ожно было как-то прятаться от него? Можно было вообще уйти из зоны его действия?
Вчера Василий пережил жуткий испуг. Он даже думал, что попался. Ночуя в разрушающейся пятиэтажке в Нижнем городе, он вдруг услышал шаги внизу. Кто-то поднимался по лестнице, и Васек привычно насторожился. Не то, чтобы он ожидал увидеть преследователя, нет, просто эта безумная новая жизнь, которую он вел, обострила все его скрытые инстинкты прячущейся дичи. Он вел себя, как кролик, услышавший приближение волка, как мышь полевка, дрожащая в норке, над которой принюхивается лиса.
А когда идущий достиг лестничной клетки, на которой ночевал Васек, то последний с трудом сумел сдержать вопль ужаса. Этот сгорбленный тяжелый силуэт, эта ненормальная улыбка, обнажающая заостренные зубы. Васек попятился назад и прижался к стене — неужели его догнали? Идущий поднял глаза и мучительную, долгую секунду (за которую Васек, казалось, постарел лет на пять) казалось, что у него в глазах мерцает и плещется зеркало. Потом это прошло, и Мельников понял, что просто свет из окна отражается в блестящих и лихорадочных глазах идущего.
Чувство облегчения, испытанное Мельниковым, было мгновенным и острым, подобно ощущениям больного диареей человека, дорвавшегося до вожделенного сортира.
Васек пропустил странного типа и без сил опустился на вымощенный дешевой плиткой пол. Только сейчас Мельников почувствовал, как сильно вспотел. Елки-палки, в этот момент он чувствовал себя почти счастливым — приговоренным к казни и каким-то образом выскользнувшим из-под топора палача. Пусть не навсегда, пусть ненадолго — но жизнь будет продолжаться.
Потрясение было так сильно, что этой ночью он так и не заснул. Только под утро задремал, и подсознание щедро подкармливало своего хозяина любовно взращенными на благодатной почве кошмарами.
Погрузившись в тягостные раздумья и отвлеченно глядя на сероватый асфальт, Мельников вдруг на кого-то наткнулся. С трудом удержался на ногах, подавил заковыристое проклятье — годы бомжевания приучили его не высказывать излишне свои эмоции на улице. Можно и побоев отгрести.
— Ты видел?! — крикнули ему в лицо.
Мельников посмотрел на встречного и невольно отшатнулся, но Евлампий Хоноров и ухом не повел — он привык к такой реакции окружающих.
— Ты ведь видел, да!? — вопросил он, пытливо вглядываясь Василию в лицо.
Тот хотел было обойти странного заполошного типа, но наткнулся на его горящий взгляд и повременил. Что-то знакомое было в лице этого человека, в том, как глаза его то бегали беспокойно по сторонам, то замирали стеклянисто. Перекошенный безвольный рот, нездоровое лицо — нет, это явно не бездомный, но вместе с тем обладает их повадками.
Впрочем, потом он сообразил — Василий не так уж часто мог посмотреться в зеркало, да и с годами он совершенно утратил эту потребность. Но встретившийся субъект был отражением его самого. Нет, Хоноров был совершенно непохож на Васька, у него был другой тип лица, другой цвет глаз — просто на них обоих наложил отпечаток образ жизни, который они вели. Так солдаты на войне выглядят почти братьями, сроднившимися в обстановке постоянной близости смерти. Одно и то же выражение лиц.
А эти двое были дичью — оба от кого-то бежали и оба пережили что-то страшное.
— Что я должен был увидеть? — спросил Васек.
Встречный назидательно поднял палец, указав им прямо в вечереющий зенит, а потом провозгласил громко:
— Того, кого ты ужаснулся и в страхе бежал!
Шедший мимо прохожий лет двадцати пяти в вытертой кожаной куртке, бросил взгляд на говорившего, пробурчал себе под нос: «чертовы психи…» и пошел себе дальше. Но Василий его даже не заметил.
— В страхе бежал… — повторил он, — да, я встретил. Я убежал. Я бегу до сих пор.
Взгляд встречного потеплел, и он положил руку на плечо Мельникова, сделав это приличествующим разве что царю жестом.
— Ты не один. — Тихо и доверительно произнес он. — Евлампий Хоноров.
— Кто? — удивился Василий — Я?
— Да не ты, — сморщился встречный. — Евлампий Хоноров, так меня зовут.
— А… — произнес Васек, — странное какое-то имя.
— Не суть, — сказал Хоноров — важно, что нас таких много. Тех, кто встретил своего монстра. Тех, кому он сел на шею. Пойдем… — и он увлек Василия с улицы в полутьму глухого, закрытого со всех сторон двора.
Здесь было тихо, и даже остатки покореженных каруселей не доламывала окрестная ребятня. Только сидел на лавочке возле подъезда древний дед и созерцал пустым взглядом здание напротив. По невозмутимости он явно давно сравнялся с индийскими йогами. В ограниченном серыми громадами домов небе кружили птицы.
Хоноров прошел через двор и сел на вросшее в землю сиденьице некрутящейся карусели. Махнул рукой на соседнее:
— Присаживайся. Не стесняйся.
Василий сел, он, не отрываясь, глазел на человека, который верит в существование монстров.
