На верстаке разлеглась электропила с цепным приводом. Ее оранжевый кожух был вскрыт, и в обнажившихся стальных кишках с увлечением копался охранник. Все так же напевая песню, он что-то приладил внутри пилы, потом со щелчком захлопнул кожух и приподнял инструмент над верстаком. Придавил кнопку включения и пила заработала с веселым энтузиазмом безнадежного маньяка. Острые зубья с шипением кромсали воздух.
Охранник удовлетворенно кивнул и пару раз провел работающим инструментом в воздухе, явно наслаждаясь бешеным мельканием цепи. Потом резко развернулся и посмотрел прямо в глаза Пиночету.
Тот ужаснулся — охранник разительно изменился за те несколько дней, что Николай пребывал в своем демонизированном варианте нирваны. Черты лица его укрупнились и почти полностью поросли густой бурой шерстью. Глаза стали округлыми, светло-карими, почти желтыми. Нос сплющился и обрел какое-то сходство с обезьяньим, может быть, как у гориллы. А рот превратился в широкую пасть, в которой вперед выдавались чудовищные клыки. Охранник попытался улыбнуться, но видно было, что мышцы его лица уже утратили львиную долю подвижности, поэтому он просто задрал верхнюю губу в веселом оскале.
— Проснулся? — невнятно рыкнуло это веселящееся чудовище, и широким шагом, не опуская пилы, направилось к Пиночету.
Тот дернулся было из погреба, но обросший шерстью охранник уже отрезал все пути к бегству.
— Больше не нужно кормить! — провозгласил он громогласно, но с изрядной долей шепелявости, — не нужно убирать! Потому что… пришло время!!!
Пиночет скатился вниз по лестнице, не замечая, что больно бьется о бетонные ступеньки. Все что угодно, только бы быстрей удрать от волосатого монстра. В погребе его встретил очнувшийся Стрый, который тут же испуганно вытаращил глаза. Позади гулко топали по ступенькам тяжелые лапы. Пила надрывно гудела и иногда задевала за стенки узкого тоннельчика, и тогда во все стороны снопом брызгали буйные искры.
— Пришло время!! — рявкнул охранник с пафосом, появившись в двери. — Лучшее мясо — свежее мясо! Мясо с кровью!!! — он бодро шагал вперед, а шнур от удлинителя плясал и извивался позади него, придавая охраннику вид безумного робота.
Забившись в угол, Васютко жалобно заскулил, закрываясь руками от надвигающейся пилы. Дикий, животный ужас терзал все его существо.
— Н-не… надо… — простонал Николай, — ну пожалуйста… не надо… мы не скажем… мы промолчим. Даже тому в плаще! Всем!!!
— Сиди спокойно, — молвил охранник, занося пилу. Так говорят в парикмахерской малым детям, что вертятся непоседливо в креслах.
Внезапно погас свет, погрузив все вокруг в абсолютно непроглядную тьму.
— От, черт… — сказал охранник и добавил еще пару непечатных выражений. Он случайно задел пилой о стены, и ворох искр на миг выхватил из тьмы его озадаченное лицо с массивными надбровными дугами.
Пила тихо выла, останавливаясь. Судя по всему, виной исчезновения света была не лампочка — отключили электричество. Звякнул металл цепи, потом тяжелыми шагами монстр в камуфляже прошествовал к двери и на миг остановился в проеме:
— Повезло вам, — рыкнул он, — света нет. — Дверь с грохотом закрылась, но на этот раз в ней со скрежетом провернулся замок.
А затем пленивший их бывший охранник пошел наверх, оставляя напарников наедине. Стрый что-то напряженно спрашивал, но Пиночет не отвечал, а только бессильно привалился к стене.
Через некоторое время лампочка замигала и зажглась ровным светом. Васютко долго пялился на дверь, ожидая шаги и вой пилы, но так и не дождался. Обратив взгляд к потолку, он обратился к человеку в плаще. Почему-то ему казалось, что тот услышит и все-таки придет на помощь.
— Забери меня отсюда! — сказал Николай в темноту — забери…
5
Вроде бы ничего не изменилось с той поры, когда жуткий маньяк попытался меня убить. Жизнь вошла в колею, если это можно так назвать. Встала на рельсы, железные и блестящие. Так почему же мне все время кажется, будто все вокруг входит в пике? Может быть, это из-за воды? Я устал ее таскать, полдня стоишь в очереди, созерцаешь одни и те же гнусные хари, отмеченные печатью примитивизма и простой глупости. Но они тоже хотят воды, они тоже хотят пить!
На улицах шевеление, много людей, одинаково омерзительных. Как я устал, как меня это достало. Ночью теперь кто-то постоянно орет, кто-то воет, словно у нас в городе завелась стая диких волколаков.
Когда-то я любил читать ужастики, а теперь вот они мне разонравились. Наша жизнь в любом случае хуже и страшнее любого ужастика.
Вспомнить хотя бы ту драку, полмесяца назад, там же не люди были — звери. Психопаты! Город полон ненормальных. Там, на этом танцполе вышибали зубы, ломали челюсти и выкалывали глаза. А во имя чего? Да просто так, просто этим нижнегородским отморозкам захотелось как следует поразвлечься. Куча трупов — ха, кого это останавливает. Дикие животные не страдают и не мучаются совестью. У них ее нет просто, зато силен инстинкт выживания.
А у этих и инстинкта такого не было — чистая жажда убийства.
