– Но что же тогда?..
Тирта размышляла все утро, пытаясь отыскать ответ на этот вопрос. И у нее осталось лишь предположение, казавшееся невероятным, но девушка давно убедилась, что мир полон странных и внушающих трепет вещей.
– Сам ребенок, – медленно произнесла Тирта. – В Эсткарпе девочек испытывали рано, иногда даже в пять-шесть лет. Дар можно распознать даже в столь юном возрасте. Но здесь, в Карстене, таких детей никто не искал. Предположим, что ребенок нашей или даже смешанной крови родился одаренным. Такой ребенок видел бы мир иначе, не так, как мы, и достаточно рано научился бы скрывать свой Дар или его приучил бы кто-то из близких. Он бы не получил настоящего обучения, но в случае опасности, если страх был достаточно велик, сам этот страх мог позволить Дару раскрыться в полную меру, какую обычно обретают лишь после долгих лет учебы. В момент безумного ужаса инстинкт выживания мог превратиться в защиту и обойтись без ритуала, в то время как для обученной колдуньи или Мудрой собственные чувства стали бы преградой.
Сокольник кивнул:
– Звучит разумно. Я не разбираюсь в колдовстве, но достаточно сильный страх может наделить человека силами превыше его собственных. Мне случалось видеть подобное. Если человек полон решимости, его воля, его внутренний стержень могут позволить ему совершить такое, что другим покажется невозможным. С этим вашим Даром и с достаточно сильным страхом – да, такое могло случиться. Но если это и вправду так, как же нам ей помочь? Неужели ребенок настолько погрузился в себя, что его невозможно призвать обратно?
– Я не знаю. – Тирта огляделась по сторонам. Если б только она была уверена, что здесь они в безопасности! Тогда можно было бы воспользоваться тем зельем, что отправило ее в видение. Но она не могла сама погрузиться в сознание ребенка. Это искусство было ей не под силу. – Я слишком мало знаю! – вырвалось у нее. Ощущение бессилия гасило гнев, снедавший ее с тех самых пор, как она увидела, что́ натворили эти твари, и делавший ее голос хриплым и жестким. – Исцеление разума или прикосновение к нему – всегда рискованно!
– Я вот думаю… – Сокольник провел когтем металлической лапы по худой щеке, как мог бы провести пальцем. – Пернатый брат видит то, что незримо для нас. Может, он способен проникнуть дальше, чем под силу нам?
– Сокол! – Тирта уставилась на него, не скрывая изумления. – Птица…
Сокольник нахмурился:
– Пернатые братья – не просто птицы. Они знают много такого, что неведомо нам. Некоторые их чувства гораздо яснее и сильнее наших. Не забывай – он увидел ребенка сквозь иллюзию. Если внешняя иллюзия его не обманула, может, не обманет и внутренняя. Почему бы не попробовать? Хуже не будет.
Эта мысль не приходила ей в голову. Однако теперь, под пристальным взглядом спутника, ей пришлось задуматься. Насколько она понимала, вреда в такой попытке не будет. И возможно – лишь возможно! – это действительно может стать ключом к запертой двери. Тирта непроизвольно покрепче прижала ребенка к себе, но все же проговорила:
– Я не вижу в этом вреда.
Губы сокольника скривились в подобии улыбки.
– Но не видишь и особой пользы? Что ж, давай попробуем.
Он повел рукой, железная лапа вспыхнула на солнце. Сокол перелетел со своего насеста на освещенное солнцем место на одной из скал, в тени которой сидела Тирта со своим найденышем.
8
Тирта ощутила исходящий от птицы поток энергии. Ей с трудом верилось, что от такого маленького тела, от существа, не обладающего, по мнению большинства людей, ни разумом, ни целеустремленностью, может исходить подобный призыв, – а это был именно призыв! Она в изумлении смотрела на сокола, а потом осознала, что к потоку энергии, которым управлял черный крылатый летун, присоединился второй. Как человек мог бы обратиться к товарищу за помощью, так ныне сокол черпал силу у сокольника.
Она сперва ощутила движение и лишь потом увидела, что делает ее спутник: он извлек из ножен свое оружие Силы, взял его за клинок и вытянул руку так, чтобы навершие рукояти оказалось над ребенком, лежавшим на руках у Тирты. Тусклый самоцвет ожил, в глубине у него вспыхнула искра и стала расти. Это впечатляло даже сильнее и внушало больший трепет, чем свет, вспыхнувший на каменной стене долины. Сейчас она чувствовала покалывание не только в руке, но и во всем теле.
Тирта решительно успокоила свой разум и заставила себя помогать птице, поддерживая по мере возможности призванную соколом Силу. Она чувствовала, как энергия подобно стреле вонзается в плоть, старается добраться до сердца, ищет внутреннюю суть невидимого ребенка, чья голова лежит на груди у Тирты.
Внутрь и внутрь! Тело в ее руках конвульсивно дернулось, и девушке пришлось сжать заколдованного ребенка сильнее, почти до синяков, чтобы он лежал неподвижно. Потом раздался тонкий крик. Крик боли? Ужаса? Того и другого?
Но птица продолжала наращивать поток Силы, сокольник подпитывал ее, а самоцвет сверкал.