— Город сходит с ума! — сказал Хоноров, слегка раскачивая головой, что придавало ему вид окончательно рехнувшегося китайского болванчика. — Может быть, уже сошел. Но никто этого не видит. Люди, которые здесь живут, ты знаешь, они пытаются скрыться от происходящего в пучине простых и мелочных дел. Натянуть их на голову, как натягивают одеяло малые дети, думая, что это спасет их от ночных страшилищ. Эдакое метафизическое одеяло, что прикрывает многочисленные страхи — вот только страхов этих становится все больше и больше — они возятся там, под одеялом, шебаршат, а мы можем видеть, как вспучивается от их тел тонкая ткань, и уже это пугает нас до смерти. Мы сейчас видим не сами страхи — мы видим лишь их силуэты!
— Что-то я не понял… — пробормотал Василий.
— Ничего удивительного, — отвлеченно заметил Хоноров, — я ведь все-таки кандидат наук, а ты, судя по всему, до перерождения бомжевал.
— Перерождения? — спросил туповато Василий.
— Ты же встретил своего монстра. Свой страх. А после этого уже никто не остается прежним. Мы меняемся, становимся дичью. Учимся выживать. Слушай, как тебя зовут?
— Василий… Мельников… у меня действительно нет дома.
— Так вот, Василий! — грозно сказал Евлампий Хоноров, — в город пришли монстры. Не знаю, откуда они появились, да и не очень важно это. Важно, что до поры они не подавали о себе никаких вестей. Но теперь… теперь одеяло натянулось до предела! — голос Хонорова вдруг опустился на октаву, обрел глубину, — и когда оно прорвется, а это случится, конец неминуем. Так что я в некотором роде — вестник монстров, первый глашатай Апокалипсиса!
Василий не очень понял, о чем была речь. Но его сейчас гораздо больше волновал другой вопрос — он уже не был один. А значит, значит, появились шансы на спасение. Ради спасения можно было терпеть рядом этого ненормального и его бредни.
— Многие люди, — меж тем продолжил первый глашатай Апокалипсиса, — встречают монстров. Это не простые монстры, хотя тоже несут зло. Эти монстры привязаны к конкретным личностям, подобранны для того, чтобы вызывать в своих жертвах наибольший страх. Они — как будто твои близнецы, твои половины, знающие тебя досконально. Плохие половины. Знаешь, как при шизофрении — одна половина деструктивна, зато другая любит детей и цветы.
— Зеркало, — сказал Мельников.
— Что? — переспросил удивленно его словоблудствующий собеседник.
— Его поглотило зеркало. И если у каждого свой монстр, то почему у меня было зеркало?
— Ты бы рассказал, все-таки, — произнес Хоноров.
И Василий рассказал историю превращения его напарника в зеркало. На середине рассказа он вынужден был остановиться и перевести дыхание, почему-то вспоминать о том чудовище было очень нелегко. Хоноров внимательно слушал, все так же раздражающе раскачиваясь на своем сиденье. Древний дед у подъезда взирал на них с невозмутимостью горных вершин Памира.
— У тебя в детстве с этими стекляшками ничего не было связано? — внимательно выслушав рассказ, спросил Хоноров, — учти, я тебе не просто так это говорю, ты должен вспомнить — что именно тебя пугает. Только так можно бороться с чудовищем у тебя на шее.
Мельников послушно напряг память, рылся в ней, как во все предыдущие годы рылся в мусорных баках — среди гниющих отбросов нет-нет, да и найдется нечто ценное. Но так ничего и не обнаружил. Много было гадостей в его памяти, много горя, а вот чего-то хорошего — так на самом донышке. Приняв это, как очередное подтверждение своей неудавшейся жизни, Васек приуныл.
— Не вспоминается? — участливо спросил Евлампий Хоноров. — Это ничего, вспомнится. Такое, оно знаешь, всегда где-то на дне памяти обретается. Копни поглубже — обнаружишь его, эдакую черную склизкую корягу.
Поводив бездумно глазами по сухой вытоптанной земле вокруг карусели, Василий спросил:
— А у тебя тоже есть монстр.
— Есть! — хохотнул Евлампий, — только у него кишка тонка меня догнать. Уже целый месяц гоняется, а поймать не может.
— Какой он?
Вот тут Хоноров замялся, поправил нервно очки:
— Ну, знаешь… В-общем, тебе это не должно быть интересно. В конце концов, его целью являюсь только я, так ведь? — он порывисто поднялся с сиденья, махнул Ваську, — ну вот, теперь ты имеешь определенное представление, так что мы можем идти.
— Постой, — сказал Мельников, — ты говоришь, их уже много, таких монстров?
— Много. Больше, чем ты думаешь. Наверное, даже больше, чем я себе представляю. Может быть, весь этот город состоит из монстров, а? Вон сидит старик на крылечке, встречал ли он их? — и этот взбалмошный тип быстро пошел прямо к упорно не обращающему на него внимания старику. Василий последовал за ним, снедаемый одновременно любопытством и сильным ощущением безумия происходящего. Впрочем, дичи вроде бы выбирать не приходится.
— Скажите, дедушка, вы видели монстров? — спросил Хоноров, подойдя.
Старик поднял на него глаза и с минуту бесстрастно изучал, при этом выражение его лица было спокойно и отсутствующе. Однако, читалось там и легкий с оттенком презрения интерес. Так что даже Мельников понял мнение старика — полнейшая клиника. Однако, когда тот разомкнул уста и молвил свое мнение, оно оказалось прямо противоположным.