Тирта снова взглянула на двоих, стоящих рядом. Она лежала навзничь на полу, сжигаемая болью, и ей казалось, что тело ее настолько изломано, что долго она в нем не пробудет. Возможно, цель, что влекла ее сюда, будет стараться удержать ее, пусть даже в агонии. Девушка посмотрела сперва на Алона, потом на Нирела, прижимающего к груди раненого сокола. Глаза птицы потускнели, голова поникла. Сокол умирал, и Тирта мельком подумала, что ему повезло больше, чем ей.
– Прости меня. – Она сперва обратилась к сокольнику, потому что он не был связан со всем этим ужасом, пока она его не втянула, и он уже многое потерял. – Такого конца мой сон не предвещал, но в жизненных сплетениях много неожиданностей. Попрощайся со мной, как с товарищем, хоть я всего лишь презренное для вас существо, женщина.
Она не стала ждать ответа. Точнее даже, она поспешно отвела взгляд, потому что не хотела увидеть в его глазах отказ. Вместо этого она обратилась к мальчику.
– И ты меня прости, Алон, хоть я и втянула тебя в это рискованное дело невольно. Возможно, это тоже изъян в плетении судьбы. Я потерпела поражение, и из-за меня вы попали в ловушку и с вами эта храбрая птица. Если давние легенды говорят правду, быть может, когда-нибудь те, чьи жизни оказались так странно связаны, со временем узнают, чем был порожден этот гис. Я думаю, нам не выйти отсюда живыми. Тайна в моих руках не для тех, кто поджидает снаружи. И за это следует благодарить Силу, которую я никогда не могла призвать.
По мере того как боль окутывала ее, девушка говорила все медленнее и тише. Она снова посмотрела на сокольника, но увидела лишь размытое пятно вместо лица.
– Оставь то, что я взяла, в моих руках, – сказала она. – Я должна охранять это изо всех сил до самого конца.
15
Алон поверх нее протянул руки к сокольнику. Тот передал ему обмякшую птицу, и мальчик прижал ее к себе защитным жестом, как Тирта – шкатулку. Сокольник поднялся с колен, и даже через терзающую ее боль Тирта увидела, как он медленно повернулся и огляделся, сняв свой птичий шлем, чтобы лучше видеть. Меч он так и держал в лапе. Исходящий от оружия тусклый свет соперничал со светом шкатулки. Тирта закрыла глаза. Она готова была сдаться, но смерть не пришла к ней. Может, Последний путь и лежал перед ней, но что-то не давало девушке вступить на него. Алон что-то пробормотал раненой птице.
Птице?
Тирта моргнула. Теперь ее увечье породило иллюзии. На руках у Алона был не сокол. Комок черных перьев замерцал, словно одна расплывчатая картина накладывалась на другую. Алон нянчил какое-то странное существо: тело, покрытое серыми перьями, и большие распахнутые глаза в обрамлении ярко-красных перьев. Эта другая птица вскинула голову, хотя Тирта все еще видела за ней поникшую голову сокола. Ее клюв раскрылся, словно в крике вызова или гнева.
Глаза Алона были закрыты. Теперь же он открыл их, и они показались огромными на худом лице. Он изумленно воззрился на птицу у себя в руках, словно тоже осознал перемену. Сокольник, явно встревоженный тем, что скорее почуял, чем услышал, быстро развернулся и уставился на мальчика и птицу. Сдвоенные расплывчатые очертания то появлялись, то исчезали, скрывая то сокола, то серую птицу. Возможно, между ними шла борьба, и одна жизненная сила пыталась вытеснить другую, более слабую.
Алон передвинул птицу и еще ниже склонился над Тиртой. Она собрала все силы, чтобы совладать с болью и очистить разум. Она была уверена, что это очень важно. Возможно, за этим последует какое-то действие, и даже если оно не спасет ее, то приведет к концу, которого требовал гис. Охранять таинственный предмет было недостаточно, хоть его и верно хранили, вплоть до последней из рода, на которую была возложена эта задача. Было что-то еще, и хоть события и вышли из-под ее контроля, не все еще было поглощено владычеством Тьмы. Не заподозрил ли сокольник какую-то неведомую опасность? Его меч взлетел над телом Тирты с другой стороны; острие было нацелено на птицу, перетекающую из облика в облик.
Самоцвет в навершии вспыхнул, испуская волны света, окружившие птицу. Птица сделалась цельной, завершенной, не мертвой, но исполненной жизни – и совершенно неведомой Тирте. Она снова распахнула клюв, и на этот раз ее клич был слышен – такой же яростный, как и клич сокола, которого она заменила, но иной, даже более неистовый. Птица выбросила голову вперед – ее шея была длиннее, чем у сокола, – и острый клюв ударил в пальцы Алона – ударил, но не повредил кожи. Потом птица отдернула голову обратно и повернула ее под почти невозможным углом, чтобы взглянуть на мальчика.
Она больше не грозила нападением, но взмахнула крыльями, и Алон отпустил ее. Птица взлетела, опустилась и села на шкатулку, по-прежнему зажатую в оцепенелых руках Тирты. Там она снова вытянула шею, и глаза в красных кольцах уставились в глаза девушки.
