— Уж конечно они бывают, — вмешивается Гвен не оборачиваясь. — Если бы хватило сказать, что зла не бывает, чтобы оно отправилось обратно в ад…
— Значит, это правда, — бормочет малыш Жеон, которому, как и подобает хорошему мальчику, остается просто поверить.
— Вот потому не следует соваться слишком далеко в лес или подниматься слишком высоко в горы. Тролли все еще там, это их территория… Наши предки прогнали их с равнин, но истребить их не удастся никому.
— Разве что нам, и не далее чем сегодня! — смеется Сулейман, который верит в троллей не больше, чем в Непорочное Зачатие.
Правда в том, что никому ничего не известно. Все, кто осмеливался охотиться на троллей — если это были тролли — так и не выходили из леса. Хотя говорить, что это доказательство… Конечно, да, есть пахарь, который видел, как мимо пронеслось огромное, жуткое существо, покрытое засохшей кровью… Двое детей, которые клянутся, что за ними гнался гигант, плюющийся серой… Фермер, чей загон был изломан когтистой пятерней, пастух, чьи овцы были разорваны на куски адским созданием. И смерти, порядком смертей: одиноких путников, пастухов, ребенка, священника… Слухи стали распространяться как саранча, и барон был вынужден как-то откликнуться. И лишился престижа и своего лучшего капитана, который ушел во главе небольшого отряда и больше не вернулся. Пятнадцать человек исчезли, не оставив ни малейшего следа. Ныне барон предпочитает платить, поскольку это ему пока ничего не стоит. Кто принесет голову тролля — тем сорок фунтов, а остальным — месса по-быстрому.
— Мы подходим к поляне, — говорит Гвен вполголоса, словно тролль уже наблюдает за нами.
Пресловутая поляна. Именно здесь нас должен ждать единственный человек, способный обозначить пещеру, где обитает предположительный тролль. Как раз Гвен и откопал этого приятеля в таверне предместья, где тот рассказывал всем желающим, что нашел, пока промышлял браконьерством у большого водопада, логово монстра.
Но сидит на пне и ожидает не браконьер. Это девушка, миленькая брюнетка лет двадцати, с волнистыми волосами, смеющимися голубыми глазами, в крестьянском платье со слишком узким корсажем — кстати, красивая грудь, надо сказать.
— Ого, а это я правильно сделал, что пошел, — гыгыкает Жеон, который еще никак не сообразит, насколько он безобразен.
— За неимением троллей у нас есть фея, — перебивает его ставки Сулейман, забывая, что он вдвое старше этого ребенка.
Но она смотрит не на них. Кто бы знал почему, но это ко мне обращены хлопающие, словно у загнанной лани, ресницы.
— Милорд рыцарь, я уже начала думать, что вы совсем не появитесь… Я так боялась…
— Разве браконьера здесь нет?
— Мой отец не браконьер, — сказала она, покраснев: ну конечно, браконьерство карается смертью, — он собирает грибы.
— Промысел такой, да? — удивляется Жеон.
Я подаю знак придурку заткнуться, а девушке — продолжать.
— Он нездоров, — говорит она, одаривая меня взглядом, способным растопить статую. — Но он поручил мне показать вам дорогу.
— Это немного опасно для молодой девушки, — говорю я, выпячивая грудь. — Давай я отведу тебя домой, а ты расскажешь Гвену, как добраться до пещеры.
— Тут желательно получше знать эту часть леса, мессир рыцарь; и к тому же теперь, когда вы здесь, я больше не боюсь.
Эта улыбка… Она так чертовски привлекательна, остальные задыхаются от зависти.
— Значит, все время держись рядом со мной, дамозель.
— Не зовите меня дамозелью, — улыбается она и жмется ко мне. — Я всего лишь служанка…
— И меня не зови рыцарем: я Рубила, главный в этом маленьком отряде.
— Ты не рыцарь?
— Теперь уже нет.
— А-а… Это, значит, и потерять можно?
Немного уязвленный ее внезапной фамильярностью, я решаю поставить ее на место.
— Да. Как твою девственность.
— Если оно как моя девственность, ты, должно быть, давно его потерял.
Теперь все вокруг смеются, и мне хочется дать ей пощечину.
— Примолкните там! А ты, если не хочешь, чтобы я использовал тебя как приманку для монстра, показывай нам дорогу, и тихо!
— Да, мессир рыцарь, — отвечает она с легким смешком.
За моей спиной Эймерик шепчет, что, будь он на моем месте, попользовался бы этой маленькой нахалкой ради забавы на дармовщинку. Я ничего не отвечаю, или точнее — отвечаю, что не в настроении для таких детских игр, а это такая вопиющая ложь, что не миновать мне за нее чистилища. На долю мгновения я было решил, что в моем возрасте, со своей гривой спутанных кудрей, бледными близорукими глазами и исчерканным рубцами телом ветерана, я все еще могу вызвать интерес у женщины, не сунув ей ни монетки. Неважно. С наградой в кармане я позволю себе самых красивых девчонок в банях, и, по крайней мере, они сделают вид, что я им нравлюсь.
— Эй, девица! Ты его видела, тролля? — спрашивает малыш Жеон, которому явно трудно окончательно определиться с мнением.
— Нет. Но вот мой отец — да.
— На кого он похож?
