– Прочь от стен!
Она не знала, куда может ударить приближающаяся Сила, но их всех могло засыпать. Тогда вещь, которую она сжимала в руках, снова будет в безопасности.
Сокольник метнулся вперед. Взмахом железной лапы он швырнул мальчика на пол, к Тирте, и девушка скорчилась от боли, когда Алон врезался в нее. А потом мужчина рухнул на колени рядом с ними и накрыл их своим телом, едва не раздавив при этом птицу.
И снова по полу пробежала дрожь. Пламя яростно вспыхнуло, но в нем не было жара. Призрачный меч качнулся, но, кажется, это увидела лишь лежащая навзничь Тирта. Он больше не висел острием вниз; вместо этого он встал горизонтально, и сделался длиннее и шире, накрывая их всех своей тенью.
Истрепанные гобелены на стенах взметнулись, словно под порывом бури. Троих людей, скорчившихся на полу, осыпало обрывками тонкой, как паутина, ткани.
А потом раздался грохот. Истлевшая ткань распалась, и в открывшейся стене стал виден ширящийся проем; камни шатались и падали по обе его стороны. За проемом, в темноте, оказалась вторая стена. Она тоже пошла трещинами, зашаталась и принялась рассыпаться. Внутрь хлынул свет дня – дня угрюмых туч и ослепительных вспышек молний, хлещущих по небу, словно хлысты. Гром грохотал, словно боевые барабаны, подгоняющие армию.
Тирта увидела это отверстие. Они могут идти, ее спутники, путь открыт. Сила, что привела ее сюда, все же ответила на ее мольбу. Девушка попыталась оторвать руку от шкатулки, толкнуть сокольника, чтобы он увидел этот проход к свободе и воспользовался им, он и Алон. Но она не могла уже отделить свою плоть от ларца. Потом что-то шевельнулось; птица пронеслась мимо ее лица, зацепив девушку, но Тирта не почувствовала прикосновения перьев. Птица выскользнула из-под висящего меча, развернулась в воздухе и унеслась, словно с силой брошенное копье, в самое сердце бури, и ее серое тело слилось с полумраком и исчезло из виду.
– Уходите… – Тирта попыталась говорить громче, чтоб ее расслышали сквозь буйство бури. Потом снова раздался грохот, и еще один кусок внешней стены исчез. И появился странный запах, но в нем не было ничего от мерзкого зловония Тьмы. Тирта была уверена, что молния ударила где-то очень близко – может, даже в само это здание.
Сокольник приподнялся. Пламя, плясавшее у них над головами, погасло; очертания призрачного меча исчезли. Похоже, эта иная Сила отозвала свои проявления. Да, путь к свободе был открыт, но Тирта не могла им воспользоваться.
Девушка достаточно разбиралась в целительстве, чтобы понимать – у нее сломана спина, и даже если спутники смогут забрать ее отсюда – а в это она не верила, – это лишь отсрочит ее конец, а их подвергнет большей опасности. Уж лучше бы она оказалась под завалом рухнувших стен, прихватив с собой то, что она рождена была хранить.
Сокольник уже вскочил и обрывал остатки гобелена. Временами ему попадались куски подлиннее, а те, что он вытащил из-под обломков, даже казались попрочнее. Потом он разложил их на полу, и Алон кинулся помогать.
У них получилось четыре-пять слоев длиной с рост Тирты. Девушка понимала, чего они хотят, и знала, что у них ничего не получится. Но еще она понимала, что они не собираются уходить, бросив ее. Быть может, попытка переместить ее принесет быструю смерть; сейчас Тирта желала этого сильнее всего на свете.
Наконец они справились с задачей, и Нирел встал над ней. Тирта прикусила губу так сильно, что почувствовала вкус крови. Она собрала последние силы, чтобы не кричать от боли. Сокольник опустился на колени, и Тирта почувствовала, как он медленно просовывает руки ей под плечи. И на нее накатила такая волна боли, что все предыдущие страдания показались ничтожными по сравнению с нею.
– Моя… сумка… – проговорила она одними губами, и, должно быть, Алон снова услышал ее первым, потому что она увидела быстрое движение его рук. – Мешочек… с… – Ей пришлось сглотнуть, прежде чем вытолкнуть из себя последние слова. – Со знаком дракона… высыпи все… мне… в рот.
Это была последняя милость, на которую она могла надеяться. Это зелье было таким сильным, что его требовалось использовать очень осторожно. Проглотить все содержимое мешочка – все равно что призвать смерть. Пускай она придет поскорее и освободит спутников от нее.
Алон открыл пакетик, поднес к ее губам и вытряхнул сушеные листья ей в рот; они легли на язык пригоршней пыли. Тирта поперхнулась, попыталась проглотить их, подавилась, но изо всех сил старалась протолкнуть зелье в желудок. Ну да, его же используют как отвар. Тирта даже не знала, сколько времени потребуется траве, чтобы подействовать, если проглотить ее вот так, в сухом виде, но надеялась, что зелье все же сработает.
Боль не отступала, но Тирта продолжала, несмотря на терзания, заталкивать в себя листья и судорожно пытаться проглотить их. А потом мир затянуло алой пеленой – изломанное тело не выдержало, и девушка наконец-то погрузилась в благословенное ничто.
А потом она ощутила вместо тела ту свою сущность, которая прежде отваживалась проявлять себя лишь в снах и прозрениях. Избавление от боли принесло такое облегчение, что некоторое время она и думать не могла ни о чем другом. А потом пришло то, что, как давно предполагал род людской, могло лежать в конце Долгого пути – истинная свобода.