Птица заговорила – это не был крик или клекот, нет, – вполне отчетливое слово. Тирта слыхала о птицах, которых обучали подражать человеческой речи. Но это не было подражанием. Если сокол общался при помощи клекота и его понимал лишь один человек, эта птица, возникшая из его смерти, произнесла отчетливо, внятно для всех:
– Нинутра…
В неустойчивом сознании Тирты, где сражались боль и стремление держаться, промелькнуло смутное воспоминание. Откуда оно пришло – из Лормта или из какой-то легенды, услышанной во время скитаний? Нет, это было что-то иное, возможно, память крови, идущая из рода тех, кто носил герб Ястреба и верил не в мужчину или женщину, а в нечто большее.
Боль превратилась в окутавший ее неистовый огонь, и Тирта осознала, что это не просто боль тела, а знак Силы, чуждой всему, что девушка могла себе представить. Говорят, некогда существовали Великие Древние, ушедшие от человеческого в себе и впоследствии почти не соприкасавшиеся с родом людским. Этот огонь – и внутри него чеканное прекрасное лицо – был неимоверно далек. И все же на этом лице были живые глаза; они осмотрели их троицу и взвесили, прежде чем выносить суждение. В старых хрониках упоминались адепты, которые не принадлежали ни Свету, ни Тьме, отказались от свар и борьбы за власть и стремились лишь к новым, все более странным знаниям. Тирта не чувствовала Тьмы в этом существе, но не ощущала и прилива Силы, которые мог бы даровать ей Свет. И все же это лицо отпечаталось в ее разуме, и Тирта была уверена, что унесет его с собой даже в грядущую смерть. Этого существа не достигнет никакая ее мольба.
Или…
Гис! Уж не это ли существо наложило на нее заклятие? Не было ли в древности каких-то отношений между этим существом великой Силы и людьми рода Ястреба? Если были, то она, несомненно, могла бы потребовать помощи, если не для себя, то хотя бы для своих спутников. Тирта из последних сил попыталась сформулировать этот призыв, последнее требование вознаградить верного слугу.
Представшее перед ней лицо не изменилось, на нем читались лишь разум и расчет. Тирте стало еще больнее – онемение в руках отступало, но все прочее тело было лишь средством для мучений, глухим ко всему остальному.
Пальцы девушки зашарили по шкатулке, силясь отыскать замок. Но отыскать лишь на ощупь не получалось, а перед глазами все плыло. Приподнять голову и поближе взглянуть на вещь, зажатую в руках, она не могла. И передать ее в другие руки было нельзя. Птица все еще сидела на шкатулке, раскинув крылья, словно чтобы спрятать ее. Тирта вдруг поняла, что не ощущает прикосновения перьев. Иллюзия? Однако на руках у Алона больше не было умирающего сокола – он исчез.
– Нинутра!
Птица вытянула шею и голову в струнку, указывая распахнутым клювом на темную крышу над ними. Она кого-то призывала – точно призывала! Но кто, не зная секрета двери, мог добраться к ним сюда – кроме того, что рыскало снаружи?
Во всех четырех углах потолка потайной комнаты полыхнуло алое пламя. Воздух между его огненными языками двигался, словно втягивая в себя всю пыль, скапливавшуюся здесь годами, и она вращалась, обретая материальность. Вихрь повис над Тиртой и принял форму меча. Это было туманно-серое оружие с простой рукоятью и длинным клинком – предмет, возникший из теней не человеческого мира.
Острие меча было нацелено в шкатулку и птицу. Тирта поняла: то, что находилось под охраной, должно было остаться тайной. Однако оно сделалось средоточием призванной Силы. Они трое были лишь крохотной частью чужого плана, и им оставалось лишь смотреть и ждать. Возможно, в конце концов их просто выбросят за ненадобностью. С существом Силы не заключишь сделку и его не проймешь мольбами.
Что-то проступило на призрачном мече. Как на клинке меча сокольника были начертаны неведомые символы, так что-то подобное возникло и здесь. И отчасти Тирта их узнала. Некоторые из них были написаны на свитке мертвеца! Это поразило девушку.
Алон сидел, скрестив ноги; руки, в которых не было больше птицы, бессильно опустились на колени. Его глаза словно бы светились, но не отраженным пламенем, пляшущим над их головами, а, скорее, отсветом меча сокольника; взгляд мальчика был прикован к призрачному мечу, и то, что читалось сейчас на его лице, не мог ни знать, ни чувствовать ни один ребенок. Он собирал все то, чему еще не обучился полной мерой, ради собственного сражения.
Сокольник походил сейчас на защитника, который ожидает последнего рокового удара, стремящегося уничтожить все, что он должен оборонять. Острие его оружия Силы смотрело вверх, словно бы изготовившись отражать удар призрачного меча.
– Нирел… – Тирта вложила в это слово все остававшиеся у нее силы. – Возьми свиток. Он связан со всем этим, хоть я и не знаю как.
Сокольник не шелохнулся, а вот Алон открыл ее поясную сумку – словно знал, что́ там лежит, и понимал его ценность, – достал металлический футляр и сунул его в одну из пустых петель для дротиков на перевязи мужчины.
Прекрасное чеканное лицо исчезло из ее сознания, будто бы по щелчку пальцев, но Тирта была уверена: то, что стоит за ним, еще не отстало от них. Взамен она ощутила, что по камню, на котором она лежала, пробежала дрожь, усиливая ее мучения. И снова она смогла собраться с силами, на этот раз – чтобы выкрикнуть: