Верхний город Шаркар сохранил в целости. Но чтобы пересчитать дворцы и особняки, не сменившие владельцев, хватило бы пальцев одной руки. Что же до храма Ашшура, то он избежал разграбления лишь благодаря чуду.
Пред храмом был установлен Божественный Жребий, огромное копье на шесте. Говорят, копье принадлежало самому Верховному богу Ашшуру. Если так, то ростом Верховный бог был отнюдь не под облака, а всего лишь в сорок — пятьдесят локтей.
Тот, на кого, поворачиваясь, указывало острие копья, подлежал немедленной смерти.
Когда всадники Эгерина вместе с союзниками-карнитами ворвались на Судную площадь перед храмом, копье, впервые после двухвековой неподвижности, повернулось. И указало на принца Шаркара.
Завоеватель, не раз бывавший в Великондаре, знал, что велит Жребий. И знал, что, выступив против Ашшура, потеряет не только союзников, но и голову. Но Шаркар был неглуп. Он оглянулся и увидел позади собственного мага, жреца Змеебо-га Аша.
Может, Жребий и впрямь указал на мага, поскольку тот, позабыв все свое чародейское искусство, безропотно позволил наколоть себя на Божественное копье и скончался, даже не произнеся прощального проклятия.
Копье же Шаркар приказал силой развернуть в сторону моря и закрепить. Чтобы отвести беду от своей новой столицы.
А на вратах Царского дворца высечь:
«Вот этот город!
Я его открыл!
Я повернул кровоточащий Жребий к востоку.
Бог спускается с горы
Не для того, чтоб проявить жестокость,
Но — Власть!»
Правда ли сие, или легенда, но правил Шаркар двадцать девять лет и умер в своей опочивальне, окруженный любящими детьми. Наследнику он оставил крепкое государство и лучшую в Четырех Империях армию. Всадников же эгерини, Шаркарову гвардию, чьими руками и было развернуто Божественное копье, именовали с тех пор — Алыми. И традиция эта сохранилась. Вот почему доспехи воинов стражи, окружавшей носилки Фаргала, алели, как свежепролитая кровь.
Миновав ремесленные кварталы, кавалькада достигла Верхнего города.
Некогда он был огражден стеной. Но стену сокрушили войны и время, и фундамент ее превратился в подобие террасы высотой в два человеческих роста. Прорезая руины стены, широкая дорога поднималась вверх, напрямик, через площадь Согласия к Судной, от которой начинался Императорский Дворец, из-за размеров своих называемый Дивным Городом.
Западной стороной Дивный Город переходил прямо в городскую стену. Настолько мощную и огромную, что ни одному из завоевателей не приходило в голову ^дступиться к Великондару со стороны заката. Впрочем, несмотря на крепость стен, за последние сто лет Дивный Город завоевывался одиннадцать раз. Но всегда — изнутри.
Без помех раненый царь был доставлен во Дворец, где лекарь немедленно обработал его рану и напоил успокаивающим снадобьем. После этого император уснул и спокойно проспал до утра следующего дня.
Глава третья
— Повесить!
Маленький алобородый законник[2] икнул, нюхнул с запястья щепоть толченой коры дерева биб, зажмурился.
Два стражника, подхватив одетого в лохмотья мужчину со скрученными за спиной руками, втащили его на один из помостов.
Раньше чем законник открыл затуманенные глаза, ноги осужденного уже сучили над выскобленными досками помоста.
— Следующего! — пробормотал законник.
Морщины на его лице разгладились.
Старшина ткнул пальцем, и стражники выдернули из кучки ожидавших приговора женщину. Средних лет, одетая по чину ремесленного сословия, держалась она вызывающе.
Собравшаяся вокруг небольшая толпа оживилась.
Законник прищурился. Как всегда бывало сразу после приема коры биб, глаза его застлала дымка.
— Говори! — велел он старшине.
— Избила соседку! — сообщил старшина. — Оскорбляла слух непотребными возгласами. Оскорбляла стражу.
— Каков характер оскорблений? — привычно поинтересовался законник. — Упоминались ли власти, боги — в недостойном или непристойном смысле?
— Нет, справедливый!
— Повреждены ли у пострадавшей, безвозвратно: рука, нога, ухо, глаз…
— Нет, справедливый! Только волосы и кожа!
— Сие не в счет…
Законник смолк, порылся в памяти, вмещавшей тысячелетний свод законов Карнагрии, выискал соответствующий пункт. Приняв подобающий вид, изрек:
— Именем Императора Фаргала, справедливого, единственного, великолепного! Объявляется!
Выдать преступнице шесть плетей! Наложить на нее штраф: в пользу государя — шесть малых серебряных монет; в пользу суда — две малые…
— А не засунуть их тебе в… — завопила женщина.
Один из стражников с удовольствием треснул ее кулаком по спине, и вопль оборвался.
— …серебряные монеты, — невозмутимо продолжал законник, — а также в пользу пострадавшей — одна малая серебряная монета!
Старшина! Следующего!
Зрение законника прояснилось, и очередного преступника он разглядел хорошо.
