Тося и Алик шли домой. Щёки у них горели от возбуждения.
– Алик, – говорила Тося, – а ты что, в самом деле подозреваешь Агафонова? А? Алик…
– Может, и его, – туманно отвечал Алик.
– Алик, а почему, почему? – спрашивала Тося.
– Узнаешь, когда время придёт, – говорил Алик.
– Алик, ну, А-а-лик!.. – взмолилась Тося, не выносившая никаких тайн. – Ну скажи, пожалуйста! Ну, прошу тебя! Ну, как это ты понял? Ты что, ВИДЕЛ?
– Видел, – сказал вдруг Алик, и Тося вздрогнула от этого короткого слова.
– Алик, а что ты видел? – осипшим от волнения голосом, почти шёпотом спросила Тося.
– Я видел, как он стоял за деревом, – многозначительно и важно произнёс Алик.
– За каким деревом?! Ну говори скорее! Ну, Алик! Ну что он за этим деревом делал? Журнал в портфель прятал, а? Да что ж ты молчишь?
– Видела, когда мы вчера из школы выходили, – сказал Алик, – он за деревом стоял?
– Не видела, – чистосердечно призналась Тося. – Он когда снежками начал кидаться, я сразу побежала, и всё…
– Вот в том-то и дело, что не видела, – сказал Алик. – А надо видеть! Смотреть надо! Настоящий сыщик ничего из виду не упускает!.. А зачем он там стоял, знаешь?
– Нас ждал, – сказала Тося. – Он специально снежки приготовил.
– Плохо ты соображаешь! – сказал Алик. – ОН ЖДАЛ, КОГДА ВСЕ РАЗОЙДУТСЯ…
– Ой! – поняла Тося. – Значит, он хотел вернуться в класс за журналом?
– Вот именно, – сказал Алик. – Теперь, я надеюсь, тебе всё понятно?
Тося, восхищённая Аликиной сообразительностью, молчала.
– Вот так-то, – сказал Алик. – Я по всей Москве преступников искал, а они среди нас ходят! У себя под боком надо было глядеть. Большая была ошибка! Ну ничего. Теперь-то я докажу, на что я способен!
– Алик, а можно, я тебе опять буду помогать? Я ведь этого Агафонова терпеть не могу!
– Нет, – твёрдо сказал Алик. – Я сам его разоблачу. Я хочу, чтобы все в классе поняли, кто я такой и на что я способен.
– Алик, а ты его не боишься? – спросила Тося. Перед её глазами встала та сцена в окне…
– Ещё чего! Да я захочу – его мигом из школы попрут! Всё теперь от меня зависит.
…Когда на следующий день Нина Петровна вошла в класс, она первым делом кинула быстрый взгляд на учительский стол. Журнала на столе не было.
На перемене к ней подошёл с таинственным видом Алик Спичкин.
– Нина Петровна, можно вас на минутку? – сказал он, оглядываясь по сторонам. – Мне вам кое-что сказать надо.
– Я тебя слушаю, Алик.
– Нина Петровна, я не могу больше молчать! – вдруг горячо заговорил Алик Спичкин. И снова оглянулся.
– Да в чём дело, Алик? – сказала Нина Петровна.
– А дело в том, что я знаю, кто журнал стащил! – выпалил Алик.
Нина Петровна побледнела.
– Кто-нибудь в нашем классе?
– Агафонов, – как отрезал Алик. – А больше я вам пока ничего не скажу.
«Анюточка, почему ты плачешь?»
Ирина Васильевна Залетаева пришла с работы, как обычно, ровно в шесть часов вечера. Она поднялась по лестнице на свой этаж, вынула из кармана ключ и хотела было открыть дверь, но передумала и позвонила. Она знала, что её ждёт дочь Анюточка, что, услышав звонок, она вскочит и побежит открывать ей дверь.
Тр-р-рк… – протрещал звонок.
Ирина Васильевна мысленно улыбнулась, представив себе, как вскакивает со стула Анюта, как она мчится по коридору, как несёт ей в переднюю тапочки.
Но странное дело, сегодня Анюта и не думала торопиться.
Тр-р-рк, тр-р-рк… – нажала два раза подряд Ирина Васильевна.
Анюта не открывала.
Уже нервничая, Ирина Васильевна нажала на звонок третий раз… И, когда дверь всё же не открылась, Ирина Васильевна подумала, что случилось что-то ужасное, что её дочь тяжело заболела.
Быстро вытащила она из сумочки ключ и сунула его в замочную скважину…
В квартире было тихо и темно. Дверь в комнату была прикрыта.
– Анюта! – позвала Ирина Васильевна.
Никакого ответа.
Ирина Васильевна вошла в комнату.
В середине полутёмной, сияющей чистотой комнаты стоял стол с чёрными ножками и блестящей коричневой полированной крышкой. В полированной поверхности стола отражалась синяя вазочка из чешского стекла и лежащие в ней крупные оранжевые апельсины. Мягко колыхались белые тюлевые занавески – форточка была открыта, по комнате разгуливал свежий воздух. Возле торшера с двумя маленькими бумажными абажурами, голубым и жёлтым, на широкой зелёной тахте под большим пуховым платком лежала Аня. Лица её не было видно.
«Что такое? В чём дело? Она спит? Почему она спит?» – вихрем пронеслось в голове у Ирины Васильевны, и она вспомнила, что совсем недавно тоже застала дочь спящей, и тогда ещё удивилась и встревожилась: Аня никогда не спала ни днём, ни под вечер, а теперь вот пожалуйста, опять…
– Анюта… – тихо позвала Ирина Васильевна, подходя к Ане и стараясь заглянуть ей в лицо.
