— Ага бросил… размахнувшись. А потом снова поднял. Пьет он!
Сергеев понял, что ловить ему больше нечего, и покинул сей приют зеленого змия.
На дверях его подъезда вяло колыхалось под теплым ветром свежее объявление. Составленное в гневных тонах, оно призывало всех жильцов оторвать, наконец, задницы от дивана и шумной толпой направиться к ЖеКу, и разрешить, наконец, надоевший вопрос с горячей водой. Ведь воду эту отключают уже «третий раз за последние три недели». «И каждый раз на три часа» — подумалось Владу, и он отсутствующе улыбнулся. Все-таки это не дело. Сейчас лето, и можно обойтись без горячей воды, но что если такое случится посреди зимы?
Еще одно такое же объявление легкой пушинкой летело вдоль тротуара, иногда касаясь теплого асфальта острыми уголками, как лапками. Посередине печатного текста обреталось широкое буроватое пятно — кому-то не хватило бумаги, и он воспользовался объявлением по прямому его назначению. Бумажка имела коллективного автора, в лице активистов подъезда — все той же Веры Петровны Комовой и старичка ветерана с первого этажа, который страдал от хронической мочекаменной болезни и чересчур большого количества свободного времени.
Не успел Влад взяться за ручку двери, как она сама широко распахнулась от молодецкого пинка с другой стороны и гулко хрястнула о косяк. Едва успевший уберечь нос от перелома, Сергеев поспешно посторонился, увидев в темном проеме давешнего соседушку сверху — Рябова Федора Борисовича. Был Федор низкоросл, но очень широк в плечах и отличался буйным нравом. Лицо у него было обрюзгшим, на голове обширная лысина, а оставшиеся волосы торчали дыбом, чем-то напоминая рога. И сейчас, выходя из темного подъезда, напоминал Федор Борисович волосатого кроманьонца, выглядывающего ясным днем из своей провонявшей гниющей снедью пещеры.
Влад хотел что-то сказать, но вовремя заметил красноватые искорки, прыгающие в мутных глазах почтенного отца семейства. Был он с жуткого бодуна и посему в очень плохом настроении, и до той необратимой стадии, когда кончается всякое трезвомыслие и начинается белое буйство. Потому Сергеев просто сделал шаг в сторону, пропуская Рябова мимо, который проходя мощно вздохнул, словно от мимолетного разочарования.
В подъезде гулко раздавались всхлипывания на два голоса, оба женские. Периодически один из голосов прекращал всхлипывать и начинал тоненьким голоском причитать, мешая жалобы с заковыристыми проклятиями. Собственно все было ясно — очередной эпизод бесконечной саги о Рябовых, на этот раз в минорном ключе. В конце концов, наверху хлопнула дверь и все затихло.
Надо сказать, что в ЖеК жильцы собирались идти уже в субботу, но как раз в этот день случилась вышеупомянутая дискотека, и это надолго выбило всех из колеи. В тот же день поступил срочный заказ от «Замочной скважины» — написать про дискотеку, и желательно поподробней. Влад принял это к сведению, подивившись в душе количеству свалившейся на него работы.
На следующий день, возвращаясь домой, Владислав услышал краем уха любопытный разговор. Происходил он в группе собачников, ежедневно выводящих своих четвероногих блохастых любимцев на променад, в течение которого эти любимцы увлеченно загаживали окружающую природу, вызывая лютую ненависть старушек на лавочках. Вот и сейчас несколько разнокалиберных собак юлой крутились вокруг своих хозяев, намертво спутывая поводки.
— Шел я, значит по Верхнемоложской, с работы, — проникновенно вещал один из собачников, в длиннополом, слишком теплом для этого времени года плаще, массивная чепрачного окраса овчарка спокойно сидела у его ног, — вечер уже был, часов одиннадцать. Помню, задержался. И тут вижу, собаки такие серые, через дорогу бегут. Причем похожие друг на друга, как две капли воды. Только одна поменьше. Чешут через дорогу и прямо ко мне! Я человек не пугливый, знаю как с собаками обращаться, — тут он слегка дернул поводок своего пса и тот вопросительно поднял к нему умную желтоглазую морду — замер, и стою. А эти ко мне подходят, останавливаются и смотрят. А в глазницах у них луна отражается, знаете, зеленоватые такие зрачки. Встали и стоят. Ну и я не шевелюсь, хотя честное слово, неприятно стало как-то, обычно собаки так себя не ведут. А эти смотрят, да как смотрят, спокойно, и я бы сказал даже… разумно, как не глупо это звучит, — тут один из собачников снисходительно улыбнулся, чем и заслужил укоряющий взгляд рассказчика. — Ну не смотрят так собаки. Постояли они так, поглядели мне в глаза, да и дальше побежали. Мимо меня. Я тогда обернулся на них, смотрю, а хвосты-то у псов поленом висят. И сами псы низко так стелятся.
— Поленом? — переспросил другой собачник, пожилой с роскошными седыми усами, хозяин маленького длинноухого сеттера, — эта как у волков что ль?
— Получается так, — кивнул собачник в плаще, — получается, волки это были.
— Волки в центре города? Не верится, — отозвался усатый, — чай не лес тут. Не чащоба.
Говорили, судя по всему, о тех самых волках, что сбежали из зверинца. Каким-то чудом их все-таки занесло в город, хотя его от зоопарка отделяло пятьдесят километров. Что ни говори, а для волков это было нетипично, идти прямо к людям.
