уорик обрядил их в алые как кровь акетоны, крашенные мареной, а сам как тысячник щеголял в полосатом красно-белом дублете.
С приходом такого подкрепления под Ладлоу настроение у Йорка улучшилось, а то за недели бездействия он уже малость приуныл. Все это время он рассылал с гонцами письма тем, кого хотел заполучить в качестве сторонников, пока король в Лондоне скапливал силы и готовился к своему Великому выезду. Прибытие сыновей Солсбери под Ладлоу Йорк приказал отметить, и в первую же ночь в замке состоялся пир, с надлежащим опустошением крепостных подвалов от бочонков со старинными французскими винами, так чтобы каждый из прибывших мог поднять за своих военачальников полную чашу.
Наутро Йорк отсыпался у себя в палатах, а Уорик с братом, не поддавшиеся с вечера хмелю, поскакали на рассвете охотиться, взяв с собой отца. По пути проехали через обширный лагерь – можно сказать, целый городок из шатров и палаток, – где завтракали у своих костров солдаты. Перед проезжающими высокими ноблями они почтительно вставали, после чего снова усаживались кто есть, кто драить, кто чинить или вострить. Несмотря на гудение голов после вчерашнего, прибытие Уорика привнесло в лагерь напряженность. Армии не стягиваются таким числом для того лишь, чтобы сидеть и наслаждаться весенним солнышком.
– А они смотрятся что надо, эти твои красные вояки, – под стук копыт по проселочной дороге сказал сыну Солсбери. – Думаю, враг на поле попятится лишь от их цветов, уж слишком режет глаза.
Уорик, чтобы как-то скрыть неловкость перед братом, скорбно закатил глаза. Оба сына Солсбери наслаждались погожим апрельским утром – влажно синеющим небом, курчавой белизной облаков. Сами они пребывали в добром здравии, а за спиной у них в готовности ждала армия.
– Я хочу, чтобы они чувствовали себя в одной связке, отец. Единым кулаком. Акетоны помогут им лучше видеть друг друга на поле боя, а еще с одного взгляда отличать своего от чужого. Когда дело дойдет, ты сам увидишь.
– Ну да, – скептически хмыкнул Солсбери, хотя его гордость сыном была видна невооруженным глазом. – Но такой яркой мишени порадуются и лучники врага.
– Мои лучники тоже в красном, – как ни в чем не бывало сказал Уорик. – И на любые насмешки ответят своими стрелами. Эти краски и сукно встали мне недешево, зато в едином цвете у людей и настрой более боевой. Готов поклясться.
Втроем Невиллы проехали мимо часовых и разведчиков, направляясь вокруг замка Йорка, но не отдаляясь чересчур, чтобы в случае чего при обнаружении врага успеть вовремя ускакать к спасительным стенам. На дорогах возле Ладлоу нынче нельзя было встретить ни ворья, ни бродяг, ни шаек разбойников: все они из опаски перед полчищами вооруженных людей убрались куда подальше, к другим городам. Однако опасность оставалась всегда. Лондон отстоял от Ладлоу больше чем на сотню миль – казалось бы, почти другая страна. Однако двое из Солсбери на свадьбе Джона чуть было не погибли в ловушке Перси, а потому только глупец мог бы проявлять беспечность и скакать, не думая об осторожности.
У мостика через широкий ручей Солсбери-отец натянул поводья, взмахом подзывая Ричарда и Джона подъехать поближе, чтобы можно было вполголоса перемолвиться. День уже понемногу теплел, набирал силу; над ручьем зависали красные и зеленые стрекозы, иногда с тихим треском делая зигзаги, чтобы схватить на лету букашек.
– Здесь мы одни, – оглядевшись, удовлетворенно сказал Солсбери. – А то не знаю, когда еще выдастся поговорить вот так, по-семейному.
Его сыновья переглянулись, довольные, что отец делится с ними своими сокровенными мыслями.
– Наш друг Йорк что-то уже не грызет удила, – вздохнул он. – Видно, все еще ждет вызова от короля с его свитой в надежде, что все решится без кровопролития.
– Ну а ты, отец? – прищурился темноволосый Джон.
В свои двадцать четыре ростом он был ниже отца и старшего брата, но гибок в поясе и широк в плечах. Его жена Мод после нападения на свадебный кортеж уже успела произвести на свет ребенка. В Ладлоу Джон прибыл по одной-единственной причине, и холодность тона выдавала, что слышать о каком бы то ни было смягчении обстановки ему не по нраву.
– Успокойся, Джон. Ты знаешь, что я подобного не допущу. Или я не был там? Мы тут все понимаем, что семейке Перси от нас причитается. Старик сейчас, понятное дело, притерся к королю, и как минимум один из его сыновей тоже с ним. Старшего он, скорей всего, оставил смотреть за Алнвиком. А Эгремонт, безусловно, поедет с отцом. Из них он нам нужней всего, хотя приказ ему, я не сомневаюсь, отдал Перси-старший.
– А что, если Йорк все-таки тяготеет к миру? – не унимался Джон. – Неужели весь этот долгий путь, отец, я проделал понапрасну? На то ли я оставил свои владения, семью, да еще дал клятву извести всех этих собак из дома Перси? Я не готов сидеть сложа руки в ожидании, когда Ланкастер и Йорк помирятся и снова пойдут божба и тосты за их здравие.
