— И потом?
— И потом получили мы полную загрузку топлива. И боезапас.
— То есть?
— Торпеды. Две штуки.
— Для учебных целей?
— Для них, родимых.
— А вы не задумывались, что там, на другой стороне, в Кронштадте том же, легче было такую же лодку взять для постижения ремесла малолетками? И что там есть уже такие же? В училище, к примеру?
— А почему «ножки Буша» из Америки можно возить, а лодку в своем же собственном море перегнать нельзя?
— Какое же оно собственное? Ваше оно, что ли?
— Но не ваше, точно.
— Да вы не обижайтесь, успокойтесь. Подумайте. У вас теперь, чтобы подумать, много времени будет.
— Я не сомневаюсь.
— Ну и что дальше? Как перешли?
— Тяжело переходили. Лодка-то не подвела. Чего там. По пути дозаправились. На каком-то островке чухонском. Как воры. С их стороны чухонцы были чистокровные. Деньги им Охотовед отстегнул. Там раньше каша перевалка была, советская. И тут до слез мне стало нехорошо. Как воры позорные, на своей же земле…
— Какая же она своя?
— Понятно, для вас она не своя. Вы, гражданин начальник, откуда родом?
— Не важно.
— То-то же.
— Ну, положим. Дальше что?
— А дальше ночью в Кронштадт пришли. Пришли да пришли. Лодкой больше, лодкой меньше. У нас сейчас с этим все нормально. У кап-два, Ивана нашего, здесь дружков полно. Постояли мы, естественно, не рассказывая всего, не открывая обстоятельств. Подчинились несколько. Посмотрел я, что там делается. На берегу мы отдельно жили. В городе, на квартире знакомого капитановского. Потом вернулись во чрево своей субмарины и пошли.
— Куда?
— В Неву.
— Вы не могли бы технологию этого перехода до нас довести? Это же невозможно!
— Отчего же? Шли в надводном положении, ночью. Уровень воды был хороший. Еще в заливе подошла к нам баржа. Док плавучий. Это как квадрат такой. Внутри дыра. Тельфера, кранчик. Скорая помощь. Мы аккуратно снизу рубку просунули. Сверху замаскировались брезентом. Будто баржа эта тащит чепуху какую-то. Тем более, ночью.
— С лоцманом?
— А как же?
— То есть вы хотите сказать, что про лодку вашу многие знают?
— Ну, не многие, а кое-кто знает.
— И вы бы смогли лоцмана этого и других опознать?
— Я же говорил, что со зрительной памятью у меня не все в порядке.
— На лица…
— На них, родимых.
— И как прошли, гладко?
— Да нет. На порогах, пониже Шлиссельбурга, подсели.
— И что?
— Часа три возились. Потом тросами подцепили лодку и кран ее чуть приподнял. И прошли.
— Это же черт знает что такое. И что, никто при этом не проходил мимо?
— Проходили. Любопытствовали. Да ночи под зиму темные. А утром в Ладогу вошли, дотелепали с баржей нашей до глубины подходящей и легли на дно. Отлежались, а потом пошли в настоящий док.
— А разве есть такой?
— Конечно, есть. И неплохой. С той стороны до войны финны сидели. У них там чего только не было! После наши спецы опыты какие-то ставили. Радиация. Местные в тот угол не суются. Хотя рыба там знатная.
— А вы, стало быть, сунулись?
— А нам терять нечего. Мы в походах рентгенов поболе набрали. Так-то вот.
— И в док этот как прошли?
— Элементарно. В шхерах аккуратно пришлось идти. А после вошли в канал, там боксы с потолками высокими. Гидравлика по сей день работает. Там и встали на прикол. Получили зарплату, суточные, прогонные. Подписали контракты.
— То есть Охотовед с вами оформил сделку по трудоустройству?
— Именно так.
— А жили где?
— Жили на «НП» финском. Там комфорт и электричество.
— На берег сходили?
— Конечно. Нас Охотовед возил на катерке. Потом забирал.
— И что?
— А то, что на лодке или на «НП» лучше.
— Вот тут подпишите. Да прочтите прежде, что вы так.
— И что изменится, если не так?
— Вы мне кажетесь человеком разумным.
— А я и есть человек разумный. Правда, русской национальности.
— А вы думаете, это на разум влияет?
— Еще как влияет.
— Ну, хорошо. Отдыхайте.
— Теперь объясните, пожалуйста, что, действительно на лодке обучались какие-нибудь трудные подростки, или, скажем, взрослые люди, или другие?..
— Никто обучиться ничему не успел. Дела у Охотоведа шли не так быстро. А люди эти должны были из бомжей быть.
— То есть как из бомжей?
— Это была одна из ступеней возрождения духа. И я это поддерживаю.
— То есть бросил, скажем, пить, ну, Константин какой-нибудь, оттянулся на торфоразработках, пришел в человеческий облик. А потом его на подводную лодку? Но зачем? Зачем и кому это нужно? Вы что там, к новой войне готовились?
— И к этому тоже. Ведь военных сборов давно не проходил никто. Даже тем, кто на службе, из живого ружья стрелять редко приходилось, если только в Ханкале.
— Вот-вот. А к этим территориям имел отношение-Охотовед?
— Да вот не имел, к сожалению. Если бы имел, то сейчас бы в Грозном другие начальники сидели. У Охотоведа ум государственный. И воевать он умел, как вы уже убедились.
