Невдалеке от того места, где земли своей родины коснулся Уорик, прямо на галечник выволокли два торговых суденышка. Оперев их друг на друга, с нижней части палубы капитаны пробросили деревянные мостки, по которым можно было свести на сушу дюжину боевых коней с завязанными глазами. Суда теперь оставались гнить за ненадобностью, сослужив, впрочем, службу графу Солсбери, которому возраст не позволял пешком одолевать шестьдесят миль до Лондона.
К той поре как последний из кораблей истаял в туманной дали пролива, солнце уже садилось. Под вездесущей мелкой моросью люди на берегу и пристани разводили костры, ужинали и как могли устраивались на ночлег, стараясь урвать несколько часов сна.
С первым светом в город вступила разношерстная колонна. Солдаты вокруг Уорика ошалело вскакивали, готовясь атаковать. Но оказалось, что это не возвратившееся для отпора ополчение из местных, и даже не поборники короля. Просто прошел слух о высадке, и сюда подтянулись сотни кентцев с колунами, пиками и мясницкими ножами. Они остановились у причала, и Уорик лишь улыбнулся, принимая к себе в услужение того самого караульщика, Джима Уэйнрайта, с жалованьем четыре пенса в день. Армия графов двинулась на запад, и те первоначальные сотни превращались в тысячи, прирастая числом в каждом городишке.
С высоты седла Уорик и его отец признательно кивали людским толпам в городках и деревнях: кентские семьи встречали их как спасителей, а не отступников короны. У Уорика шла кругом голова: с трудом верилось в такой успех вербовщиков. Народ Кента снова поднялся, и на этот раз искрой к восстанию послужил он, граф Уорик. При этом поразительно, сколь многие из них знали, что это он сражался против них в ту последнюю непроглядную ночь, когда они вошли в столицу.
Во всем этом присутствовала своеобразная ирония. Сейчас он шел точь-в-точь по стопам Джека Кейда, который тогда собрал своих людей в Саутуарке и пересек Лондонский мост, направляясь к Тауэру – единственной силе, способной остановить его продвижение.
К южному берегу Темзы Уорик, Солсбери и Марч вышли в сумерках, после трех утомительных переходов. Здесь Уорик приказал сосчитать войско, и оказалось, что кентцев к нему примкнуло свыше десяти тысяч – плохо вооруженных, необученных, однако Кейд использовал их с толком. Ту ночь кошмара и кровопролития забыть непросто.
Вместе с отцом и Эдуардом Марчем Уорик подошел к южной оконечности Лондонского моста, игнорируя толпы горожан, собравшихся здесь как на праздничное гулянье.
– Что-то я не вижу рати короля, – заметил Солсбери. – Наше войско измотано, хотя самые слабые отстали еще день назад. Я бы их дождался.
В его взгляде на сына безошибочно читалась гордость; он принимал, что решение должно быть за Уориком. В таком обилии кентцы нагрянули благодаря именно его вербовщикам. И команд они ждали именно от него, а не от его отца. Как и сын Йорка. Наблюдая за высадкой, старый граф пережил откровение. Он мог доверить своему сыну лидерство. Признать это было не совсем просто, но Солсбери не был глупцом, ставящим свое первенство превыше естественных временны́х пределов. При всей своей опытности в военном деле он все-таки счел, что может отступить перед своим наследником, а если не перед ним, то тогда вообще перед кем?
Уорик, чувствуя удовлетворение отца, втайне возблагодарил годы, проведенные во Франции. Каждому отцу доподлинно известно, когда именно его сын крал, лгал или оказывался в глупом положении из-за своей юношеской любви. Так что годы, пусть и немногие, проведенные вдали от дома, позволили Уорику закалить характер в стороне от строгих отцовских глаз.
– По самым общим сведениям, – сказал Уорик, – гарнизон Тауэра насчитывает с тысячу человек. Они могут и сдаться, но надежда на это небольшая. Единственно, чего нельзя допустить, это чтобы они устроили вылазку у нас за спиной. Мы или пробьемся, или закупорим их в их собственных стенах. Замысел известен вам обоим. Если мы рассчитываем хоть на какой-то успех, то скорость для нас значит всё. Каждый просроченный день дает королю шанс укрепиться и изготовиться к удару.
Он не упомянул про акты о лишении прав состояния, уже вступившие в силу. На сегодня, 5 июля 1460 года, все титулы и имения по закону были у них отняты. И пусть никто не говорил об этом вслух, но утрата эта ощущалась отверстой раной, от которой истекаешь кровью. Вместе с тем после Ладлоу армия короля была распущена по фермам и манорам. Уорик с отцом делали ставку на единый бросок вверх по стране, чтобы дотянуться до Генриха прежде, чем вновь соберутся верные ему лорды. Если удастся заполучить короля и его Печать, то тогда любой закон можно отменить.
Эдуард Марч слушал, подмечая гордость старика Солсбери по отношению к сыну. Сын Йорка сейчас стоял без шлема и напоминал статую в доспехах. От побережья он тоже ехал верхом на могучем жеребце, больше годном для пахоты, чем для всадника. Сейчас конь на отдалении пощипывал траву перед неспокойным морем кентцев, топчущихся в ожидании между построенными рядами латников. В воздухе витал дух ожидания; он чувствовался во всем. Стоит перейти мост, как приятная прогулка по окрестностям будет завершена.
– Я не желаю проводить еще одну ночь на холодной земле, когда ее можно провести на пуховой перине, с животом, полным мясных пирогов и эля, – проговорил Эдуард. – За спинами наших людей три дня тяжелого перехода. Коли они покрыли его, то уж пройдут и одну оставшуюся милю.
