Я в изумлении смотрю на него. Если бы заговорил осел, я бы так не удивилась.
— Корона по праву принадлежит не мне, — повторяю я.
— Подумай, — не отстает Гилфорд под пристальным взглядом отца, — подумай, как много ты сможешь сделать для истинной Церкви; подумай, что станется с теми, кто исповедует истинную веру, если на престол взойдет леди Мария. Если ты отвергнешь корону, то на тебя ляжет ответственность за их судьбу. Подумай об этом, Джейн!
Господь избирает самые необычные средства, ибо слова Гилфорда поражают меня сильнее, чем я могла бы себе когда-либо вообразить. Герцог смотрит на него прямо-таки с обожанием. Наверное, Гилфорд произнес больше, чем ему велели, и этого хватило, чтобы в душе моей зародилось сомнение. Все собравшиеся придворные, кажется, затаили дыхание, ожидая моего ответа.
Я отчаянно пытаюсь собраться с мыслями. Меня беспокоит сознание того, что истинные протестанты могут пострадать за свою веру, что обязательно случится под властью Марии; эта мысль заставляет мое сердце дрогнуть. Мой муж прав: их судьба находится у меня в руках.
Что мне делать, Господи? — мысленно молюсь я. Я во всех отношениях недостойна этой высокой чести, не принадлежащей мне по праву, но я боюсь Твоего суда, если откажусь от нее. Направь меня, покажи мне, молю Тебя, что я должна делать.
— Я должна помолиться о наставлении, — говорю я, опускаясь на колени.
Хотя мои глаза закрыты, все, наверное, видят борьбу, происходящую у меня внутри. Но битва вскоре оканчивается, и оканчивается победой: теперь мне ясна Божественная Воля. Истинная вера должна восторжествовать над сомнительным титулом. Мой долг быть ее заступницей — иного пути для меня нет. Эта чаша горька, но я должна испить ее. Мое судьбоносное решение принято. Нортумберленд одобрительно наблюдает, как я открываю глаза и призываю Господа ко мне в свидетели:
— Если то, что дано мне, принадлежит мне по закону, да будет Твоя Божественная воля даровать мне такой дух и милосердие, чтобы я могла править во имя славы Твоей и благоденствия этого королевства.
С большим трудом я поднимаюсь на ноги, всхожу на престол и усаживаюсь на трон, вцепившись в бархатные подлокотники.
Герцог наклоняется, чтобы поцеловать мне руку, с явным облегчением и — раздражением. Когда я гляжу на его склоненную голову, мне становится противно, и я едва удерживаюсь, чтобы не вырвать у него руку. Я решаю, что при первой же возможности избавлюсь от этих ненавистных Дадли.
Я холодно киваю в знак того, что принимаю его присягу, и он отходит, уступая место следующему в длинной очереди лордов и чиновников, ждущих, чтобы принести клятву верности. Увидев перед собой Гилфорда, стоящего на коленях, я чувствую странную, но приятную дрожь. Отныне, решаю я, он станет обходиться со мной любезно и вежливо, иначе я отошлю его прочь.
Батюшка, сердито взглянув на меня, склоняет голову и еле слышно упрекает:
— Ну и номер вы выкинули, сударыня!
Матушка, взвинченная победой и желающая оставить за собой последнее слово, возникает у моего локтя.
— Может, ты и королева, — шепчет она, — но ты не забудешь долга перед родителями. После сегодняшнего концерта я жду, что ты исправишься. Ты всех нас опозорила.
Удивительно, но ее острый язык утратил надо мной власть. Я понимаю, что отныне мое положение позволяет мне не обращать на это внимания, и до меня доходит, что титул королевы имеет, по крайней мере, одно преимущество — а именно дает мне возможность держать моих родителей, особенно матушку, в безопасном отдалении. И пусть только попробуют мне возразить!
Но это не вытесняет тревогу, не утихающую в душе, сознание того, что, при всех моих благих намерениях, я сделала дурно, приняв корону, которая не принадлежит мне по праву. Я боюсь, что поступила опрометчиво, но теперь уже ничего не исправить. Я приняла тяжелейшее решение в жизни. Я выбрала свой путь и отныне должна ему следовать, какие бы невзгоды мне ни грозили и как бы ни терзала меня совесть. Я изо всех сил постараюсь быть доброй и милосердной королевой и защитницей истинной веры.
Удивительно, но я сижу на троне и слушаю моих — да, моих — советников, с превеликим почтением расписывающих, как будет проходить завтрашняя церемония моего въезда в Лондон. Хотя, по обычаю, новый монарх проезжает с процессией по улицам Сити, принимая приветствия своих подданных, советники полагают, что пока леди Мария еще на свободе, на данный момент стоит ограничиться провозглашением моего вступления на престол и приемом в лондонском Тауэре. Нортумберленд говорит, что Тауэр — самое надежное для меня место, да и для всего совета тоже, ну и потом, до коронации монарх традиционно живет в Тауэре.
Я не спорю: мне кажется, что все это происходит не со мной и никак меня не касается. Я даже не осмеливаюсь спросить, что будет с леди Марией, когда ее нагонят. Если нагонят. Ибо если Марии удастся добраться до побережья, она может сесть на корабль и отплыть во владения императора, где поднимет армию в поддержку своих претензий на корону, армию католиков, которая будет способна вернуть наше королевство в подчинение Риму. Одна эта мысль укрепляет во мне верность избранному пути.
