— А ты сейчас не тем же занимаешься?
— Надеюсь, что ты так же ловок, как длинен твой язык, нер вод.
— Положись на меня, — ответил Пятый, отметив, что Дарман направился в ту же сторону, куда ушла Этейн. — Порой я бываю совершенно несмешным.
Этейн казалось, что она все же держалась хорошо, несмотря ни на что.
Ее бесконтрольно начало рвать, до слез, но только когда она закрыла дверь в уборную и позволила себе расслабиться. Чтобы ничего не было слышно, она включила воду. Собственные всхлипы душили ее.
Она была уверена, что справится. Не получилось.
Лезть в душу Орджулу было куда тяжелее, чем причинять боль физически. Она похитила его убежденность, что само по себе не было злом, если не учитывать тот факт, что ему очень скоро предстояло умереть. И его вера не будет ему успокоением. Он умрет сломленным, брошенным, одиноким.
«Почему я это делаю? Потому что люди умирают.
Когда же цель перестает оправдывать средства?»
Ее рвало, пока вместо содержимого желудка не пошли сухие позывы. Затем она наполнила умывальник холодной водой и сунула туда голову. Когда она выпрямилась и зрение прояснилось, девушка увидела лицо, которое было ей знакомо. Но принадлежало оно не ей: это было вытянутое суровое лицо Вейлона Вау.
«Все, чему меня учили, было ложью».
Вау был воплощением жестокости и практичности, великолепным образчиком темной стороны для любого джедая, какой только можно представить. И все же, несмотря на это, в нем не было сознательной злобы. Этейн должна была ощущать злость и желание убивать, но Вау был полон… пустоты. Нет, даже не пустоты: он был спокоен и даже благодушен. Считал, что делает хорошую работу. И Этейн видела в нем воплощение своих джедайских идеалов: им руководили не страх и не гнев, а то, что он считал правильным. Сейчас Этейн подвергала сомнению все, чему ее учили.
«Тьма и свет — лишь точки зрения. Как это может быть правдой?
Как может бесстрастная беспринципность Вау быть морально выше гнева и любви Скираты?»
Этейн годами пыталась обуздать собственные гнев и негодование. Она могла быть хорошим джедаем или неудачницей, под чем в большинстве случаев подразумевалось — говорили о том вслух или нет, — что она скатилась на темную сторону.
Но был и третий вариант: уйти из Ордена.
Этейн вытерла лицо полотенцем и осознала одну вещь: она оставалась джедаем потому, что не знала другой жизни. Ей было жалко Орджула не потому, что пришлось его пытать, а потому, что теперь он лишился единственной вещи, которая его поддерживала, — своих убеждений, а без них у него не было цели в жизни. Правда была в том, что она жалела саму себя — ведь и у нее тоже не было цели — и проецировала это на свою жертву путем отрицания.
«Единственным поистине самоотверженным порывом, на который я оказалась способна в своей жизни, не сосредотачиваясь на необходимости быть хорошим, бесстрастным и отстраненным джедаем, была забота о клонах и раскаяние в том, что мы с ними делаем».
Вот это и было ее целью.
Теперь все казалось настолько ясным. Но внутри все болело. Открытие не исцеляло. Этейн села на край ванны, уткнувшись головой в колени.
— Мэм, все в порядке? — Это был голос Дармана. Он не должен был отличаться от голосов остальных клонов, но отличался. У них всех были заметные различия в акцентах, интонациях, тоне. И это ведь был Дар.
Теперь Этейн могла ощущать Дармана за много звездных систем. Она много раз хотела коснуться его Силой, но боялась, что это может отвлечь его от работы, навлечь на него опасность или даже досаждать ему, если он почувствует и не особо обрадуется.
В конце концов, он мог остаться с ней на Киилуре. Но предпочел улететь со своим отделением. Это чувство, это влечение, что появилось уже после их разлуки, могло быть и не взаимным.
Он вновь позвал ее:
— Все в порядке?
Она открыла дверь, и Дарман заглянул внутрь.
— Я не хочу, чтобы мне сейчас «мэмкали», Дар.
— Прости, я не хотел мешать…
— Не уходи.
Он аккуратно вошел внутрь, словно бы опасаясь ловушки. Она уже была в такой ситуации. Она полностью полагалась на его навыки военного, когда ее жизнь была в опасности. Он был столь сосредоточен, уверен и компетентен. В то время как она сомневалась, он не знал колебаний.
— Тебе все еще это тяжело дается, верно? — спросил Дарман.
— О чем ты?
— О гневе. Ну знаешь. Насилие.
— О да, любой мастер-джедай гордился бы мной. Я все проделала без гнева. С гневом это было бы шагом к темной стороне. А когда ты спокоен, то все в порядке.
— Я знаю, что тебе было тяжело. Я знаю, что чувствовал сержант Кэл, когда ему пришлось…
— Нет. Я причиняла боль незнакомцу. Тут не было ничего личного.
— Это не делает тебя плохой. Это нужно было сделать. Это тебя огорчает?
— Возможно. Еще и сомнения.
Этейн не хотелось оставаться наедине со всем этим. Она могла бы помедитировать. Ей хватало силы воли и знаний, чтобы преодолеть смятение и поступить так, как делали джедаи многие тысячелетия, — отстраниться от всего этого. Но она не хотела.