По сравнению с Солсбери Эдуард был все еще бодр, а его сила и выносливость не знали границ. Всякий раз с рассветом он вскакивал на ноги первым, шумно отливал и кричал своим слугам подавать еду, сам при этом облачаясь в доспехи. Винить его за энтузиазм было бессмысленно, хотя в действительности эта энергия не могла длиться вечно и все равно начала бы со временем иссякать.
– Очень хорошо, – сказал Уорик. – Я вижу, вы оба все равно не уйметесь, пока мы не окажемся в городе. Так выводи вперед рыцарей и латников, Эдуард. Кентцы заметили лучников, а потому пусть приготовят щиты.
– А по-моему, здесь вполне безопасно, – прищурился Эдуард на дома и лавки по ту сторону моста. – Я бы хоть сейчас прогулялся пешком.
Он тронулся с места, а Уорик помрачнел лицом.
– Эдуард. Когда распоряжаться будешь ты, то поступай как заблагорассудится. Но пока будь добр делать то, что говорю я.
Молодой граф встретил его глаза строптивым взглядом. Последовала нелегкая пауза.
– Тогда рыцарей тебе пусть выводит кто-нибудь другой. А я войду в город первым. В честь моего отца.
Под взглядом этого великана Уорик напрягся. Чуть покраснев, он поджал губы и свистнул посыльного для передачи приказания. Его авторитет оказался оспорен перед отцом, но ничего не попишешь: для того чтобы удержать графа Марча, если он что-то решил, людей понадобится ох как много. Ссориться сейчас было не время, и Уорик избрал осторожность, хотя приказ о сборе вышел у него сдавленным.
Латники прибежали с поля трусцой, со щитами и оружием наготове. За ними пришла в движение толпа кентцев, среди которой служаки Кейда все еще пересказывали свои славные деяния тем, кто готов был слушать. Настроение было непринужденным, и лишь Уорик держался натянуто, когда протрубили рога и первые ряды ступили на широкую улицу посередине Лондонского моста. Дорога загудела тяжелыми шагами.
Вот армия ступила в город. Толпы горожан по-прежнему веселились и махали потоку ратников, переходящих реку и вливающихся в улицы. Уорик гаркнул приказ, и передние ряды свернули направо, беря направление к Тауэру и королевскому гарнизону.
25
Вышагивая по стенам лондонского Тауэра, лорд Скейлз рдел от едва сдерживаемых эмоций. Взгляд его был направлен на улицы внизу. С этой высоты открывался вид на армию, что собралась за рекой в миле отсюда. От сиплого рева рогов, возвещающих ее вход в столицу, Скейлз вздрогнул. В эту минуту он чего бы только не отдал ради того, чтобы иметь при себе еще одну тысячу человек.
Воспоминания о мятеже Джека Кейда были по-прежнему свежи; можно сказать, все еще кровоточили, несмотря на то что те события имели место десятилетие назад. Потом Скейлза еще долгое время бередило то, что город не удалось защитить; не выручило и его прямое участие в обороне. В память въелись сотни убийств, когда мятежники наводнили город, превратив его в бойню. На законе и порядке в ту жуткую ночь был поставлен крест. От одной лишь мысли, что подобное когда-либо может повториться, изношенное сердце колотилось, а руки судорожно сжимались в кулаки. Так и до удара недалеко. Вон и доктор предупреждал: пунцовость лица внушает опасение, настроение с перепадами: годы уже не те, силы уходят. Но сейчас лишь гнев сдерживал изнурительный страх, от которого бросало в пот.
Наградой Скейлзу за тогдашнюю ночь стала пенсия сто фунтов в год, а также право пользования королевским торговым судном. Он тогда разбогател на купле-продаже небольших партий шерсти и сукна. Командование гарнизоном Тауэра стало его последней должностью перед выходом в отставку – синекура, при щедрой пенсии и хозяйстве со смышлеными слугами. В свои шестьдесят три Скейлз был уже не годен на то, чтобы с мечом и щитом выходить лицом к лицу с бушующим бунтом. Скрипучие суставы ныли, дыхание посвистывало.
Вдоль стен распоряжений Скейлза дожидались орудийные расчеты. Это несколько утешало: укрепления со времени мятежа значительно усилились. Если враг попытается штурмом взять воротную башню, то тяжелые орудия разорвут прущую по улице толпу в кровавые лохмотья. Стояли на стенах и торсионные катапульты, известные еще римским легионерам, – самое, пожалуй, грозное под его командованием настенное оружие, гораздо злее этих бронзовых стволов и чугунных ядер. Скейлз перекрестился, целуя на своем пальце перстень с фамильным гербом. Нет, Тауэр им не взять. Губы Скейлза тронуло подобие улыбки, стоило лишь представить, что он может нынче обрушить на головы этих кентцев.
– Пусть только сунутся, – бормотнул он, глядя на сливающуюся в сизоватый неясный фон дымку на том берегу Темзы, где многие еще дожидались своей очереди. На расстоянии мили неряшливым пятном виднелась толпа кентцев, постепенно убывающая по мере того, как они перетекали в город. Лютую досаду вызывало то, что лондонцы даже не пытаются их остановить. Казалось бы, память о том ужасе и наделанном ущербе должна их по меньшей мере настораживать, так нет же, эти глупцы приветственно им машут, этим варварам, что некогда предали столицу огню. Ну да ничего, если Лондон вокруг вспыхнет, убежища в Тауэре им не видать как своих ушей. Скейлз неслышно ругнулся.