Звук за дверью был тем самым рыком. Не предупреждающим, а, скорее, предвкушающим.
Получается, собака вернулась? Пиночет представил себе этого зверя за дверью — огромная (Николай вырос, но и она выросла вместе с ним, приобретя те же пропорции), шерсть вечно всклокочена и висит грязными сосульками. А главное — глаза, гноящиеся, отекшие и полные мутной ненависти и вместе с тем какой-то потусторонней разумности.
— Ну чего там? — уже спокойнее спросил Стрый, Пиночета не съели, а значит ничего здесь особенного.
— Ничего… — сказал пересохшим горлом Васютко, и отпустил ручку двери. На ней остались мокрые следы его пальцев. — Пусть прошлое остается за дверью.
— Чего? — вылупился его напарник, но тут Пиночет глянул на него и злобно зашипел:
— А канистра?! Канистра где, дурило тупорылое?! Ты что, ее забыл там, да?!
Лицо Стрыя выразило весь спектр раскаяния — от виноватого удивления, до мучительного стыда. Он смотрел на свои пустые руки — так и есть, оставил канистру в переулке.
— Быстро за ней! — Прошипел Пиночет и не удержался, сильно толкнул его в плечо, — Пошел, пошел, пошел!
Напарник, поспешно покинул помещение и, громко топая, побежал за канистрой. Николай еще раз посмотрел на неоткрытую дверь, за которой сейчас было тихо — потерпи собачка, потерпи еще с полчасика, скоро тут будет много огня. Хватит и тебе.
У входа Стрый запнулся и чуть не упал, пробормотал под нос проклятие. Скоро вернулся назад, пыхтя от натуги и сжимая в руках крашенную зеленой краской двадцатилитровую канистру, доверху полную чистого девяносто пятого бензина. Сейчас он ходуном ходил в канистре, плескал в стальные борта.
Оба несгораемых сейфа, в бухгалтерии и у шефа были приоткрыты, и в дверцах сиротливо торчали оставленные ключи. Пиночет только еще раз подивился тому всеобъемлющему приступу склероза, что охватил буквально всех работниках фирмы. Тут уже пахло какой-то мистикой, чем-то потусторонним. Но сейчас, в час ночи мистика казалась чем-то совершенно естественным, и потому мысли обо всех этих странностях лишь на миг промелькнули у Пиночета в голове. Его нервировала запертая за деревянной дверью собака, и он торопился зажечь здесь в этих каменных стенах большой очищающий пожар.
В кабинете безвестного руководителя фирмы обретался массивный стол черного дерева, прямо таки кричавший о свой дороговизне. Не менее дорогой торшер и крохотный сейф под картиной — копией Айвазовского. Ночные тени падали с улицы на картину, и, казалось, изображенное там море буйствует и перекатывает тяжелые с желтыми пенными шапками валы. Сейф тоже был приоткрыт и содержал в себе несколько толстых денежных пачек, а также инкрустированную золотом зажигалку фирмы «ронсон», с маленьким брильянтом в основании. Деньги Пиночет не глядя рассовал по карманам. А зажигалкой некоторое время любовался. Поворачивая то так, то этак на свету, а потом тоже взял с собой.
Кипы бумаг, извлеченных из сейфов, неопрятной кучей сложили в самом центре холла, притащив для надежности еще тонкий ковер из другой комнаты. В ночной полутьме этот натюрморт смотрелся как психоделический Эверест, в котором роль снега играли бумаги, а основанием служило ковровое покрытие.
— Лей! — коротко приказал Пиночет, и Стрый, поспешно откупорив канистру, от души ливанул на бумажную гору.
От нее сразу попер удушающий едкий бензиновый запах. Но Стрый не останавливался, разливал горючую жидкость вокруг, она текла по доскам пола, тяжело в него впитывалась. Пары бензина возносились к потолку призрачным маревом.
— Готово, — отчеканил Стрый и швырнул пустую канистру в сторону бухгалтерии.
Стоя спиной к закрытой двери, Пиночет открыл позолоченную крышечку дорогой зажигалки, но кремневое колесико крутнуть не успел. Одновременно с раздавшимся за спиной резким неприятным скрипом в затылок Николаю Васютко уперлось нечто холодное и явно стальное.
Ствол. Оружие. Очень низкий хриплый голос с усилием выдавил над самым ухом:
— Бросай…
Но зажигалка и так выпала из ослабевших Пиночетовых пальцев и шлепнулась на пропитавшийся бензином пол.
Пиночет стал оборачивался. Он не хотел этого делать, но осознание, что стоящее позади пришло из закрытой комнаты, заставляло его посмотреть в глаза своему страху. Он не мог не взглянуть. И в первый момент Николаю действительно показалось, что он видит перед собой вставшую на задние лапы косматую овчарку, смотрит в ее дикие звериные глаза. Но потом он увидел ствол пистолета, увидел камуфляжную форму, обтягивающую вполне человекоподобный силуэт, и до него дошло:
«Охранник! Все время был здесь, прятался за дверью!!»
Вот только что-то с охранником было не то, что-то неестественное было в том, как он поводил стволом своего оружия. Так, словно рука его дрожала, и он никак не мог остановить эту пляску своей конечности. И смотря во все глаза на пришельца из-за закрытой двери, обмерший от страха Пиночет замечал все новые и новые неправильные в нем детали. Уши у охранника были чуть заостренны и ощутимо дергались, верхняя губа задралась и тоже подергивалась, как от тика. Глаза торопливо бегали из стороны в сторону.