Она хотела рискнуть и пережить эти ужасные чувства. Казалось, сейчас опасность была в их отрицании, равно как и в ее неудачных попытках отгородиться от своих чувств к Дарману.
— Дар, а ты сомневаешься? Ты всегда говорил, что знаешь свою цель в жизни. И я тебе верила.
— Ты серьезно хочешь знать?
— Да.
— Я все время сомневаюсь.
— В чем?
— Пока я не покинул Камино, я был уверен, что знаю, что делать. А теперь… чем больше я вижу Галактику… чем больше я встречаю людей, тем больше я задаюсь вопросом: почему я? Как я здесь оказался, почему я не такой, как эти гражданские на Корусанте? Что случится со мной и моими братьями, когда мы победим?
Они не были дураками. Они были очень умны: их такими вырастили. А уж если выращиваешь людей умных, находчивых, стойких и агрессивных, то рано или поздно они поймут, что мир несправедлив, и начнут ему сопротивляться.
— Я тоже задаюсь этим вопросом, — сказала Этейн.
— От этого я себя чувствую предателем.
— Задаваться вопросами — не предательство.
— Но это опасно, — сказал Дарман.
— Для статус-кво?
— Порой нельзя спорить со всем подряд. Например, с приказами. Ты не знаешь общей картины битвы, и приказ, который ты проигнорируешь, вполне мог бы спасти тебе жизнь.
— Я рада, что ты сомневаешься. И что я сомневаюсь.
Дарман прислонился к стене. На его лице читалась тревога.
— Не хочешь перекусить? Мы рискнем попробовать приготовленного Киббу нерфа под соусом глока. Запал предполагает, что это на самом деле бронекрыса.
— Не уверена, что готова выйти на люди.
— Ты переоцениваешь популярность стряпни Киббу. — Он пожал плечами. — Но я могу попросить повара оглушить эту штуку моей «дисишкой», а потом прислать сюда.
И перед ней снова был настоящий Дарман: всегда на позитиве. Это она должна была его вдохновлять, но на Киилуре именно он заставлял ее вставать и сражаться раз за разом. Он навсегда изменил ее. Любопытно, знал ли он, насколько он продолжал менять ее жизнь сейчас?
— Хорошо, — сказала Этейн, — но только если ты пойдешь со мной.
— Ну да, есть бронекрысу в одиночку — напрашиваться на неприятности. — Дарман вдруг ухмыльнулся, отчего у нее на душе стало легче. — После такого явно понадобится медицинская помощь.
С другой стороны прохода послышался голос Девятого:
— Дар, ты идешь или как? Сейчас смена Седьмого и Пятого.
— Нет, я закажу еду сюда. Пускай идут, а мы подежурим. — Дарман склонил голову набок, словно бы ожидая отказа. — Хорошо?
На этот раз ему ответил Скирата:
— Два стейка?
— Если можно.
— Может, чего побезопасней? Яйца, например?
— Стейк. Мы ничего не боимся.
Внезапно Этейн захотелось рассмеяться. Пятый, может, и был шутником, но Дар именно поднимал дух. Он не пытался спрятать боль.
Также он казался ей потрясающе привлекательным, хотя и не отличался от своих братьев. Она обожала их как друзей, но Дарман был всего один, и каким-то образом он от них отличался. Девушка знала, что никого более не ценит так, как его.
— Ну-с, чем займемся? — спросил он.
— Уж точно не тренировкой на световых мечах.
— Ты меня в тот раз неплохо приложила той веткой.
— Ты сам напросился.
— Так вы исполняете приказы клонов, генерал?
— Ты помог мне выжить.
— Да ладно, ты бы и без меня справилась.
— Вообще-то, нет, — ответила Этейн. — Совсем бы не справилась.
Она посмотрела ему в глаза, надеясь, что Дарман-мужчина все же обратит на нее внимание, но он просто смотрел в ответ, словно озадаченный мальчишка.
— Знаешь, я никогда не был так близко с женщиной.
— Ну, я так и думала.
— Я даже не был уверен в том, что джедаи… реальны, из плоти и крови.
— Порой я тоже задаюсь этим вопросом.
— Я не боялся умереть. — Он на мгновение коснулся руками головы и запустил пятерню в волосы, как частенько делал Скирата. — Я боялся, потому что не знал, что чувствовал, и…
Тут дроид-официант попросил его впустить.
— Фирфек! — Плечи Дармана несколько опустились. Он встал и забрал у дроида поднос, выглядя смущенно и раздраженно. Он снял крышки и проверил еду, словно это была нестабильная взрывчатка. И Этейн поняла, что момент упущен.
— Оно хоть мертвое? — спросила Этейн.
— Если нет, то встанет явно не скоро.
Она прожевала кусочек на пробу.
— Могло быть и хуже.
— Пищевые кубики…
— О да, навевает воспоминания.
— Теперь ты понимаешь, почему мы едим все.
— Я и хлеб помню. Дрянь.
С некоторой тревогой на лице он потыкал вилкой содержимое контейнера.
— Ты ведь коснулась меня Силой, верно? Я не нафантазировал себе это?
— Да.
— Но зачем?
— А разве не очевидно?
— Откуда мне знать? Я не уверен, что многое о тебе знаю.
— А я думаю, наоборот, Дар.