– Оно, – мрачно согласился Йорк. – Безотцовщина вкупе с громадной сворой безродных псов. У меня такое впечатление. Бекингема мне надо было прикончить еще в Сент-Олбансе, когда он валялся с раскроенной надвое физиономией. Гляньте-ка на львиные вымпелы короля. И на лебедей королевы. Эта волчиха сейчас среди них, я уверен.
На расстоянии полумили королевская армия остановилась и задула в рога так, что встрепенется и мертвый, не говоря уж о каком-нибудь засоне среди йоркистов, не услышавшем стук и грохот приближения столь великой силы. С наступлением рассвета факелы загасили, а вперед выехали десятки рыцарей в доспехах и двинулись вдоль переднего ряда, держа на отлете струящиеся шелком знамена всех представленных в войске домов, с тремя королевскими львами – золото на красном – во главе. Этот показ должен был вызвать испуг и трепет. Воздействие, надо сказать, действительно было сильное: Йорку и Солсбери оставалось лишь в смятении взирать на это грозное могучее войско.
В переднем ряду хлопотала орудийная обслуга, водружая железные столпы стволов на громоздкие деревянные лафеты. При виде запаленных рядом с ними жаровен, а также людей, суетящихся с мешками зернистого черного пороха, Йорк до боли стиснул кулак. Вот вверх поднялись зыбкие струйки дыма. Те, кто стоял на бастионах, заслышали брошенный кем-то короткий приказ, вслед за которым трескуче грянул оглушительный раскат, а половину королевского войска заволокло клубами синеватого дыма.
Никаких железных ядер не вылетело. Дым и пламя были всего лишь предупреждением и демонстрацией мощи. Никто из увидевших все это не держал сомнения, что следующий залп будет рвать на куски людей и крушить стены замка. Тем не менее повтора не последовало. Вместо этого перед строем выехал герольд в сопровождении еще шестерых всадников. Из них двое трубили в рога, а остальные держали королевские знамена с хищно трепещущими языкастыми львами. Вся эта кавалькада подъехала к месторасположению людей Йорка, где герольд начал что-то с пафосом зачитывать. До смотровой площадки мало что доходило, хотя вся четверка напряженно вслушивалась. Йорк с кислым видом наблюдал, как закончивший речь герольд едет дальше и исчезает из виду, направляясь в замок. Внутрь его запустят для передачи послания хозяину Ладлоу.
Йорк повернулся к остальным, и взгляд его остановился на сыне, который в своих доспехах возвышался над остальными чуть ли не на голову. Под стать своим соратникам, Йорк был бледен, а уверенность в нем дала трещину. Он знал, что герольда сейчас проведут сюда наверх, а потому заговорил быстро, пока никто не мешает:
– Я не думал, что против меня выступит сам Генрих, и тем не менее это случилось. Как его на это сподобили, не знаю, но в прочности наших людей я не уверен, во всяком случае, теперь.
Мучение, которое здесь, наверху, испытывали предводители, сейчас терзало каждого солдата, стоящего внизу. Одно дело поднять оружие на кого-нибудь из лордов, особенно на тех, кого Йорк обвинил в измене и бессовестном помыкании королем и королевой. Но совсем иное – стоять против самого монарха Англии, вышедшего на поле брани. Вон сколько вымпелов его и знамен колышется по центру обширного строя.
– Половина из них крестьянские сыновья, – прервал тишину Эдуард. – Их можно обратить в бегство точно так же, как было на Блор-Хит. Давайте мы с Уориком возьмем наши две тысячи и ударим с фланга. Мы их сомнем, а остальные в это время навалятся на центр. Наши люди бывалые солдаты. Каждый из них стоит в бою двоих, а то и троих этих горе-вояк.
Еще не договорив, молодой граф Марч уловил отчаяние и в Солсбери, и в своем отце. В поисках поддержки он поглядел на Уорика, но и тот грустно покачал головой.
Солсбери покосился на верхние ступени, прибрасывая, нет ли уже кого на подходе: чего доброго, услышат.
– Отец у меня пережил много набегов на свои земли, – неожиданно предался он воспоминаниям. – И все от жадных до чужого добра шотландских лэрдов[12]. Отец мой, Ральф Невилл, человек был осторожный, но как-то раз оказался застигнут вне стен, да еще и в численном меньшинстве. Было ясно: если стоять и сражаться, можно потерять всё.
Солсбери снова покосился на ступеньки. Соратники стояли и молча слушали.
– Ну так вот, – продолжил он. – Отец выслал вперед троих своих слуг, здоровых таких ребят, с двумя ларцами серебра, и оставил их одних в долине, пока эти дикари из клана медленно к ним подбирались – волки есть волки, что с них возьмешь. Но оказались они осторожными не в меру: то ли неожиданно свалившееся богатство их смутило, то ли просто знание того, что враг у них хитрый и опасный. Они ожидали ловушку, а когда поняли, что ее нет, отец уже отступил в крепость, и дотянуться до него не было возможности.
– А что сталось с серебром и слугами? – спросил Эдуард.