Кухонный кран в тот же день смог порадовать Владислава лишь сдавленным хрипом, похожим на тихую агонию. Кран с холодной водой. Исчезнув в ночь с субботы на воскресенье, вода возвращаться, похоже, не собиралась. Сергеев простоял в раздумьях у высохшего потомка римского водопровода.
Значит воды больше нет. Авария, где-нибудь? Чайник был пуст. Был пуст и его маленький заварочный собрат. И даже вычурный керамический унитаз в туалете мог спустить воды от силы два раза. Глядя на эту тотальную обезвоженность, Влад с минуту пофилософствовал о зависимости современного человека от бытовых удобств, потом его врожденная практичность взяла свое, и он вышел на улицу, обремененный двумя пустыми и нещадно гремящими ведрами. Руководствовался он при этом старыми воспоминаниями, тихонько шептавшими ему, что на пересечении Верхнемоложской улицы и улицы имени Семена Стачникова вроде бы была сохранившаяся водоколонка.
Подтверждение этого он заметил еще метров за сто, когда как раз свернул на Верхнемоложскую (идущую к городскому кладбищу и потому зовимую обывателями «последний путь»), и это четко напомнило ему годы застоя. Из-за угла панельного пятиэтажного дома выглядывал хвост эпической по своим масштабам очереди. Была она в лучших очередческих традициях в три ряда, и наполнена нещадно толкающимся и огрызающимся опять же в лучших традициях народом. Были тут женщины, старики и малые дети, а также малочисленный мужской контингент. И каждый из стоявших сжимал в руках объемистые емкости для воды, в числе которых были пятилитровые банки, пузатые бутылки из-под импортного лимонада и алюминиевые канистры. Людской говор витал над очередью то и дело срываясь на трескучую ругань.
Влад в некотором удивлении остановился, созерцая, как поток людей медленно, но неумолимо движется в сторону колонки. Из-за длины очереди она казалось очень маленькой, и, судя по всему, работала непрерывно. Сергеев прошелся вдоль стоящих людей, поближе к колонке, чем сразу заслужил несколько нелестных прозвищ из толпы и настоятельную просьбу встать в конец очереди, высказанную в лучших традициях русской матерной словесностью. Люди раздражались по пустякам, толкались локтями, емкости непрерывно гремели, и в результате получалось что-то вроде бравурного марша, совершенно здесь неуместного.
— Совсем ополоумели, нелюди, поганые! — злобно прошипела скрюченная, сморщенная лицом и, похоже, разумом, старуха, что стояла в самой серединке этого людского потока, — жаждой томить нас вздумали! — в руках, цвета старой картофельной кожуры она сжимала пластиковую белоснежную канистру с поцарапанными углами.
— А что с водой? — спросил Влад, — я думал, это только на Школьной…
— Щазз, на Школьной! — ответил ему из очереди массивный краснорожий мужик с диковатыми глазами, — По всей Верхнемоложской народ без воды сидит! Второй день уже, блин! — он встряхнул своей канистрой словно в подтверждение своих слов, а когда Влад попытался втиснуться рядом, пихнул этой самой канистрой его обратно, — куда прешь!!! В очередь, в очередь!!!
— О, Владик, привет! — раздалось откуда-то из-за плеча.
Владислав обернулся и узрел Виталика Смагина, давнего и хорошего знакомого. Был он как всегда всклокочен и оживлен.
— Руку не подаю, извини! У меня вот! — и он с натугой качнул двумя полными до краев ведрами, — не разлить бы!
— А у тебя что, тоже воды нет? — изумился Сергеев, — ты ж у самой Арены живешь!
Так в городе называли главную Верхнегородскую площадь, уже много лет носящую имя Пятидесятилетия Октябрьской Революции. Ввиду исключительной длины оригинального названия, а также за характерную радиальную форму площади большинство горожан звали ее Ареной или Колизеем. Именно там располагался центр городской власти в лице здания администрации, суда, милиции и неработающего кинотеатра «Призма», из которого уже который год грозились сделать элитное заведение.
— Какая вода! — энергично мотнул головой Виталик, что заменяло ему, видимо, сейчас энергичное жестикулирование, — Ты что, второй день никакой нет. Сортир, извини, нечем сливать! А у нас, блин, еще новостройки сплошняком, ни одной колонки в округе!
— А у Нижнегородских? — спросил Влад.
— А у них полно, — отозвался хмурый субъект из очереди напротив, — и колонок, и даже колодцев! Да и вода вроде есть. Тут-то все с Верхнего города.
Очередь глухим гулом выразила согласие. Кто-то визгливо пытался заставить кого-то встать в очередь и не протискиваться. Сквозь проемы в тучах проглядывало солнце, а завтрашний прогноз обещал двадцатишестиградусную жару. Сергеев с досадой отметил, что взял слишком мало пустой тары.
— Во как! — крикнул Смагин, и не удержался, качнул-таки ведрами, в результате чего немалая часть воды из них плеснула на землю. Физиономия их обладателя при этом выразила почти комическую огорченность, — Разлил, черт, ну, не бежать же теперь за новыми. Так что, Владик, приближается великая сушь! — он качнул головой в сторону бешено работающей колонки и произнес по слогам. — ЗА-СУ-ХА!