Иногда мне кажется, что я их понимаю, вот что самое страшное. Хочется покинуть дом, свое уютное гнездо, и бить, бить, бить, все равно кого, пусть это будут дети, пусть старики, так даже лучше. Потому что даже дети и старики в этом городе жестоки.
В той же очереди. Как не приду — обязательно свары и драки. Позавчера, дюжий мужик попытался пролезть без очереди, отпихнул ветхую бабульку. Так что сделала бабка? Алюминиевой канистрой приложила его по голове, как раз над правой бровью. Мужик сел, прижал руки ко лбу и сидел так, созерцал асфальт. Кровищи вокруг собралось — море. Хоть бы кто помог. Так нет, ходили вокруг, давали дурацкие советы, платочек приложили, чтобы кровь остановилась. А он подняться даже не может. Потом совсем упал, только тогда додумались в скорую позвонить. А когда врачи приехали (да сквозь очередь протолкались), было уже поздно — жертва канистры отошла в мир иной. Надеюсь, там лучше, чем здесь.
Помню, где-то вычитал мнение о том, что наш мир и есть Ад. Охотно верю. Во всяком случае — мой родной и страстно нелюбимый город.
Только ханыгам у ларьков со спиртным на все наплевать. Каждый день вижу эти испитые рожи. Они мне улыбаются, представляешь, дневничок, наверное, так же презирают меня, как я их.
Тошнит от этого. Сегодня с утра встретил давешнего писаку — моего соседа журналиста. Шел с такой рожей, словно обгадился. Да бледный, как будто спиртным наливался всю неделю. На меня глянул, так отшатнулся, заторможенный. Неужто, боится? Туповат, как и все, но что-то понимает? Не знаю, да и наплевать. Все в этом городе сходят с ума.
Я больше не смотрю по ночам в окна. Мне неприятна луна — равнодушное светило с лицом мертвеца. Слишком много пакостей освещает она своим бледно-голубым сиянием. Эти вопли вдалеке. Да припозднившиеся прохожие, как ненормальные затевают свары и стычки, стоит им задеть легонько друг друга. Ни одна ночь не обходится без мордобоя под моими окнами. Приезжает милиция и начинает без жалости бить правых и виноватых.
Впрочем, правых там нет — одни виноватые. Мне интересно, что происходит ночами в участке? Куда они сажают задержанных?
Иногда мне хочется спуститься и принять участие в драке. Это безумные мысли, но они упорно всплывают из каких-то темных, полных нечистот, глубин мозга. Я стараюсь не обращать внимания, и этой ночью даже пробовал писать стихи, чего никогда не делал будучи в таком состоянии, как сейчас.
Написал, потом прочел и разодрал тетрадку в клочья. Всю. Целиком. Эти мрачные бредни полны крови и насилия. Но я не из-за этого их уничтожил — мои декадентские вирши обладают какой-то мрачной притягательной эстетикой. Хочется их смаковать.
Но нельзя смаковать убийство.
Наверное, со стихами законченно. Печально это сознавать, рифмуя слова, я всегда испытывал особое чувство. Некая возвышенность, ощущение дара, твоего дара, которого нет у других. Который делает тебя выше и утонченней их.
Который дает потрясающее по силе чувство нужности. Смысл жизни в созидании? Я согласен. Есть только я да корявые строчки на бумаге.
Тяжело будет от этого отвернуться. Но плодить монстров — нет уж, это не для меня. Пусть даже мои монстры живут на бумаге. Сон разума порождает чудовищ — подпись под химерической гравюрой.
Так вот что я хочу сказать. Мы во сне. Весь город во сне и активно плодит химер. Тысячи жителей бодрствуют и одновременно спят, и у каждого есть своя химера. Может быть, это они бродят ночами и воют на далекую луну.
Все, пора закруглятся, пока меня не унесло в полную метафизику. Сейчас попробую заснуть. Хотя, вряд ли это удастся — сон во сне, что может быть глупее?
Думаю, это все не может продолжаться вечно. Я очень на это надеюсь.
6
В попытке спастись Василий наткнулся на Евлампия Хонорова — удивительно одиозную личность. И, как большинство одиозных личностей, с потрясающей скоростью плодящихся в городе, Евлампий был совершенно безумен. Однако с Васьком его объединяло всего одно, но всеобъемлющее качество: они оба видели что-то, выходящее за рамки обычного.
Евлампий был бородат, носил очки с толстенными стеклами, из-под которых смотрели выпученные глаза безумного прорицателя. Лоб его был с обширной залысиной, а на затылке редкие рыжие волосы стояли торчком. Все это вместе придавало Хонорову такой экстравагантный вид, что прохожие почти всегда обходили его стороной, а местные гопники из числа ветеранов битвы при Дворце культуры не упускали момента, чтобы отловить его и навалять по первое число.
В тот вечер Василий быстро шагал по улице, бросал подозрительные взгляды на проходящих людей и строил планы на сегодняшнюю ночевку. Как бывалый конспиратор, Васек теперь каждый раз ночевал на новом месте, а, приходя на место ночевки, первым делом прикидывал пути отхода и возможности для бегства. Тактика себя оправдывала — за последние три дня его кошмарный преследователь так и не смог подобраться на расстояние видимости, хотя и кружил где-то недалеко. Может быть, тот внутренний радар, которым обладал ставший живым зеркалом Витек, все время настроенный на его напарника, дал сбой? М