В доме было тихо. Сонья убирала со стола. Силье следовало бы заснуть, но у нее не выходило. Причина была не в том, что всякие прогулки на пару недель исключались, и что она пропустит деревенский праздник. У камина безнадежно пустовало кресло Мормор. Сможет ли время заполнить эту утрату? Ей на глаза навернулись две крупные слезинки. Чувствуя, как они мягко стекают по обеим щекам, она подумала о Хрунгнире.
Силье ничего не стала рассказывать матери — не ей она всегда и все поверяла. Как мучительно ей не хватало женщины с веселыми морщинками. Мормор всю ночь не сомкнула бы глаз, пока не выслушала бы историю до конца. Она захотела бы вызнать все подробности и посмеялась бы над описанием сплющенной головы Хрунгнира. Силье почувствовала, как вслед предыдущим слезам покатились еще две.
Зашмыгала носом, однако, не она, а ее мать.
Силье повернула голову. Сонья выставила на пустой стол бутылку медовухи и наполнила пару стаканов, прежде чем вспомнила, что Мормор больше нет. Молодая женщина рухнула на скамью, уронив лицо на руки. Она начала всхлипывать, не в силах остановить поток слез, разом выплескивая все дневные тревоги. Силье не могла припомнить, чтобы ее мать когда-нибудь так плакала, даже на похоронах Мормор. Она-то думала, что она одна скучает по бабушке.
Как ни старалась Силье подавить все свои чувства к матери, она не могла ту оставить в таком состоянии. Она тихонько позвала мать.
Сонья подняла голову, словно ее за чем-то застукали, и вытерла лицо фартуком.
— Не спишь?
— Нет, — ответила Силье.
— Тебе что-нибудь нужно?
— Нет, — ответила она.
— Тогда чего же ты хочешь?
— Ты веришь в существование троллей?
Сонья встала и подошла к ней. Она присела на единственный свободный край кровати.
— Ну конечно, почему ты меня спрашиваешь? — шепнула она, натягивая простыню поверх ночной рубашки Силье ей до подбородка.
— Ты когда-нибудь хоть одного встречала?
Сонья улыбнулась — одной из тех улыбок, которые делали ее похожей на Мормор. Из ее зеленых глаз ушла печаль.
— Нет. Думаю, они ушли с гномами. А если и остались, то не выходят из своих пещер. Если бы их коснулся дневной свет, они бы превратились в камень.
— Откуда ты это знаешь?
— До того, как стать твоей бабушкой, Мормор была моей матерью.
— Но я никогда не слышала, чтобы ты рассказывала какие-нибудь истории.
— Потому что Мормор как рассказчица была куда лучше меня. У нее мельчайшее слово оживало — такой был дар. И это то, что вас роднит. Ты больше похожа на нее, чем на меня.
Между Силье и Соньей повисло молчание. Девочка начинала осознавать, что ее мать всегда отходила в тень, уступая первенство бабушке.
— Но теперь-то что у меня осталось? — пробормотала Силье, не сдерживая новых слез, покатившихся по ее щекам.
Как она могла беспрерывно переходить от смеха к плачу? Как она могла забыть все волшебство этого дня только потому, что ей больше не с кем было его разделить? От слез дочки глаза Соньи снова затуманились.
— Я тут, — ответила она дрогнувшим от волнения голосом.
— Но ты вечно была занята только моими братьями и сестрой, а мной — никогда.
Ее мать мягко покачала головой. Эти дочкины «вечно» и «никогда» ее просто убивали. Она встала и достала из сундука какую-то одежду. Силье, которой стало любопытно, выпрямилась и при этом толкнула Рюрика, который заворчал и отвернулся, положив голову на ягодицы брата вместо подушки. Девушка наконец встала, прихватив на ходу шкуру и оставив лежать в куче одеял ораву братьев с сестрой.
Сонья резко обернулась и показала наряд целиком: корсаж цвета горечавки, наполовину расшитый белыми цветочками, черную шерстяную юбку, окаймленную такой же синей тесьмой, и белый фартук с кружевной полосой поперек.
— Это моя старая юбка, которую я немного укоротила. Но я ее окантовала, чтобы она выглядела как новая, — добавила Сонья, как бы извиняясь. — Делала ее целую луну по вечерам, чтобы у тебя была одежда к деревенскому празднику. Хотела сделать тебе сюрприз. Но ты ушла этим утром, и я не успела тебе ее показать.
Силье не знала, что и ответить. Разве можно было почувствовать себя еще глупее? Сонья вернулась к ней, чтобы показать вышивку. Силье с восхищением провела по шитью рукой.
— Оно прекрасно, мама.
Следовало сказать хоть что-нибудь доброе.
— Мормор оживляла сказки, а ты оживила вышивку. Почему ты не сказала мне раньше?
Сонья грустно погладила ее по щеке.
— Я и заговорить с тобой не могу с тех пор, как умерла Мормор.
В обычной ситуации она бы на этом остановилась, но в тот вечер на душе у нее было тяжело, и она продолжила:
— Ты так хорошо с ней ладила, что мне между вами не оставалось места. Ты винила меня за рождение Рюрика; ты нашла убежище в объятиях Мормор. А когда родился Ингвар, ты только с нее глаз и не сводила. Я была тебе уже не нужна. Я не стала бороться. Я обожала прислушиваться к вам, пока готовила. Маленькой я безутешно плакала, слушая сказки моей матери, когда там было что-то грустное или жестокое, но ты, даже когда у тебя наворачивались слезы, кажется, всегда находила в таких трагедиях поэзию. Я понимаю, насколько тебе не хватает Мормор, потому что мне ее тоже страшно не хватает.