Солсбери пожал плечами:
– Как водится: слуг убили, а серебро утянули к своему лэрду в логовище, где люди обитают вперемешку со скотом. Там на радостях – богатства-то сколько враз нажито – все упились до одури и повалились спать. А тут на них из темноты мой отец со своими воинами. Людей он теперь прихватил с собой в избытке, и они пустились по следу: ларцы-то тяжелые, далеко не уйдешь, это тебе не с топориком по горам рыскать. Люди моего отца тогда ухлопали и того лэрда, и его разбойников – те со сна и очухаться не успели. Ну а наутро прихватили ларцы и вернулись обратно через границу. Мой отец любил об этом вспоминать в свои последние годы. Говорил, память эта его согревает: предсмертное изумление на их физиономиях.
Стук шагов на лестнице заставил Солсбери чутко вскинуть руку, не доведя свою мысль до конца. Наверх поднялся королевский герольд. Он был облачен в розово-синее, и на площадке башни смотрелся как сойка среди ворон. При подъеме у него занялось дыхание, что, однако, не сказалось на галантности поклона трем графам (Йорку в последнюю очередь).
– Милорды. Я говорю от имени его величества Генриха, короля Англии, Ирландии и Франции, Защитника и Радетеля королевства, герцога Ланкастерского и Корнуоллского, благословенного помазанника Божия. – Под холодными взглядами стоящих он запнулся и, неловко глотнув, продолжил: – Милорды, мне велено сообщить, что король прощает всех, кто по недомыслию поднял на него оружие. Он явит свою милость любому, кто примет его прощение незамедлительно.
Лоб герольда матово заблестел от испарины: сказать предстояло самое сложное:
– Единственно, на кого оно не распространяется, это герцог Йоркский, граф Солсбери и граф Уорик. Эти люди объявлены изменниками и должны быть переданы в стан короля под его личное попечительство.
– А как же граф Марч? – спросил Эдуард, явно уязвленный тем, что его персону бесцеремонно обошли.
Герольд нервно зыркнул на молодого великана и покачал головой:
– Это имя мне указано не было. Так что я не могу…
– Все понятно, ступайте, – неожиданно распорядился Йорк. – Ответ я пришлю в полдень со своим человеком. Вы возвращаетесь в расположение короля?
– Да, милорд. Его величество ждет, каков будет ваш ответ.
– Значит, король Генрих здесь, с войском? Он сам присутствует на поле?
– Я видел его своими глазами, милорд. Клянусь. Если вам угодно, я готов дождаться вашего сообщения здесь.
– Нет, не нужно, – сказал Йорк, нетерпеливым жестом отпуская посланца. – Возвращайтесь к вашему хозяину.
Герольд снова поклонился и исчез в проеме лестницы. Обратно через замок его повел кто-то из слуг.
Солсбери видел, что Йорк готовится отдать какие-то жесткие распоряжения.
– Так вот я не договорил, – поспешил он продолжить, едва герольд ушел. – История с моим отцом – это, собственно, ключ к нашему капкану. Сегодня мы биться с королем не можем. На это у нас нет ни людей, ни стен, которые б могли устоять перед такой армией.
– Ты хочешь, чтобы я бежал? – яростно блеснул глазами Йорк, оборачиваясь к своему верному другу.
– А король что, не объявил о своей милости? – неожиданно вопросом на вопрос ответил Солсбери. Герольд, сам того не ведая, посодействовал ему в решении. Хотя еще предстояло найти слова, которые бы уняли уязвленную гордыню Йорка. – Так вот: ты вели своим капитанам дожидаться твоего возвращения. Скажи, что король всего лишь кукла в руках Перси, пешка для своей француженки-королевы. – Видя, что друг собирается спорить, он поднял руку и возвысил голос: – Скажи им, что по весне ты возвратишься. Потому как военачальник должен выбирать поле для боя сам, а не давать делать за себя этот выбор своим врагам! Видит бог, король свое влияние теряет на глазах. Из Кенилуорта он не вылезал уже невесть сколько. Ведь так? Три года не созывался парламент, в стране нет ни закона, ни порядка. Так что Генриха уже мало кто любит. У тебя сторонников должно быть больше. Так пускай же твои люди, Ричард, принимают это самое прощение. Пускай возвращаются по своим домам, зная, что это всего лишь передышка между ударами, пока мы не разобьем этот королевский сброд вдребезги – лорда за лордом, нобля за ноблем!
Йорк, приоткрыв рот, смотрел с напряженным недоумением; похоже, слова эти он принимал за предательство. Тогда к отцу на выручку пришел сын.
– Нынче нам победы не видать, – тихо сказал Уорик. – Вы знаете, милорд, что это правда. Умереть – да, это мы можем в два счета. Но лучше дать им урвать кусок победы – пускай порадуются да попразднуют, – а затем возвратиться и напасть, когда они, упившись допьяна своим успехом, задремлют. Главное – сама победа, милорд Йорк, а не то, как и чем она достигается.
Гнев у Йорка утих, да и сам он как-то поиссяк, поникнув головой и опершись спиной о каменный зубец. С Уорика его взгляд перекочевал обратно на Солсбери.
– Ты думаешь, мы сможем вернуться, после такого проигрыша? – выговорил он голосом, сиплым от муки.
– Сейчас они взяли нас врасплох. Что ж, мы, в свою очередь, их тоже удивим. Бесчестья, Ричард, в таких превратностях нет. Иначе я бы первым протрубил в рог и двинулся на врага. Ты бы хотел, чтобы я вышвырнул свою жизнь вот так попусту? – поднял подбородок Солсбери. – Тогда дай мне приказ, и мы с тобой будем сражаться до последнего человека. Ударим напоследок по королевским…