Его голос — ураган, его рот — пламень, его дыхание — смерть». Никогда не видавший горного тролля Рейхардт признал его по ручищам и ножищам, что походили на замшелые камни, и огромной голове, качающейся на кривых плечах. Тролль сделал шаг, затем другой, и земля дважды содрогнулась под ногами рыцаря. Последний различал пучки грубых волос, запутавшиеся в гриве кости, похожий на гнилой кабачок нос, зеленоватые сопли, стекающие по верхней губе, лосиную шкуру, покрывающую бесформенную массу тела. Оружия при тролле не было, но каждая его рука сжимала по куску скалы с острыми краями. Из его полуоткрытого рта, в котором постукивали зубья размером с ладонь, глухо доносился приглушенный напевный гул — урчание и визг одновременно.
Рейхардт положил руку на рукоять меча и выпрямился, не питая иллюзий. Лезвие его оружия ничего не могло поделать против прочной кожи, покрывавшей тело противника. Его конец был близок, но все равно ему надлежало умереть достойно. В два шага тролль настиг его. Если меч и ужалил монстра, тот не выказал никаких эмоций. Чудовище отбросило камни и, протянув руку вперед, схватило рыцаря за одну руку, подняло его до уровня своих глаз и отбросило на землю. Невзирая на заскрежетавший металл, юноша поднялся на ноги, и тролль повторил свой маневр. На третий раз Рейхардт не смог встать. Он остался стоять на коленях с залитым кровью лицом. Тролль потыкал в него кончиками пальцев и, увидев, что он почти неподвижен, схватил большой камень и занес его над головой своей жертвы.
В момент прощания с бренным миром с губ юноши слетела не молитва, но песня — «Аве Мария». Ему хотелось доверить свое истерзанное тело и неупокоенную душу Деве Марии. Его песня возвысилась, и он с радостью отметил, что голос не дрожит. На него снизошло спокойствие, песнь разнеслась по воздуху, а небо все голубело и голубело. Теперь он был готов, конец мог приходить. Вместо ожидавшегося камня на него внезапно обрушился ливень, замочив его волосы и лицо теплой водой, смывая запекшуюся кровь. Он поднял голову. Тролль опустил руки и заливался огромными (ну очень, очень огромными) слезами. Из его носа тоже потекло, притом отвратительнейшим образом. Ошеломленный рыцарь замолк; чудовище зарычало и снова взмахнуло своим снарядом. Рейхардт инстинктивно возобновил пение.
Сколько он еще тянул гимны и псалмы, джиги и колядки? Наконец голос сорвался, язык пересох, и он рухнул — настолько обессиленный, что его глубокого оцепенения не пробить было никаким страхам.
Через прикрытые веки он почувствовал тень, вставшую между ним и солнцем; а заодно — и зловоние от тела и изо рта тролля. Две огромные ладони схватили его, и он смутно подумал, что сейчас его четвертуют. Он бы предпочел, чтобы ему проломили череп, подумал Рейхардт, прежде чем погрузиться в кромешную темноту.
Когда он пришел в себя, над его головой ездило взад-вперед ночное небо. Он чувствовал себя убаюкиваемым ребенком, надежно укрытым под толстой звериной шкурой. Запах стоял по-прежнему мерзкий, а когда он осмелился высунуть голову из-под своей попоны, то в двадцати футах под собой увидел землю. Вдали посверкивали под звездами горы, время от времени их венчали отблески пламени. Он поднял голову и едва не потерял то немногие крохи рассудка, что только что к нему вернулись. Над чернеющей печью огромного рта, над двумя ноздрями — шире, чем закопченные дымовые трубы замка его отца, светились красным два разглядывающих его огромных глаза, утонувшие под выступающей складкой лобной кости. Зрелище настолько невыносимое, что он снова закрыл глаза. И еще быстрее открыл их, когда почувствовал на щеках, губах и лбу елозанье толстого, липкого, слюнявого языка.
Он извивался, пытаясь освободиться от обсасывания, но добился лишь того, что умывание пошло энергичнее. Наконец спустя, кажется, целую вечность (хотя луна в небе не сдвинулась ни на йоту), чудовище уселось и почти с нежностью положило юношу на землю. Затем оно потрепало свои уши и целенаправленным движением пальца попыталось открыть рыцарю рот. Посыл был ясен: Рейхардт снова запел. Он умирал от голода и жажды, но пел.
Должно быть, в глубинах вытянутого черепа мелькнул проблеск сознания. Когда певец, задыхаясь, рухнул, тролль бесцеремонно ухватил его за ногу, перекинул через плечо и побежал к ручью. Рыба, ягоды, вода — все оказалось в распоряжении Рейхардта. Что, сырая рыба? Он в жизни не пробовал ничего столь восхитительного. Его странному компаньону не было равных, когда дело доходило до ловли маленьких серебристых телец огромной каменной лапой. Насытившись, рыцарь завалился в низкий вереск. Когда он проснулся, уже вернулось солнце, а тролль наблюдал за ним. И снова началась та же пантомима. Рука, теребящая огромные волосатые уши, палец во рту певца. Рейхардт, смирившись, снова начал петь. Среди напевов, что приходили ему на ум, особый успех — почти как «Ave Maria» — имела немецкая песня, рассказывающая о трагической страсти принцессы Гризельды и рыцаря де Крантамюра. Когда Рейхардт опять в изнеможении опустился на пол, его тюремщик все понял. Он тут же отправился за сырой рыбой, диким медом, охапкой черничных кустиков и несколькими грибами (которые юноша благоразумно отложил в сторону). Он заснул, мечтая о горячем супе и паштете из оленины, однако живот его уже не подводило с голода.
