Рейхардт не слишком внимательно следил за событиями: к нему вернулась старая добрая морская болезнь, и он, лежа на койке меж двумя приступами тошноты, молился о долгожданной смерти. Наконец они с лучами заходящего солнца достигли Фарерских островов, которые показались ему зеленым раем устойчивости с их лугами, изобилующими овцами и кроликами. Проблемы начались на следующее утро. За ночь пропала дюжина овец, и островитяне нашли клочья их шерсти и раздробленные кости. Хотя капитан клялся, что его команда ни в чем не виновата, ему пришлось заплатить за ущерб, понесенный фермерами. На следующую ночь драма повторилась. Телосложение фермеров и габариты их оружия подсказывали пойти на соглашение. Капитан без колебаний выложил свои монеты. Решив больше не платить за овец, которых он не съест, он приказал поторопиться с погрузкой. Оставшись в одиночестве перед раздробленными костями, из которых выгрызли мозг, Рейхардт почувствовал, как в желудке поднимается странная дурнота. Ничего общего с морской болезнью. Его разом охватил смутный, отвратительный страх: он уже видел кости, с которыми обошлись подобным образом…
Каравелла снова вышла в море. К своему большому удивлению, Рейхардт чувствовал себя лучше; он не то чтобы полностью оморячился, но перед матросами держался уже увереннее. Плавание возобновилось, с чередой необъяснимых ускорений и замедлений, но на борту на этот счет уже не волновались. Их заботило только предупреждение фарерцев. Последние их извещали, что в водах, куда им предстояло войти, за последние несколько месяцев неоднократно появлялись гигантские кальмары — устрашающие кракены. Впередсмотрящие и все свободные люди вглядывались в поверхность воды, все гарпуны были наготове, и все же из голов не выходило предостережение деревенского старосты:
— Это не просто огромные твари с присосками больше обеих моих рук, но они и умны, быстры. И неумолимы. Меньше чем за год потерялось пять кораблей, не таких больших, как ваш, но все же приличных размеров! Лучшие китобои пытались захватить кракена, и трое из них нашли свою погибель.
На третье утро рыцаря разбудили радостные вопли. На палубе матросы показывали в море. На поверхности волн вверх-вниз покачивалось расчлененное тело гигантского кальмара. Его щупальца были не короче корабля, а разрозненные куски плоти, что волны прибивали к корпусу — толще бычьей ноги. Голова, явно отгрызенная — это какими же зубами, недоумевал Рейхардт, — пристально смотрела на них с ненавистью и осуждением во взоре. Юноша почувствовал, как его желудок снова взбунтовался, но с облегчением обнаружил, что не он один перегнулся через борт…
На Шетландских островах они обнаружили, что помимо кроликов и овец острова кишат кошками. Гордость жителей составляли несколько коров. Грузов у капитана было не так много, и их стоянка должна была продлиться не дольше одной ночи. Единственной ночи, зато незабываемой. Ночи новолуния с ее тьмой, в которой над островом разносился нечеловеческий, нескончаемый вой чудовищных зверей, вышедших из глубины веков. Затравленные крестьяне, принимавшие у себя капитана, его первого помощника и Рейхардта, тихо переговаривались и крестились. В их молитвах без конца звучало одно слово: троу, троу — все повторяли они… Капитан, который немного был знаком с их диалектом, разобрал, что троу — это отвратительное, гигантское существо с кожей, похожей на подошву, запахом гниющего мяса, огромным сопливым носом, гнилыми клыками, ладонями размером с человеческую руку и перепончатыми ступнями. Короче говоря, тролль на островной лад.
На следующее утро перед фермой лежало на спине разодранное тело изуродованного волосатого гиганта. Его череп, выскобленный начисто от мозга, покоился на его же брюхе.
Долее сомневаться не приходилось. Едва выйдя в открытое море, Рейхардт облокотился на поручни и принялся петь. Через несколько мгновений он различил на поверхности воды безобразную морду. Затем чудовище нырнуло и снова поднялось… Опасения пастора оказались вполне обоснованными: в жилах троллицы текла морская кровь. Последние несколько дней в море прошли необычайно спокойно. Матросы наслаждались импровизированными концертами, которые устраивал их пассажир, не подозревая, что этой музыкой наслаждаются и другие уши — притом огромные уши, — и что их корабль эскортирует вплавь троллица, насыщая морскую воду солью своих слез.
В Бергене Рейхардт направился прямо в контору ломбардского банка, которому его отец доверил свои средства. Он рассказал весьма убедительную историю о шторме и кораблекрушении, объясняющую его безденежье. Но, несмотря на плачевное состояние одежды юноши, первой его покупкой стала лютня…
Через три дня он ехал верхом вдоль побережья. За ним следовал недавно нанятый камердинер, ведущий за собой лошадь, нагруженную мехами и провизией. С момента прибытия в Норвегию не произошло ни одного инцидента, и путешественника ничто не побеспокоило. Видимо, троллица снова отправилась в море, изредка цепляясь за высокие борта корабля.
