Нет. Это Лощина. Иначе же и быть не могло? Или на суждении Инэверы отразилась ее ненависть к Лише Свиток? Улыбаться в лицо и поджигать за спиной – вполне в духе северной шлюхи, и Инэвера была бы рада поводу убить ведьму вместе с растущим в ее чреве ребенком Ахмана.
Иногда она ненавидела кости. Они всегда выдавали туманные намеки и загадки, непонятные даже Инэвере, которая читала их лучше, чем любая дама’тинг на протяжении трех тысячелетий. Чем важнее бывал вопрос, тем больше влиял на будущее ответ и тем неопределеннее высказывались кости. Она бросала их по три раза в день, выясняя судьбу мужа, но кости говорили ей не больше того, что сказали в горной долине, куда упал Ахман, и в этом были даже откровеннее, чем в отношении мятежников.
Возможно, замысел Эверама подразумевал восстание чинов или гражданскую войну в Красии и преждевременное тому препятствие вошло бы в противоречие с инэверой. Или, быть может, она впала у Него в немилость и Эверам решил вещать через другую.
«Не исключено, что дитя северной шлюхи – тоже инэвера». От этой мысли ей стало тошно. Она была чуть ли не благодарна дамаджи, когда те разгалделись и вернули ее в настоящее.
– Я с самого начала сказал, что мы слишком церемонимся, умиротворяя чинов! – проворчал дамаджи Кезан. – Мы позволяем им гнуться, а их надо ломать!
– Согласен, – отозвался дамаджи Ичах, словно напоминая Инэвере, насколько скверно пошли дела. Если Кезан с Ичахом едины во мнении, то впору и солнцу взойти на западе.
Насчет двора андраха кости отзывались более вразумительно. Ашаном она пока могла управлять. Ее сыновья сочтут восстание не кризисом, а поводом снискать славу при его подавлении. Однако дамаджи – старики, изнежившиеся среди изобилия Дара Эверама. Опасность, грозившая их новым владениям, ужасала сильнее, чем дети Най.
– Надо дотла сжечь деревни, где поджигали, – сказал дамаджи Энкаджи. – Разрубить на куски всех мужчин, женщин и детей, развесить на деревьях и оставить алагай – пусть попируют.
– Это легко сказать, дамаджи, когда атакованы не твои земли, – возразил дамаджи Чузен. Нападение на шанджинов произошло в новой столице его племени.
– Чины не дерзнут напасть на земли мехндингов, – хвастливо заявил Энкаджи, чем удивил Инэверу.
Бунтовщики не тронули пять самых сильных племен: Каджи, Маджах, Мехндинг, Кревах и Нанджи, но если им помогал север, это только начало.
– Еды и так мало после того, как в Ущерб алагай сожгли посевы, – подал голос Ашан. – Нам нельзя жечь поля и убивать тех, кто их возделывает, – если хотим дожить до весны.
– Что помешает чинам за поля-то и взяться, поджечь их? – осведомился Семмел из племени Анджха. – Даже в больших племенах не хватит людей, чтобы защитить землю от коренного населения.
– Андрах, ты не можешь оставить это безнаказанным, – сказал Альэверак. – Чины напали ночью, когда все люди братья; они убили дама и подожгли святую землю. Мы обязаны ответить, и быстро, иначе воодушевим врага.
– И ответим, – отозвался Ашан. – Ты прав, это неприемлемо. Мы должны найти ответственных и казнить их публично, но если сочтем всех чинов виновными в действиях нескольких, то лишь пополним ряды бунтовщиков.
Инэвера подавила улыбку. Ашан произнес в точности, что она ему наказала, хотя его первая реакция на мятеж немногим отличалась от таковой Энкаджи.
– Прости, андрах, но ответственны и правда все чины, – возразил дамаджи Реджджи из племени Баджин. – Они прячут повстанцев и детей. Какая разница, поджигают они или предоставляют поджигателям свой погреб?
– Мы должны показать, что им придется заплатить за дерзость, – вмешался Джайан, ударив в пол копьем. – Дорого и всем, чтобы новых мятежников сломили, боясь нашего гнева, их же соплеменники.
Многие дамаджи усердно закивали и обратили скептические взоры к Ашану.
– Мой брат прав, – громко заявил Асом, выгадав нужную минуту и обратив их взгляды на себя. – Но след еще теплый, и мы сглупим, если затопчем его. Наказание для сообщников можно придумать после того, как будут казнены мятежники и возвращены дети.
Джайан посмотрел на него с нескрываемым недоверием, но заглотил крючок.
– Вот почему я призову Копья Избавителя и распахну каждую дверь, обыщу каждый погреб и допрошу всех родственников похищенных мальчиков. Мы их найдем.
Дамаджи снова закивали, но Асом громко поцокал языком и покачал головой:
– Мой брат рубит дерево, чтобы сорвать плоды.
Джайан яростно глянул на него:
– И что же мой брат дама предлагает взамен?
– Мы пошлем дозорных, – ответил Асом, кивнув на дамаджи племен Кревах и Нанджи. Их лица закрывали покрывала, и они никогда не высказывались на совете, будучи в подчинении у племен больших. Кревахи служили каджи, а нанджи – маджахам.