Когда наступило третье утро, стража нигде не было видно. Неужели он свободен? Юноша не смел в это поверить. Он уже было направился к ближайшему ручью, но застыл на месте от вопля. С холма, где он ночевал, бегом спускался тролль. Рейхардт смотрел, как тот прыгает к нему, размахивая руками и издавая безумные крики. Что-то в этой фигуре его заинтриговало, но он не мог сообразить — что именно. Когда тролль в очередной раз перескакивал через куст, он понял. Сигурдур, его проводник, достаточно точно описывал анатомию троллей. Он не мог ошибиться: его тролль был троллицей, молоденькой троллицей с музыкальной натурой.
Каждый вечер Рейхардт подбирал по камушку и перед сном клал их в кошель. Однажды утром он пересчитал их: уже тридцать! Целый месяц на чернике и малине, утиных яйцах и сырой рыбе — это наскучивает. Проводить долгие часы в руках троллицы, пусть даже меломанки, не менее утомительно. Самое время было подумывать о побеге. Но мадемуазель — какие-либо ее дружки пока не появлялись, и молодой человек тому был только рад — внимательнейше приглядывала за своим сокровищем. Прошло еще три недели, прежде чем случилось невозможное. Тролль с одной из скалистых гряд, ревниво охраняющий свою территорию, прогнал троллицу камнями. Один из них, будучи метко пущен, попал ей прямо в лоб. Она выпустила Рейхардта, и пока тот падал на подстилку из серебристо-серого мха толщиной по меньшей мере в два фута, его мучительница повалилась головой вперед на дно долины, где и осталась лежать неподвижно. Невидимый во мху юноша пополз прочь, благословляя мох за густоту и благодарный теперь диете, которая позволила так похудеть. В воздухе не раздалось ни леденящего душу воя, ни яростного рева. В конце концов он добрался до кошеного луга, на котором пасся табун лошадей. Энергия отчаяния — не пустые слова: через несколько минут он пустился в галоп на своем новом скакуне. Он вверил свою судьбу маленькой густошерстой лошадке, которая уносила рыцаря, клещом вцепившегося в ее гриву.
В конце концов копыта загрохотали по твердой земле дороги, где стали попадаться люди: повозка, потом другие всадники. Он последовал за ними в деревушку. Рейхардта терзали голод и жажда, и первым его побуждением было направиться в таверну; однако там стало ясно, что ему, явившемуся без денег, в изодранной одежде, со спутанными волосами и лохматой бородой, не стоит рассчитывать на радушный прием. На него с лаем бросилась собака, а маленькая девочка, игравшая на земле, закричала, что от него пахнет троллем. В дверях возник трактирщик с большим ножом в руке. Оборванный рыцарь бросился к единственно возможному для себя убежищу — захудалой церкви в центре деревни.
Старенький пастырь, открывший дверь, сразу сообразил по виду и запаху, из какого ада только что вырвался Рейхардт, и гадал, какое чудо спасло молодого человека от потрошения, расчленения и пожирания. Будучи истым лютеранином, священник упал на колени, узнав, что не призови юноша Деву Марию, он стал бы всего лишь грудой костей, медленно гниющих посреди лавовых полей.
— Эти тролли невообразимо жестоки и гораздо проворнее, чем все считают. Их сила, ты с ней знаком. Но знаешь ли ты, что они обладают рудиментарным интеллектом, часто продиктованный их инстинктами, но вполне реальным, и хитростью, скрывающейся за их физиономиями до-Потопной эпохи? Если та, кто выбрала тебя, мертва, все в порядке; но их порода крепка, их кости прочнее самых наших твердых камней. Если она очнется, то перероет весь остров, чтобы найти тебя. А если ты снова к ней попадешь, тебе придется бояться ее радости не меньше, чем гнева. Видишь ли, сдержанность — не самое распространенное качество среди троллей.
Он сделал паузу.
— Ты должен бежать как можно скорее, — продолжил пастырь. — Я отвезу тебя в порт. Садись на судно, неважно на какое. Если среди предков твоей троллихи не было морских троллей, она не посмеет приблизиться к воде.
Три часа спустя — вымытый, побритый и облаченный в строгие черные одежды, предложенные его спасителем, — Рейхардт, прислонившись к поручням, наблюдал за отплытием с борта португальской каравеллы, груженной амброй и соленой рыбой, которая должна была доставить его в Берген после двух остановок на островах, затерянных между Исландией и Шотландией. Капитан без зазрения совести изливал свое скверное настроение на команду и костерил ее почем зря:
— Бестолочи, придурки, ленивые уроды, и чем только я провинился перед Господом, что мой прекрасный корабль угодил в руки такого сброда!
И в самом деле, даже такому неопытному в морском деле мальчишке, как юному графу, ясно было, что судно, не успев оторваться от пристани, кренится на левый борт, что подвергает пришвартованные рядом корабли большой опасности быть им протараненным. Внезапно все выровнялось и «Санта-Мария-де-Баталья», наполнив паруса, вступила в канал, выходящий в открытое море. Наконец капитан объявил курс, руль скрипнул, и каравелла повернула. Если море и небо будут благосклонны, через четыре дня они причалят к Дальним островам — Фарерам, которые напомнили юному Родеаарде о Странных островах, откуда родом был Галеот, сын Прекрасной Великанши, привязавшийся к Ланселоту Озерному. Капитан, однако, все еще ворчал: ход был слишком медленным, несмотря на полные паруса и доброжелательное море. Наконец корабль рванул вперед, словно освободившись от груза, и промчался так добрый час, а затем снова замедлил ход безо всякой причины. И так он продолжал четыре дня, то набирая скорость, то еле тащась. Никто не находил объяснения этой неравномерности хода. Вдобавок экипаж недоумевал, отчего по ночам в фосфоресцирующем следе «Санта-Марии» образуется диковинный пенный вихрь.