Передышка длилась всего неделю. Достаточно долго, чтобы Бог сотворил мир, а Рейхардт поправил свое здоровье. На восьмой день, пока он просыпался в деревне, где нашел кров, еду и даже радушные объятия, стены его комнаты сотряс невероятный грохот. За ним последовали лавина камней, треск рушащейся стены и завывания, которые были ему слишком хорошо знакомы. Он едва успел открыть окно. Изумленные жители деревни услышали, как он, не переводя дыхания, спел три «Аве Марии» и песню Гризельды, прежде чем обстрел прекратился. Он продолжил несколькими танцевальными мелодиями, и завершил потом двумя слегка слезливыми песнями о любви и стихотворением Рютбёфа. Снова возвратилась тишина, в подлеске послышались рыдания и выразительные всхлипы, а затем удаляющиеся тяжелые шаги.
Весь остаток пути юный Родеаарде придерживался того же протокола. Каждый вечер он останавливался, подкреплялся, а затем, не дожидаясь обострения ситуации, доставал лютню и исполнял серенаду для своей единственной слушательницы. Троллица изменилась: она держалась на некотором расстоянии от рыцаря, переминалась с ноги на ногу и заливалась слезами как фонтан. Было ли это следствием смены обстановки, последствиями ее падения или избытка йода во время мореплавания? Это не имело особого значения для Рейхардта, который уже видел приближение конца своих испытаний. Он продолжал свой путь, избегая городов и деревень. Сам он охотился, а его камердинер занимался пополнением запасов в самых маленьких из деревушек — этого было достаточно, чтобы утолить их аппетит. Что до троллицы, то он знал, что в лесу достаточно дичи, чтобы удовлетворить и ее…
Наконец появились знакомые пейзажи. Без сомнения, Арденны были уже близко, так близко, что однажды вечером на фоне заходящего солнца показались зубчатые стены и башни замка Родеаарде, возвышающиеся на хребте в окружении темнеющих деревьев.
Он вернулся в Кастель-Родеаарде прекрасным утром. Его семья уверилась, что он давным-давно пропал среди льдов Полуночных стран; отец крепко обнял его, мать рыдала в его объятиях, и даже непривычно растроганные братья не отважились отпустить ни единой шуточки. Затем семья устроила совещание в большом зале, а вокруг них собрались все жители замка.
Рейхардт долго обдумывал свою речь. Хоть он и был сыном Севера, но усвоил кое-что из цветистых оборотов старых трубадуров. Он начал со слов:
— Тысячу раз жесточайшие стечения обстоятельств грозили мне расставанием с этим миром. И тысячу раз моя жизнь оказывалась спасена чудом.
И закончил следующим:
— Простите меня. Я не справился со своей миссией, не убил дракона и смиренно прошу простить меня (здесь следовало подобие притворного раскаяния). Но я приношу вам редчайший из трофеев, я совершил уникальный подвиг, я покорил тролля! (а здесь — триумфальная улыбка).
Он ожидал от своей аудитории потрясающей реакции. И он ее получил!
Негодующее выражение отцовского лица, смятение матери, смех братьев и смущенные взгляды оруженосцев и слуг не оставляли места для иллюзий. Никто ему не поверил. Одни — потому что знали о его пристрастии к старомодным сочинениям и поэмам и сочли, что он несет романтический бред, не имеющий никакого отношения к реальности. Другие — потому что никогда не слышали о троллях, слово это ничего для них не значило, и доблесть юноши таким образом обращалась в фикцию.
Рейхардт оставался подавлен весь день и целую ночь. Его мать с отцом, так радовавшиеся возвращению сына, изо всех сил старались заставить его вновь улыбаться, но дать слова, что приняли на веру столь невероятную историю, не могли. Они не поверят в этого тролля, пока сами не увидят его. Рейхардт отступил и больше не заикался об исландском чудовище. Чтобы отметить сию благоприятную перемену, граф предложил устроить, как в старину, pas d’armes[9] с поединками и различными испытаниями, а после них — бал. Поскольку погода стояла хорошая, молодой человек попросил устроить праздник на лугу, примыкающем к лесу.
Когда все собрались, были возведены трибуны, захлопали на ветру орифламмы, турнирная ограда украсилась щиты с гербами гостей, перед тем, как зазвучать рогам и дудкам, Рейхардт попросил слова. Он пожелал, чтобы этот день был посвящен женщине, которая так замечательно защищала его на протяжении всех невзгод, Царице Небесной, Марии Богородице. Взяв в руки лютню, он воодушевленно затянул «Ave Maria». Прекрасные дамы опустились на колени, их пурпурные или же золотые юбки из генуэзского бархата распустились вокруг них подобно цветочным лепесткам; рыцари же лишь склонили головы, поскольку в доспехах преклонять колени не так-то просто.
В наступившей тишине разразился оглушительный, точно выстрел бомбарды, шум. Вой, рычание, а затем две гигантские руки, словно отодвигая створки двери, растолкнули величественные дубы на опушке леса. Деревья повалились со страшным грохотом ломающихся ветвей и брызнувшей щепы, и перед пышно разодетой знатью предстало чудовище, коего они и представить себе не могли; чудище тем более пугающее, что оно притом носило обличье, смутно схожее (о, крайне смутно) с человеческим. Рейхардт скачком бросился навстречу инфернальному видению, не выпуская из рук лютни, и крикнул гостям, чтобы те ни на дюйм не сдвигались с мест и, главное, не размахивали оружием. Его камердинер с двумя сотоварищами сторожил выход за палисад, не позволяя готовым к турниру бойцам покинуть арену.