Но только она не была совсем свободна. Девушка смутно различила сквозь облегчение рывок каких-то уз. Она тут же воспротивилась. Разве гис может действовать за порогом смерти? Как могло оказаться, что она все еще в ловушке? Тирта ощутила страх, а затем и ярость, и ярость эта была подобна пламени, охватившему ее внутреннюю сущность. Нет! Она не станет отвечать никому и ничему!
Ничему, и даже этому зову.
Зову? И действительно, издалека доносился зов, требовательный и настойчивый.
А потом Тирта осознала, что она не свободна, она все еще пребывает в собственном теле. И это тело было недвижным, мертвым, а она была безнадежно заточена в нем. Боли больше не было – одно лишь безразличие. Она смотрела в небо, с которого хлестал ливень, но ее мертвое тело даже не ощущало ударов струй. Дождь заливал глаза, и потому все вокруг виделось словно сквозь туман.
Но все же она видела и слышала.
– Возьми это, глупец! Это то, что мы искали!
– Возьми и умри, да, господин? Ты же видел, что случилось с Рудиком.
– Она мертва. Ты сам колол ее мечом, чтобы проверить.
– Я тоже видел Рудика. И не желаю такого конца, господин. Тебе нужно – ты и бери эту вещь.
– Глупец! Разве не говорил я много раз – каждому своя Сила? Это не мое плетение, и, если я прикоснусь к нему, оно будет уничтожено и станет бесполезно для нас. У Таланта свои законы, и их невозможно нарушить.
– Может, зря мы застрелили того птицелюба. Он мог еще пригодиться.
– Это вряд ли. Ты же видел его оружие. Хорошо, что твой дротик попал первым, потому что меч был связан с ним и потому действовал тот же закон.
– Тогда используй мальчишку. У него оружия нет, и он…
Раздался гневный смех.
– Почему мне служат одни дураки? За что мне такие мучения? Этот мальчишка – добыча не хуже той шкатулки для побрякушек, к которой ты так боишься притронуться. Великий будет счастлив видеть его! Нет уж, бери ларец, живо! Я сдержался, потому что знаю – вы, разорители разрушенной земли, не одарены разумом и храбростью. Но мне что, принуждать тебя?
– Мой господин, не забывай: ты все еще один среди нас, несмотря на все твои рассказы о могучих Силах, которые примчатся на твой зов. А Рудик мертв, и никто из нас не желает умереть такой смертью. Есть ведь и другой…
На краткий миг воцарилось молчание.
– А может, ты не так глуп, как кажешься, Герик. Да, он все еще жив, даже после твоего любезного внимания и пылкого спора. Думаю, он еще достаточно способен шевелить руками, чтобы выполнить наш приказ. Может, он и не истинный Ястреб, но все же в нем достаточно нужной крови – если только она вся не вытекла, пока мы тут с тобой спорим. Так что, быть может, он способен исполнить требуемое. Тащи его сюда и попробуем! Мне не нравится эта буря. Здесь пахнет Силой, и она – не друг Великому.
Тирта лежала в своей мертвой оболочке и пыталась хоть что-то понять. Птичий человек – Нирел – мертв? Похоже, что да. На миг ее пронзила странная боль, но исходила эта боль не от мертвой плоти и раздробленных костей, а скорее от иной ее части. А мальчика – то есть Алона – этот «лорд» захватил в плен, чтобы преподнести какому-то более сильному творцу Зла. Но, похоже, шкатулка все еще принадлежит ей, или, по крайней мере, ее мертвое тело все еще хранит ее, и кто-то, попытавшийся забрать ларец, уже поплатился за это жизнью. Да, верно – опеку можно передать лишь по праву и лишь по доброй воле. Она это знала, – возможно, всегда знала в глубине души.
Так что же – здесь есть человек одной с ней крови? Чтобы забрать у нее хранимое даже в смерти, если таковое вообще возможно… А у нее нет Силы – она больше не может ее призвать. И снова в ней стал нарастать огонь ярости – гнева, заполняющего ее мир. Она не может отречься! Она – Ястреб, и она хранит Это!..
Дождь по-прежнему слепил ей глаза, а она не могла ни закрыть их, ни моргнуть. Но она могла слышать, и сейчас она слышала чьи-то голоса, стоны и всхлипы боли, крики побежденного и сломленного человека. Она увидела, как к ней приближаются три силуэта, полускрытые ливнем, – двое волокли третьего. Эти двое, скорее, несли, чем вели беспомощного человека. Они швырнули его на землю рядом с Тиртой, и он пропал из ее поля зрения. Потом один из тюремщиков наклонился, схватил несчастного за волосы и снова поднял так, что Тирта его увидела, хоть и нечетко.
Представшее перед ней лицо побои превратили в маску ужаса, но заключенная в смерти часть Тирты ощутила лишь некое смутное чувство, как будто все это было столь же далеко от нее, как и беспомощность ее тела. Второй охранник схватил обмякшего, беспомощного человека и потянул вниз его обожженную, искалеченную руку, по которой текла вода. Пальцы на руке иссохли от огня. Все они, кроме двух, торчали под неестественными углами, но его руку продолжали тянуть к Тирте, и она поняла, что ее тащат к шкатулке, которая, должно быть, так и лежит у нее на груди, возможно, крепко зажатая в ее мертвых руках.