– Осторожней, Джон, – вполголоса одернул Уорик.
Брат у него был не более чем рыцарем и с собой привел всего-то шестерых слуг. Заносчивости ему придавали армии отца и старшего брата, а так выставить на круг он не мог ничего, кроме своих обид и гордыни. Вероятно, именно потому Джон Невилл сейчас метнул на Ричарда гневный взгляд.
Тут снова заговорил отец:
– У нас, Невиллов, людей две тысячи, у Йорка одна. Я намерен подать пример, как следует поступать с врагами нашего дома, и с этого пути меня никто не столкнет. Надеюсь, Джон, тебе это ясно? Пускай Йорк переживает насчет герцога Сомерсета, этого королевского шептуна. Наша же забота – лорды Перси. Если они отправятся с королем на север, встречи с нами им не пережить. Вот вам мой обет.
Солсбери протянул руку, и сыновья по очереди крепко ее пожали, скрепляя таким образом уговор.
– Мы – трое Невиллов, – горделиво произнес Солсбери. – Есть такие, кому еще лишь предстоит постичь, что значит встать у этого имени на пути. Но они это поймут, заверяю вас обоих. Кара неотвратима, даже если на нашем пути встанет сам король Генрих.
Привстав в стременах, Солсбери хлопнул по плечу сначала Ричарда, а за ним Джона. При этом их кони, сгрудившись, нетерпеливо переступали копытами и покусывали друг друга.
– А теперь марш по кустам, и сыщите своему старику отцу какую-нибудь дичь, чтоб нанизать на копье. Не с пустыми ж руками возвращаться. Да и вам размяться не мешает. Когда еще снова выберемся порезвиться: впереди охота поважней. Если хотим перебить Перси, то надо скоро выдвигаться и встать к северу, на дороге у короля.
Маргарет стояла перед мужем, промасленной тряпицей протирая ему наплечники, чтобы ярче блестели под весенним солнцем. Король и королева были в эту минуту наедине, хотя вокруг Вестминстерского дворца сейчас сотнями мелких групп скапливались вооруженные люди, ржали и фыркали кони. Неделей раньше сюда прибыл сводный брат Генриха Джаспер Тюдор с известием о том, что на северо-западе возле замка Ладлоу стоит лагерем войско. Эта внезапная новость всколыхнула спокойные доселе сборы, придав им атмосферу срочности. Среди знати многие все еще не верили, что Йорк и Солсбери развернут знамена против короля, однако чем дальше, тем все больше выезд принимал вид готовой к походу армии, а лорды во все большем числе ставили с собой в строй своих лучших поединщиков.
– Наш сын, Маргарет, пусть будет с тобой в Виндзоре, – глядя на жену сверху вниз, наставлял Генрих. – Независимо от того, как все будет складываться.
– Я бы предпочла, чтоб ты подождал еще месяц-другой, – отвечала Маргарет. – С каждым днем ты становишься все сильней, к тому же у тебя есть еще гарнизон в Кале. Если ты его оттуда отзовешь, он, безусловно, перестанет держаться за Плантагенета, каких бы козней тот ни строил.
Генрих, качнув головой, сдержанно усмехнулся:
– Оставить открытыми ворота Кале? Я уж и без того лишился во Франции всего, чего можно; не хватало потерять там еще и последнюю крепость. У меня две тысячи людей, Маргарет, а я король Англии, хранимый Господом и законом. Слов было сказано уже предостаточно. Я отправляюсь Великой Северной дорогой в Лестер. В пути меня увидит народ, и тогда те мои лорды, что еще колеблются, устыдятся своей нерешительности и примкнут ко мне. Мне все еще не отписал герцог Норфолкский. До сих пор сказывается больным Эксетер. Христовы раны – мне надо быть увиденным, Маргарет, как ты сама говорила множество раз. И когда я наконец явлю сияющие ряды всех, кто стоит со мной, Йорк и Солсбери будут мною объявлены изменниками. Я заклеймлю их каиновой печатью, и та поддержка, на которую они пока уповают, растает, словно снег летом.
Маргарет тряпицей смахнула у него со лба соринку.
– Мне не нравится, что ты богохульствуешь, Генри. Раньше я такого за тобой не замечала.
– Я был другим, – внезапно севшим голосом вымолвил он. Если вглядеться, то в его глазах, где-то на самом дне, читался страх. – Я утопал, Маргарет; захлебывался, но не мог ничего выкрикнуть. Такой участи не пожелаю никому, ни за какие прегрешения.
– Но теперь ты окреп, – напомнила Маргарет, – и говорить об этом не обязан.
– Я даже боюсь, – нехотя признался король. – Чувствую ее в себе, эту вязкую слабость. Ощущение такое, будто мне дозволено какое-то время постоять на солнце, но при этом знаю, что должен буду вернуться. Это все равно что бороться с морем; со всей этой неохватной стылой, туманной водой. Я… строю стены, но эта зеленоватая муть все равно проникает, вливается, накатывает на меня.