Анины глаза были закрыты. Лицо у неё было бледное. На скулах горели лихорадочные пятна.
– Заболела… – охнула Ирина Васильевна.
Да, теперь у Ирины Васильевны не оставалось никаких сомнений в том, что её единственная, горячо любимая дочь была тяжело больна. И к чести Ирины Васильевны надо заметить, что, поняв это, она не опустила руки и не стала тратить время на ненужные охи и вздохи, а, будучи человеком энергичным и решительным, быстро принялась за дело.
Она побежала на кухню, вынула из буфета картонную коробочку с сухой ромашкой, и через минуту приятный запах цветущего луга уже разливался по всей квартире и доносился до ноздрей Ани, которая вовсе и не думала спать, а только делала вид, что спит, потому что до этого она долго плакала, и глаза у неё были опухшие, и она не хотела, чтобы мама это заметила.
«Мама ромашку варит, – подумала Аня. – Она решила, что я заболела. Сейчас она меня будет ромашкой поить».
И верно. Ирина Васильевна, свято верившая в то, что ромашковый чай помогает от всех болезней, поставила на поднос большую белую чашку и понесла её в комнату.
– Анюточка, – сказала она, присаживаясь с подносом на край тахты, – проснись, дочка. Я тебе чайку сделала.
– Я не хочу, мама, – не поворачиваясь, сказала Аня.
«Так она не спит?! – мелькнуло в голове у Ирины Васильевны. – Я пришла, а она даже не повернулась ко мне?! У неё воспаление лёгких!!!»
– Как это «не хочу»? – сказала Ирина Васильевна. – Обязательно выпей! И повернись ко мне, я тебе лоб пощупаю.
Нехотя, очень нехотя повернулась Аня к маме. Глаза у Ани в самом деле были красные и опухшие.
«Завтра же вызову врача, – с тревогой всматриваясь в дочь, подумала Ирина Васильевна. – У неё температура не меньше сорока…»
Но Анин лоб, как ни странно, оказался ледяным.
– Анюта, – сказала Ирина Васильевна, – ты ужасно выглядишь. У тебя что-нибудь болит?
– Ничего у меня не болит, – отводя глаза, тихо, как будто издалека, ответила дочь.
– Может, ты чего-нибудь хочешь? Может, тебе апельсинчик дать? – допытывалась Ирина Васильевна.
– Не надо, – шёпотом отвечала Аня.
– Но почему? – ещё больше пугалась Ирина Васильевна. Кому, как не ей, было знать, что её дочь обожает апельсины.
Но Аня не отвечала. Она снова отвернулась к стене и вдруг стала плакать.
Худенькие Анины плечи вздрагивали под серым платком, из опухших глаз катились и падали на подушку слёзы, и Ирина Васильевна разволновалась не на шутку. Её любимая дочь, бледная, с кругами под глазами, лежала на тахте, плакала и уверяла, что у неё ничего не болит. А почему она лежала на тахте, почему была такая бледная и почему у неё под глазами круги – неизвестно, и неизвестность эта пугала Ирину Васильевну.
– Анюточка, почему ты плачешь? – спрашивала Ирина Васильевна.
Но Аня молчала, на все вопросы она отвечала только «да» или «нет». И даже когда Ирина Васильевна сказала Ане, что не пустит её завтра в школу, Аня, которая в другой раз стала бы непременно спорить, покорно сказала:
– Хорошо, мама. Я не пойду.
Всё это было странно. Очень странно.
Утром Ирина Васильевна позвонила в поликлинику и вызвала на дом участкового врача Усачёву Розу Борисовну.
Ирина Васильевна пьёт валерьянку
За всё утро Аня не сказала ни слова. Она лежала и глядела в потолок.
– Анюточка, о чём ты думаешь? – допытывалась Ирина Васильевна.
– Ни о чём, – говорила Аня.
Но это была неправда.
Аня думала обо всём.
Она думала о классном журнале, который лежал в тёмном углу под ванной, завёрнутый в полиэтиленовый пакет. Она думала о Боре Дубове, который уже никогда на свете не захочет с ней дружить.
Она думала о том, что скажет мама, когда всё узнает.
Она думала о своей пропавшей жизни.
И думать обо всём этом было так тяжело и мучительно, что она закрывала глаза, отчего бедная, ничего не подозревающая Ирина Васильевна совсем пугалась.
Весёлым голосом, как будто всё хорошо и её дочка совсем не больна, она принималась рассказывать Ане про одну сотрудницу, которая на два часа застряла в лифте, и про то, какой замечательный у них на работе будет детский концерт… Но, когда в самом весёлом месте Аня вдруг ни с того ни с сего отворачивалась к стене и опять начинала плакать, Ирина Васильевна пугалась ещё сильнее и бежала в ванную принимать валерьянку.
А потом пришла участковый врач Усачёва Роза Борисовна. Она заглянула Ане в горло, послушала у неё пульс и сказала пахнущей валерьянкой Ирине Васильевне:
– Успокойтесь, пожалуйста. Не волнуйтесь так. Ничего ужасного у вашей дочери нет. Должно быть, она переутомилась. Видимо, ваша дочь очень усиленно занимается в школе. Наверное, она старательная ученица.
– О да! – воскликнула Ирина Васильевна. – У меня дочь круглая отличница. Её фотографию…
– Тем более, – сказала Роза Борисовна. – Тем более… Подержите её несколько дней дома. Пусть девочка отдохнёт и наберётся сил.
И доктор Усачёва ушла.
А Ирина Васильевна вернулась в комнату, потеплей укрыла Аню и пошла в ванную ещё раз принять валерьянки. Роза Борисовна не успокоила Ирину Васильевну. Наоборот…