Молодой, можно сказать — мальчишка. Лет шестнадцати, не больше, а то и четырнадцати. Тощий, хотя широкий в кости. Из таких вырастают сильные мужи.
«Да только не будет мужа», — подумал законник, узнав — по жестокости, с которой обращалась с преступником стража, — перед ним — убийца.
У преступника было узкое, довольно красивое лицо с ястребиным носом и серыми наглыми глазами.
Взгляд законника задержался на спутанных белокурых волосах преступного юноши.
«Года три назад, на рынке, я дал бы за него хорошую цену, — подумал он. — И кожа такая нежная!»
— В чем его вина?
— Воровство! — рявкнул старшина. — Убийство стражника!
Законник, уже без всякой симпатии, оглядел юношу:
— Убил стражника? Каким образом? У него было оружие? Он — высшего сословия?
— Нет, — неохотно проговорил старшина. — У него не было оружия, он отнял меч у убитого!
Сбоку от законника кто-то одобрительно крякнул.
Тот недовольно повернул голову, но, увидев на крякнувшем золотой браслет Служителя Дворца, счел за лучшее промолчать.
Недовольство свое законник излил на старшину.
— Твой стражник спал? — ехидно спросил он. — Негодяй напал на него сзади?
— Нет, — еще более неохотно признал старшина. — Стражник угрожал преступнику мечом и… тот отнял меч и убил стражника. А стражник, верно, подумал, что, раз парень безоружен…
— Хватит! — отрезал законник. — Меня не интересует, что подумал твой дурак! Больше никто не пострадал?
— Нет. Преступника подбили сонной стрелой, сзади, пока он ел! — ответил старшина.
— Где это произошло?
— Что? Где мы его взяли? В «Желтом поросенке»! Он обедал!
— Нет! Где произошло убийство?
— В «Желтом поросенке»! Он украл…
— Где?! Он убил стражника и продолжал есть?
— Точно так, справедливый! Убил и продолжал есть! Причем еду он украл!
— Странно, — пробормотал законник. — Он что, ненормальный?
— Не думаю, справедливый!
— Впрочем, это не важно, совершенно не важно!
Он помолчал, соображая…
— Именем Фаргала, справедливого, единственного и великолепного! Объявляется!
За воровство — отрубить преступнику кисть правой руки! За убийство служителя закона — повесить!
Светловолосый юноша равнодушно глядел поверх головы судьи. Казалось, ему совершенно безразлично, что с ним сейчас произойдет.
«Точно, безумец!» — решил законник.
— Эй, бездельники! — зарычал старшина на замешкавшихся стражников.
Те подхватили убийцу, втащили на помост. Один из них ножом перерезал веревки. Трое других поволокли приговоренного к колоде.
Палач, приземистый широкоплечий, в длинной рубахе, поднял меч, покрутил над головой, развлекая народ.
Тень, отбрасываемая на площадь громадой храма Ашшура, придвинулась к самому помосту.
«Через часок придется перебраться поближе к воротам», — подумал законник.
С другой стороны площади раздался слитный цокот сотен лошадиных подков.
Головы зевак мгновенно повернулись на звук.
Палач положил меч на колоду и тоже уставился на дальний конец площади. Он стоял на возвышении, а потому видел все куда лучше, чем столпившиеся у помоста.
Царь!
— Царь! Царь Фаргал! — загудела толпа.
Вот зрелище получше, чем какое-то повешение!
Грохот подков нарастал.
Первыми, вслед за парой трубачей в зеленых одеждах, ехала царская стража, копейщики в доспехах цвета свежей крови. Алые.
Гордые. Грозные. Лучшие воины Карнагрии.
За ними — высокая, изукрашенная самоцветами, горящая золотом императорская колесница. Шесть белых коней влекли ее. Царь Фаргал!
Царь предпочел бы ехать верхом. Но рана едва затянулась, и лекарь не советовал садиться в седло еще дня три.
Потому на календарное богослужение в храм Ашшура он ехал в императорской колеснице. Как, кстати, и требовала традиция.
Рядом с царем стоял — правая рука, советник, друг — Люг Смертный Бой из соктов.
За колесницей павлиньим хвостом — блестящая свита, аристократы. А за свитой — снова всадники в алой броне.
Толпа подалась назад, раздвинулась, избегая копыт и шипов на латах коней.
Осужденный, которого все еще крепко держали трое стражников, повернул голову.
Холодные глаза царя — цвет зимнего моря — встретились с серыми глазами осужденного.
— О великий Ашшур! — пробормотал мужчина с золотым браслетом, тот, что рассердил законника.
Ястребиный профиль юноши был — точь-в-точь — профиль Владыки Карнагрии.
Царь что-то сказал.
Раздвинув конем толпу, один из приближенных подъехал к законнику.
— В чем вина этого человека? — крикнул он с высоты седла.
— Воровство, убийство стражника! — просипел оробевший законник. — Царю угодно смягчить приговор?
Придворный молча повернул коня, вернулся к колеснице.
Голова в золотом, увенчанном короной шлеме едва заметно качнулась.
Придворный вновь подъехал к законнику.
Толпа ждала, затаив дыхание.