Уже поздно. После всех событий прошедшего дня меня одолевает усталость.
— Милорды, сейчас я должна удалиться, — объявляю я, сама, равно как и все присутствующие, удивляясь властным интонациям в моем голосе.
Гилфорд встает вместе с остальными. Он ужасно мне надоел, вертясь рядом последние несколько часов. Но я понимаю, что отделаться от него у меня пока нет возможности, разве что нагрубить ему при всех, что было бы непростительно.
— Позвольте мне проводить вас в ваши покои, сударыня, — предлагает он, кланяясь с подчеркнутой почтительностью. Волосы, упавшие ему на лицо, не могут скрыть похотливого блеска в глазах. Ему, конечно, представляется лестным завалить в постель королеву Англии. Нортумберленд с герцогиней пристально смотрят на меня, как и моя матушка. Что ж, я учусь притворству. Я не дам им причины для недовольства мною.
— Благодарю вас, милорд, — спокойно отвечаю я, подавая ему руку. Вместе мы проходим мимо склонившихся в поклоне лордов совета и входим в открывшиеся для нас двери королевской спальни. За ними ожидает миссис Эллен.
— Ваше величество. — Она делает мне почтительный реверанс, что заставляет меня невольно вздрогнуть.
— Сопроводите меня, пожалуйста, — отвечаю я с благодарностью, после чего поворачиваюсь к Гилфорду. — Прошу вас извинить меня, милорд, но я безмерно устала после длинного и трудного дня. Желаю вам спокойной ночи.
Двери позади нас до сих пор открыты настежь, и лорды только начинают расходиться. Гилфорду не остается ничего другого, как только признать свое поражение: он не рискнет опозориться, получая публичный отказ жены. Муж снова кланяется и целует мне руку.
— Спокойной ночи, сударыня, — говорит он покорно, но в его лице ясно читается обида.
Королева Джейн
Вскоре после полудня флотилия лодок отходит от Сайонской пристани. Первыми идут лодки, везущие членов Тайного совета и главных служащих королевского дома, а королевская лодка, украшенная королевским гербами, замыкает процессию. Я сижу на подушках под балдахином. Занавеси подняты, чтобы мои подданные могли хорошо рассмотреть свою королеву. На мне одежды и головной убор бело-зеленых тюдоровских цветов, расшитые золотой нитью и усыпанные бриллиантами, сверкающими на ярком дневном солнце. Подле сидит Гилфорд, ослепительно прекрасный в костюме белого атласа, отделанном золотом и серебром. Он держит мою руку, переигрывая в роли внимательного мужа. Я, наверное, завизжу, если он еще раз поклонится, когда я с ним заговорю. Но даже его присутствие не заставляет меня поверить в реальность происходящего.
Позади нас сидит матушка, сильно потеющая в своем наряде кармазинного бархата. Ее назначили поддерживать мой шлейф во время этого знаменательного события. Я чувствую по ее поджатым губам и напряженной позе, что она до сих пор на меня злится, но это меня беспокоит меньше всего.
Должна признаться, я сильно нервничаю, потому что вести из Сити оставляют желать лучшего. Сегодня утром королевские герольды провозгласили меня королевой в трех местах: у Креста Элеоноры в Чипсайде, на Тауэр-хилл и у Вестминстер-холла. Но люди восприняли эту новость молча, с каменными лицами. Герцог отправил в город отряды вооруженных солдат на случай беспорядков, но это не помешало каким-то бунтовщикам прокричать с набережной, что королевой должна быть Мария. За это им потом отрежут уши и поставят у позорного столба. Хорошее начало, нечего сказать.
Пока суда скользят вниз по течению, я вижу по берегам скопления людей, но они не приветствуют меня. Они настроены недружелюбно. Большинство дерзко или недоверчиво таращатся на меня в упор. Их молчаливая враждебность вызывает у меня страх. И я не осмеливаюсь ни взмахнуть рукой, ни кивнуть им в знак приветствия. Поездка тянется целую вечность, и с каким же облегчением я замечаю наконец огромную белую башню Тауэра, маячащую вдали!
— Почти приехали, — говорит Гилфорд, хотя все и так ясно. — Тебе пора вставать на свои колодки.
Я надеваю башмаки на платформах высотой в три дюйма, стоящие у моих ног. Мне велели надеть их, чтобы я стала повыше и чтобы меня видели из задних рядов ждущих меня толп народа. Интересно, соберутся ли вообще эти толпы.
Когда лодки причаливают к пристани Корт-гейт у Тауэра, пушки, выставленные вдоль смежной пристани, салютуют мне оглушительным залпом. При помощи Гилфорда я схожу с лодки — а матушка держит мой шлейф — и занимаю свое место под королевским балдахином, который несут шестеро придворных. В сопровождении лордов совета я прохожу по предместьям Тауэра, которые, к моему удивлению, заполнены людьми, выворачивающими шеи, чтобы увидеть меня. Еще более удивительно, что некоторые из них выкрикивают приветствия!
— Боже, храни королеву Джейн! — кричат они, подбрасывая шляпы в воздух. — Боже, храни ваше величество!