— Ну, мы отвлеклись. Значит, должны были бомжи учиться мастерству подводника. А потом что? Неужели еще должны были лодки появиться? Или они на другие водоемы должны были отбыть в командировки?
— Это нам неведомо. Вы, наверное, про торпедную атаку хотите узнать? Так это я потопил «Репина».
— То есть как? А господин капитан второго ранга?
— Пал смертью храбрых при защите острова. Там и похоронен.
— И место можете указать?
— Могу. Да не укажу. Его потом перезахоронят. С почестями.
— В Союзе Советских Благодарных Бомжей? Или как вы хотели это назвать?
— Это нам неведомо.
— А скажите… Может быть, еще такие базы есть на Ладоге? Или на Балтике? Вот вы про островок какой-то изволили говорить. В Эстонии. Место можете по карте указать?
— Я тогда спал после вахты. Даже примерно не могу. Знаю, что маленький.
— А выглядит как? Ландшафт какой? Есть ли сооружения, дома? Другие острова рядом? Далеко ли от материка?
— Ночь была. Ничего не помню.
— А эстонских товарищей не запомнили?
— У меня зрительная…
— …Память плохая. Особенно на лица.
— На них, родимых.
— Хорошо. Давайте попробуем послушать про торпедную атаку.
— Вот это дело. До этого я только учебные цели поражал. А тут целый корабль. После того как спецназ штурмовал остров и мы отошли к доку, то хотели дождаться Ивана Владимировича. Он под конец один отход прикрывал.
— А что вы в этом бункере делали?
— Беседовали, ужинали. По вечерам.
— У вас что, был клуб?
— А почему нет? Культурно все было и чисто. А уж умных людей послушать было приятно.
— К этому мы еще вернемся. Давайте завершим рассказ о потоплении. Вижу, вам не терпится.
— Мне совесть очистить не терпится. Вертолеты над нами висели уже, но канал глубокий. Можно в погруженном состоянии выходить. Тем более, раннее утро. Глубина не просматривается. А так, естественно, увидели бы с воздуха. Вышли мы, через фиорды двинулись. Там в двух местах нужно было в надводном положении идти, метров по сто или сто пятьдесят, но Бог миловал. На острове бой еще шел. Отвлекся спецназ и летуны их. Потом отошли мы и на дно легли. Стали думать, как дальше быть. Отлежались. И все бы обошлось, если бы ночью, когда всплывали, по радио не услышали, что «Репин» с шоблой этой намеревается прибыть к месту погибели наших товарищей и надежд. Мы когда уходили, боезапас весь приняли. И для пушчонки, и обе торпеды. Я их перебирал накануне, профилактику проводил. Так что они были в порядке. Как знал.
— Так. Услышали. И решили топить. Кто был на лодке?
— Это я, естественно, знаю и помню, но только лучше убейте сразу, а не скажу. И пытку любую выдержу.
— Не сомневаюсь. Значит, о сообщниках рассказывать не собираетесь?
— Нет. Только не о сообщниках, а о товарищах. Точнее надо быть, гражданин начальник.
— У вас судимостей не было?
— Я из ПТУ сразу на флот. И так в нем по сей день нахожусь.
— Вы же списаны.
— Я начальниками списан. Бог им судья. А так я на флоте.
— Хорошо. Дальше.
— «Репин» судно старое. Еле живое. Еще год-другой, и все. Его не жалко.
— А людей? Команду? Охрану?
— Рейс был коммерческим. Значит, люди эти добровольно поплыли с попсовиками на костях плясать. Ритуал, стало быть. Так они сами себе и выбрали планиду.
— У них же семьи. Детки.
— Они вроде полицаев. И деткам их лучше про их родителей забыть.
— Круто. Значит, и я полицай?
— Насчет вас не могу сказать. Время покажет.
— Экий вы, брат, бескомпромиссный.
— Какой есть. Дождались мы «Репина».
— А перепутать не могли?
— Этот плавучий бордель перепутать было ни с чем невозможно. Весь в огнях. На верхней палубе концерт. Внизу, по всей видимости, блуд.
— Вы что же, всплывали?
— А кто нам мог помешать? Перископ аккуратно высунули, всплыли чуть позади. И я стал готовить атаку.
— Значит, вы приняли на себя командование.
— Так точно. Катер с охраной петлял вокруг да около. Когда он ушел на левый борт, я всплыл и из надводного положения точно в середину. Распорол «Репина». Потом погрузился, перешел ему под левый борт. Суденышко то охранное несуразное перешло на правый. «Репин» уже горел, он сразу остановился. Запаниковал, но на плаву держался. И тогда я из-под воды вторую им в левый борт вложил. Примерно в то же самое место. И расколол его. Быстро потом потоп «Репин».
— И дальше вы что стали делать?
— А дальше начались дела серьезные. Катера к утру вошли в Ладогу. Стали нас искать. Вертолеты.
Дно ладожское все в покойниках. В прошлую войну много нашего брата потопло. Да и раньше. Самолетов немерено. Отлежались бы. Но современное оборудование, которое на катерах, нам недолго давало прыгать. А пока была возможность, решили бросать нашу лодку, чалиться к берегу и уходить. Пока нам не перекрыли все ходы и выходы. Часу в девятом всплыли, осмотрелись и легли на мель. И ушли. Мне Бог не дал.