— Мой отец? Невысокий, неказистый, бородатый, с волосами до плеч.
И снова общий взрыв хохота. Если бы я не был уязвлен, я бы тоже хохотал; собственно, я хохочу, а как же — потому что чувствую пристальный взгляд Сулеймана, а никто не знает меня лучше, чем он.
— Я говорил о тролле, — удрученно поясняет Жеон.
— Про тролля я не знаю. По-моему, это какой-то великан.
Внезапно раздается рев. Или рык. Или что-то другое, чему нет названия, — глубокий, горловой басовый гул, от которого дрожит листва.
— Мы уже близко, — замечает Гвен, которого я никогда не видел потерявшим самообладание и который не намерен начинать и сегодня.
Моя рука инстинктивно сжимается на рукояти меча. Я жалею, что так и не заштопал эту рваную кольчугу, не подновил подбородочный ремень шлема. Со временем я окончательно решил, что единственные битвы, достойные этого названия, происходят в Святой земле; боюсь, как бы сейчас это глупое убеждение не стоило мне жизни.
За поляной — подлесок, из которого постепенно проступают глыбы серой, влажной, покрытой мхом породы. Ковер из опавших листьев кажется мне тоньше, а облака, что виднеются над верхушками деревьев, сеют мелкий моросящий дождь. Лес мельчает, чахнет и редеет. Вскоре остаются только камни, их формы настолько искажены, что в любом из них видится животное или лицо. Мне одному кажется, что этот скалистый гребень между двумя высокими деревьями похож на девичью грудь? Наверное, да.
— Мы почти пришли, — говорит она.
Она теперь бледна, и ее дерганые движения выдают ее страх, хотя она изо всех сил старается его скрыть. Куда же девалась ее замечательная уверенность? Она немного походит на тех солдат, что сыплют шутками перед первым боем: когда приходит время обнажать мечи, они уже не такие умники…
Лес обрывается, как будто его опушку обрубили топором. Перед нами с обрыва открывается долина. Если бы я меньше нервничал, то нашел бы его великолепным, этот открытый вид на равнину, крыши замка на горизонте и городские трубы, дым которых теряется в серости облаков. И море на заднем плане — с пеной, вычерчивающей длинные белые линии.
— Не свалитесь там, — выпаливает Жеон, который держится у кромки леса, готовясь в случае оползня схватиться за первую подвернувшуюся ветку.
— Ну, ты и правда прекрасный советчик, — ехидничает Эймерик, а остальные смеются.
А я больше не смеюсь. Не потому, что меня поддразнила какая-то девчонка, и не потому, что рядом что-то так ревет, что трясется земля, а потому, что там есть люди.
— Мы не одни, — говорит Гвен, указывая на скалистый массив на краю обрыва.
В кои-то веки я увидел что-то раньше него. В этой группе скал, выступающих из леса, есть вход в пещеру, а перед пещерой стоят двое мужчин. Возможно, трое. А то и еще больше, за прикрытием скал.
— Сколько их? — раздается у меня за спиной голос Сулеймана.
— Десять-двенадцать, — отвечает Гвен.
Однако, так и есть. Пока маленький отряд подступает к пещере, отовсюду показываются вооруженные люди, и среди них монах, монах в грубой рясе и сандалиях — что заставляет задуматься, откуда они пришли, а главное, как им удалось забраться так далеко. Если бы они шли тем же путем, что и мы, они бы пообломали ветки, а на земле после них остались бы следы. Это ведь не вооруженные крестьяне. Тут кольчуги, шлемы, копья и клепаные кожаные доспехи. Я насчитал тринадцать человек, в том числе не менее трех рыцарей.
— Откуда они взялись, эти вот? — ворчит Эймерик.
— Скоро узнаем.
Я выступаю вперед с натянутой улыбкой. На вооруженных людях нет никаких отличительных знаков, скорее всего, это наемники. Что до трех рыцарей, то двоих из них я знаю, по крайней мере, по репутации. Тот, что с тремя кабаньими головами, — Робер, младший сын из рода Кермадеков, которого барон, по слухам, изгнал от себя за темную историю с изнасилованием. Тот, у кого щит отмечен двумя вертикальными красными полосами, — некий Обен, фанатик турниров, который, как говорят, весьма силен в поединках. У последнего — герб с двумя воронами, обращенными друг к другу, и о нем я ничего не знаю.
— Приветствую вас, братья, — бросает монах, опираясь на свой тонкий деревянный крест как на трость.
— Привет тебе, монах. Я удивлен, что здесь так много людей…
— Возблагодарим Господа! Чем больше нас в борьбе с лукавым, тем больше шансов победить его.
— Аллилуйя, — подхватывает насильник.
Я бегло оглядываю своих спутников, которые выглядят такими же озадаченными, как и я. Уверен, Сулейман уже подсчитывает, что останется от награды, если нам придется делить ее с этими людьми.
— Я вполне согласен, но сорок фунтов делить на двадцать…
— О, мы занимаемся этим не ради денег, — ответствует монах. — Наше дело благородно и не терпит отягощения грязью.
— Прекрасно, — говорю я не моргнув глазом. — В таком случае, приступим! Пусть грязь останется нам.
Рыцарь с двумя воронами, молодой человек с ясными глазами, издает негромкий смешок. На мой взгляд, он опасен, хотя бы из-за необычной манеры носить меч наискось.