Они прилагали все усилия, но не могли пройти глубже, не принеся с собой смерть, ибо закрывшийся от мира ребенок бежал от их поиска.
И снова маленькое тельце изогнулось на руках у Тирты. Невидимый кулачок ударил ее в грудь. Хныканье стало сильнее. Девушка попыталась отыскать невидимый рот на вертевшейся из стороны в сторону головке и зажать его ладонью: мало ли кто может услышать их в этих опасных холмах.
Навершие рукояти сверкало теперь так ярко, что Тирта не решалась смотреть на него. Кому принадлежал этот меч и какое колдовство в него вложили при создании?
Потом сокол хрипло закричал. Тирта чувствовала, что его силы стремительно тают. Ребенок у нее на коленях продолжал вырываться. Теперь девушка ощущала не просто жизнь, почти что подошедшую к грани исчезновения, но и всепоглощающий, чудовищный страх, который черной тучей поднимался к ней, чтобы ошеломить и подавить ее разум.
А потом…
Она увидела у себя на руках ребенка. Ужас превратил его лицо в уродливую искаженную маску; возможно, дитя от страха потеряло рассудок. Тирта призвала на помощь все свои целительские навыки, стараясь передать малышу спокойную уверенность – значительную часть своего Дара. Она заставила себя представить просторный луг, яркий, залитый солнцем, и небо, на котором не было ни тучки. И по этому лугу, не ведающему страха, радостно бежал ребенок, которого она держала на руках, – теперь, когда она наконец его увидела, она смогла и представить его.
Тирта сражалась изо всех сил, стараясь удержать это видение, сделать его отчетливее, позволить ему заполнить ее разум и излиться наружу.
– Не бойся. – В ней нарастал незримый ритм, заклинание без слов. – Безопасность, безопасность, страха нет, безопасность.
Для нее больше не существовало ни птицы, ни человека – лишь несчастное дитя, которое она держала и пыталась успокоить.
– Безопасность, страха нет, безопасность.
Широкий луг, цветы – она представила их такими, чтобы их красота притягивала взгляд, чтобы они могли привлечь и удержать даже самое непрочное внимание, – безоблачное небо…
– Свобода, страха нет.
Напряженное, оцепеневшее тело у нее на руках начало расслабляться. Быть может, плоть, перенесшая слишком много испытаний, расслабилась, расставаясь с жизненной сутью? Может, ребенок испытал слишком сильное потрясение, когда его вывели из выбранного им убежища? Тирта не знала.
– Безопасность… безопасность… – Тирта пыталась усилить поток уверенности, как сделала бы с раненым животным, как делала в прошлом, пытаясь исцелить или успокоить.
Крепко зажмуренные глаза медленно открылись. Они были темно-серыми, и Тирта сразу узнала этот взгляд. Кровь ее народа. Ребенок действительно принадлежал к Древней расе.
Рот, совсем недавно издававший жалобные крики, приоткрылся. С искусанных губ в пятнышках засохшей крови – она собралась в уголках рта и испятнала маленький подбородок – сорвался вздох.
Теперь Тирта осмелилась попытаться проникнуть в сознание ребенка напрямую. Оно оказалось свободно и сохранило рассудок! Тирта и надеяться не смела на такую удачу.
С радостным возгласом она крепко обняла найденыша и невнятно забормотала что-то, изливая облегчение и благодарность.
А потом ее сознание пронзило слово, такое ясное и отчетливое, как будто ребенок произнес его вслух, – ее неумелые попытки никогда не породили бы такого контакта.
– Герик!
И вместе с этим именем вспыхнул страх – так дрова, подброшенные в костер, заставляют огонь разгореться с новой силой.
– Герика здесь нет. – Тирта прибегла к словам. Ее умений не хватало, чтобы ответить разумом разуму. – Я Тирта, а это…
Она впервые посмотрела на сокольника с легкой растерянностью. Она никогда не спрашивала, как его зовут, поскольку знала, что в его народе не принято называть свое имя чужакам.
Но сокольник сам заговорил с ребенком.
– Я Нирел, маленький брат, – ответил он.
Пот струйками тек по лицу сокольника и крупными каплями срывался с подбородка. Где-то в ходе этой битвы шлем слетел с него, и ребенок, повернув голову, мог спокойно его рассмотреть.
Маленький брат? Да, к удивлению Тирты оказалось, что она держит на руках мальчика. Она была уверена, что унесла с места бойни девочку, – ведь легенды твердили, что иллюзию подобной силы способна наложить лишь женщина. Мальчик был очень юн, но, возможно, постарше, чем можно было подумать по его росту, и его тело, едва прикрытое короткой потрепанной рубашкой, было смуглым и жилистым. Темные волосы, присущие людям Древней расы, слегка вились, одна из прядей подлиннее упала на лоб, почти касаясь бровей. Но взгляд его не был взглядом маленького ребенка.
– Я Алон, – отчетливо произнес он. – Я… – На лицо его снова набежала тень; он схватился за куртку Тирты и вцепился в нее с такой силой, что ногти впились в мягкую кожу. – Где?.. – Мальчик отвернулся от нее и спрятал лицо, так что слова прозвучали приглушенно.
Тирта предпочла притвориться, будто не поняла истинного смысла его вопроса.