Голубые глаза Силье не отрывались от ласкового лица матери. Она сообразила, что впервые мать открывает ей, что у нее на сердце. Быть может, она тоже нуждалась в ком-то, кому все могла бы доверить. Две оставшиеся в одиночестве души. Ей хотелось броситься в объятия матери, но тело не трогалось с места, словно еще не было готово к такой капитуляции. Она зарылась головой в мех, окутавший плечи, ища выход из этой неловкой ситуации.
— Если хочешь, я могу попробовать, поискать в памяти истории о троллях, — продолжала Сонья, чувствуя, что вот-вот снова потеряет дочь. — Но я не знаю ни одной, которая хорошо бы кончалась. Всех необычайных существ ждет трагический конец.
— Нет, — ответила девочка, резко подняв голову. — Я знаю одну, которая кончится хорошо. Это история о Хрунгнире, тролле, который копал гору, чтобы найти свою мать.
— Чтобы найти свою мать? — удивилась Сонья, улыбаясь бесценной возможности, которую подарила ей дочь, поделившись с ней сказкой.
Она жестом пригласила дочь сесть за кухонный стол, Силье приняла предложение и продолжила:
— Да. Гномы забрали его, когда он был маленьким, чтобы потом попользоваться его силой, а теперь они ушли, и он все время копает, надеясь случайно наткнуться на нее.
— Но так, как сейчас, он никогда до нее не доберется, — ответила Сонья, садясь напротив нее.
— Я знаю, но он этого не сознает. И я должна найти способ помочь ему.
— …Что…
— Да, мама, — ответила Силье, не отводя своих полных надежды голубых глаз от зеленого взгляда матери. — Это не сказка. Я действительно встретила Хрунгнира. Это в его шахту я упала.
Длиннее последовавших двух недель не бывало в жизни Силье. Остаться обезножившей, когда она обычно не могла усидеть на месте, оказалось ужасно. Настоящих друзей у нее не было — с ее-то сильным характером и склонностью к одиночеству; до сих пор ей хватало бабушки. Вдобавок Кнут так и не решился появиться перед ней снова. Видимо, смелость юноши вся улетучилась после того, как он сделал ей свое замечательное признание. Даже во время деревенского праздника он и шагу не сделал в ее сторону, хотя и не сводил с нее глаз. Силье пришла к выводу, что совсем не понимает мальчиков. Она заскучала по тому времени, когда ненавидела его за то, что он сыпал ей снег за шиворот; тогда все было гораздо проще.
Но эти полмесяца хороши были тем, что дали завязаться их с матерью отношениям. Силье доверилась Сонье и наедине пересказала ей все свои приключения. Она даже осмелилась заговорить с ней о непостижимом Кнуте. Мать не упустила своего шанса и ни разу не усомнилась в ее словах, каждый день вознося хвалу Фригг за то, что та откликнулась на ее мольбы — уберечь дочкину жизнь. Каждый вечер, уложив спать малышню, они оставались вдвоем и нащупывали пути, как бы им обсудить материнские ожидания и подростковые надежды под прикрытием воспоминаний о Мормор, разговоров о завтрашней работе, отсутствии Халвора и, заодно, о существовании тролля.
Вынужденная обратить внимание к повседневной жизни, Силье обнаружила: мать все выносила на собственных плечах, и скрывала все свои страхи, чтобы как можно меньше страхов доставалось ее детям. Помогая с домашними счетами вместо Мормор, девушка лучше поняла опасения матери, сталкивавшейся с разнообразными нуждами. Довольно скоро она даже почувствовала себя обязанной наконец-то заняться семьей. Чтобы быть полезной, несмотря на свою травму, и милой девочкой — потому как все были милы с ней — Силье взялась за шитье, ощипывание уток и чистку овощей, облегчая работу матери. Она даже приняла на себя роль отсутствующей рассказчицы для своих братьев и сестры, в очередной раз сообразив, что не она одна страдает от отсутствия бабушки. Силье оказалась настолько искусна в пересказе легенд, что вскоре почувствовала, что обрела статус мудреца, к которому надлежит прислушиваться. Причем настолько, что, когда ее лодыжка смогла выдерживать определенный вес, она даже предложила присматривать за младшими у воды, чтобы дать им возможность искупаться днем. Правда, когда братья принялись плескать в нее водой, ей по старой привычке захотелось их утопить, однако дело кончилось тем, что, по примеру Фриды, она лишь громко хохотала.
Шел день за днем, и хотя Силье постоянно избегала физического соприкосновения с матерью, в ее душе поселился покой. Когда вечером она подходила к камину и садилась в кресло Мормор, поглаживая подлокотники, словно это были руки ее бабушки, не всякий уже раз в ее глазах вставали слезы — порой ее сердце согревали приятные воспоминания.
В день, когда ее лодыжка зажила настолько, что позволила ходить по нескольку часов кряду, Силье снова отправилась в сторону Фюглестадватнета. Девочка не чувствовала уже себя прежней. По ее ощущениям, миновал целый год — настолько далекими и неважными казались ей чувства, которые владели ей, когда две недели назад она подымалась по этому склону.