— Я… — начал было Пиночет, но тут охранник задрал еще выше губу, явив полутьме крупные белые зубы, и издал тот самый низкий, горловой рык, который Николай раньше приписывал к собаке.
— Танцуй, — просипело чудище в камуфляже и в лучших ковбойских традициях выстрелило Пиночету под ноги.
Но потанцевать Васютко не успел. Первая же выпущенная пуля, наперекор всем законам вероятности, угодила не в доски пола, а в лежащую на нем зажигалку «ронсон», отчего бензин в ней воспламенился с оглушительным хлопком. Зажигалку разорвало, и она плеснула в последнем усилии феерическим огненным дождем, густо смешанным с осколками позолоченного металла, которые посекли Пиночету лицо. Горящий бензин густо оросил доски пола, соединился со своим еще холодным собратом, и тот вспыхнул тоже победным ликующим пламенем, мигом охватившим всю комнату.
На лице звероватого охранника отразилось почти потешное изумление, так похожее на недавнее выражение лица Стрыя, что Пиночет чуть не расхохотался в голос.
Засмеяться ему не дали. Схватив за шиворот неудачливых (хотя почему, «Паритет»-то горит, почти полыхает) поджигателей, тип в камуфляже поволок их сквозь огонь к выходу. Силы он был неимоверной, так что даже бывший ранее силачом Стрый не мог ничего с ним поделать.
А когда их выволокли из все сильнее разгорающегося здания на свежий воздух, Пиночет вдруг понял, что их ждет. И испуганно задергался, пытаясь вырваться из стальной хватки. Бесполезно.
Было очевидно, что охранник не будет сдавать их в милицию, как не будет вызывать пожарных. Ему, похоже, глубоко наплевать на сгорающий позади «Паритет». У этого невменяемого, видимо, есть свои, идущие в разрез с официальными планы.
И глядя на подергивающиеся, заостренные уши, на эти белоснежные зубы со слишком уж выступающими клыками, становилось понятно, что эти планы не простираются так уж далеко.
Пиночет начал кричать и кричал еще долго, а когда устал, его сменил Стрый. Впрочем, их так никто и не услышал.
«Паритет» горел ярко и дымно еще четыре часа. Когда наконец, кто-то сообразил вызвать пожарных (ежедневно набирающих теперь на колонке воды в пожарные баки своих машин), двухэтажный особняк выгорел дотла, и крыша его рухнула вниз, погребя под собой весь второй этаж. Павел Константинович Мартиков, бывший старший экономист этого заведения мог спать спокойно — все его грехи превратились в комья липкого черного пепла. На втором этаже, среди груды обгорелой древесины лежала почти не тронутая огнем картина, на которой закопченное море приобрело насыщенный черный цвет.
17
Ставлю даты в архаическом стиле — меня это забавляет. Нет, я не любитель всей этой средневековой мути, этой замшелой старины. Но иногда становится так невыносимо тоскливо, что так бы и сбежал куда-нибудь из этих жестоких времен.
Сегодня меня чуть не убили. Пишу эти строчки и содрогаюсь — это называется шоковое состояние. Может быть просто хотели ограбить? Нет, убить. Уж перед своим собственным дневником я могу быть полностью откровенным — этот тип в подворотне, он достал нож и почти ударил меня.
Странно, что я не сошел с ума. Мы живем в своем замкнутом мирке, у кого-то он шире, а у кого-то уже.
У кого-то это кокон, раковина. Это дом, это обитель тишины и покоя. Я не говорю, что эти хоромы должны быть материальными. По большей части мы носим их в себе. Что-то вроде улитки, которая несет на склизкой спине свой твердый домик. Идешь по улице, и черствые люди обходят тебя, волоча на себе свои собственные раковины. Им наплевать на тебя, а тебе на них.
И в этом можно найти успокоение, и даже счастье. Может быть, чувствуешь себя бессмертным?
Потом что-то случается. Что-то нестандартное, выбивающее из колеи.
Что-то плохое. Тебя сбивает машиной, твой близкий человек (ха, кто по-настоящему близок?) покидает сей мир, или вот, например, тебя подстерегает в подворотне невменяемый маньяк и пытается убить. Хрусь — твою раковину ломает, и ее острые осколки впиваются в мягкую плоть, и причиняют ей невыносимую боль. Мир, уютный маленький мир переворачивается вверх дном или вовсе исчезает, а тебе остается принимать все невзгоды своей тонкой кожей.
В данном случае голый розовый слизняк, прячущийся в раковине — это человеческое сознание, эта путаная масса желаний, комплексов и амбиций. Без брони она не может, и стоит раз или два проломить эту жесткую оболочку, как здравомыслие начинает давать течи и, в конце концов, идет ко дну. Острые неврозы, умопомешательство. На долгие-долгие дни!
Меня спасла машина, которая очень вовремя заехала в арку. И я, сбежав, еще почти час ходил по Школьной, боясь вернуться назад. В конце концов, совсем стемнело, и арка осветилась от ближайшего фонаря. Тогда я рискнул заглянуть в нее и нашел, что она совершенно пустая.