Племена дозорных обучались приемам особого боя, владели особым оружием и руководили шпионской сетью Красии. Многие их дознаватели владели языком чинов и имели связи по всему Дару Эверама. Даже последние их шарумы умели передвигаться незримо и преодолевать преграды так же легко, как восставали из бездны алагай.
– Отыщем детей – найдем и мятежников, и сочувствующих, – сказал Асом.
– А дальше? – спросил Джайан.
– Казним всю тройку, – вмешался Ашан. – Мятежников, сочувствующих и даже детей чинов, чтобы напомнить землепашцам о бесполезности сопротивления и его последствиях. Остальных най’шарумов из чинов заставим смотреть на казнь, и в следующий раз мальчики сами дадут отпор своим спасителям.
Инэвера удержала свой центр, когда Ашан отклонился от сценария. Убить горстку детей все-таки милосерднее, чем учинить бойню, которую предлагал Джайан, но она не знала, допустит ли подобное, когда придет время.
– Прекрасно, – сказал Джайан. – Я пошлю дозорных, как ты велишь.
«Я». Опасное слово. Джайан так или иначе руководил поисками. Это было его правом и долгом как шарум ка, но Инэвера хотела, чтобы дозорные – во избежание непредумышленных зверств – подчинялись трону, то есть ей.
Она вздохнула, держа центр на месте. Чем-то придется пожертвовать. У нее хватало шпионов при дворе шарум ка, а ее сестры-жены из племен Кревах и Нанджи велят своим дама’тинг сообщать обо всем, что услышат.
Ашан дал ей вздохнуть семь раз и ударил в пол жезлом:
– Решено. Высылай своих дозорных, шарум ка. Мы ждем от тебя регулярных донесений.
Джайан самодовольно взглянул на Асома, развернулся на пятках и направился к двери, где ждал Хасик, его новый телохранитель.
Прошло три дня. Ни мятежников, ни исчезнувших най’шарумов так и не нашли, и Аббан чувствовал, как на улицах воцарялось мрачное настроение. На базаре было еще хуже.
Даль’тинг, хаффиты и чины уже начали уживаться друг с другом, но после нападений на шараджи и похищений детей все изменилось. Красийцы обходили чинов стороной, взирая на них с недоверием. Не открывали и кошельков, подрывая торговлю чинов.
Патрулей дама стало намного больше, причем дама даже не утруждались вешать хвосты алагай на пояс и опираться на посохи-кнутовища. Оружие постоянно пребывало в движении – хотя бы лишь с тем, чтобы убрать с дороги чинов или привлечь внимание того из них, кого дама собирались допросить.
А допросы – процедура, которой все на базаре, начиная от никчемнейшего чина и заканчивая самим Аббаном, отчаянно боялись, – устраивались все чаще. Шарумам запрещалось колотить в двери и проводить повсеместные обыски, но дама пользовались каждым поводом к этому, и юрисдикция их была широка.
Из-за полога шатра Аббан наблюдал, как двое дама из племени Каджи посреди улицы разорвали платье на спине женщины-чина и принялись ее сечь за неправильное ношение покрывала.
В дневной суете оно съехало на шею и не было вовремя возвращено на место.
Аббан закрыл щель, чтобы приглушить вопли.
– Я молю Эверама – скорее бы мы нашли бунтовщиков, – сказал он. – Это вредит торговле.
– Если это вообще возможно, кревахи найдут, – отозвался Керан. – Для меня было честью служить со многими из них на алагай’шарак. Лучшие следопыты на Ала.
Наставник все еще чувствовал себя неуютно на базаре, но Аббан больше не мог позволить себе роскошь держать его в цитадели для обучения новобранцев. Жизнь Аббана зависела от статуса и опыта Керана.
Они удалились в Аббанов личный кабинет. Хаффит открыл потайное отделение письменного стола, вынул пергаментный свиток и протянул Керану.
– Хочу, чтобы ты ознакомился с кое-какими моими планами, перед тем как я предъявлю их трону.
Керан изогнул бровь. В отличие от большинства шарумов, наставники были грамотны, ибо в процессе управления шараджами им приходилось составлять списки, вести ведомости и разбираться в уравнениях, чтобы вычислять пределы прочности при строительстве укреплений. Но по сравнению даже с последней женой или дочерью Аббана он был немногим выше дрессированного пса. Аббан не доверил бы ему простейшей конторской работы, и оба это знали.
Неожиданная просьба возбудила любопытство Керана. Он разложил бумаги на столе и стал изучать. Развернул карту, прищурился на подсчеты, и глаза его округлились.
– Это то, что я думаю? – спросил он.
– Да, и ты никому не скажешь, – ответил Аббан.
– Почему это у тебя, а не у шарум ка?
– Потому что всего две недели назад шарум ка был главой номинальным. Но не бойся. Скоро он вообразит, что все это – его собственная идея.
На следующее утро Аббан отправился в паланкине во дворец. Лучшие ха’шарумы охраняли его, со всех сторон окружая державших шесты крепких чинов-рабов. Тяжелые шторки с прослойкой из металлической сетки могли задержать копье и были плотно задернуты, оставив Аббана наедине с его мыслями.
Дамаджах всегда заставляла его нервничать, пусть ему и хватало ума этого не показывать. Она умела обезоружить его и, казалось, видит насквозь, распознавая притворство так же легко, как замечается грязь на лице.
Как она отнесется к его планам, когда Ахмана нет и некому ни благословить их, ни реализовать?