27
Первое мая! Ни лавровый листок, ни птичья
трель, ни яркий цветок
Не отвлекут меня, о веселая дама, от того,
чтобы внимать каждому твоему слову.
Прекрасная дама, молю тебя.
Люби меня всегда.
Я за тебя готов сразиться с любым
противником и поразить его, поверь.
Лишь бы остаться рядом с тобой навсегда.
Первые несколько недель на острове Керкира, западной окраине Византийской империи, многие из нас будут вспоминать с чувством, близким к ностальгии. Это был период обманчивого спокойствия перед наступлением самых длинных и тяжелых испытаний в нашей жизни.
Несмотря на мелководье, путь вдоль побережья мы преодолели легко. Горы к востоку от нас приблизились к самому краю суши, и вскоре уже казалось, будто они вырастают прямо из моря. Знакомые запахи и звуки и физические трудности пребывания на борту корабля послужили приятным разнообразием на фоне последних мрачных дней, когда на наших глазах разгневанная Венеция уничтожала Задар. Вода не переставала поражать нас своими оттенками — зеленым на отмелях и бархатисто-синим на глубине. Они были такими насыщенными, что хоть ложкой черпай. На горных склонах росли сосны — ярко-зеленые пятна на фоне белого известняка — совсем как весенняя поросль у меня на родине. Путешествие морем было малоприятным, но во второй раз оно проходило легче. Почти все время я обучал Джамилю игре смычком (трудно запомнить, что нужно дышать, пока проводишь смычком по струнам, — так и тянет задержать дыхание до конца «полного прохода»). Для меня это был прекрасный предлог касаться ее запястий.
Поначалу никто не знал, почему мы сделали здесь остановку и куда затем направимся. Бонифаций, дож и высокородные особы остались на берегу, подальше от дымящихся руин Задара, и ждали прибытия царевича Алексея из Германии.
Остров Керкира, который иначе называется Корфу, представляет собой длинный участок суши, широкий на севере, сужающийся к юго-востоку. Этакий итальянский полуостров в миниатюре. На некоторых картах он похож на баранью отбивную. Большая полукруглая бухта с городом-крепостью, примостившимся на нижней губе, расположена на восточной стороне, в виду греческого материка. Добрые жители этого города, прослышав о судьбе Задара, встретили нас яростным градом камней, так что пришлось спасаться бегством после первой попытки бросить в бухте якорь. На самом деле этот прием объяснялся не только нашей репутацией. Всемирно известный генуэзский пират Леон Ветрано (да, я тоже о нем никогда не слышал) завоевал остров несколько лет назад и использовал его для совершения набегов на некое место под названием Пелопоннес. В конце концов он исчез где-то в тумане, но местные жители до сих пор не любят неожиданных визитеров. Мы попытались приблизиться к острову снова, на этот раз с севера, вне зоны действия мощных катапульт крепости. Место здесь было коварное из-за песчаных отмелей, но в конце концов весь флот вошел в безопасную гавань. Как только венецианцы захватили несколько близлежащих деревень и запугали восточную половину острова, добившись капитуляции, нам позволено было высадиться на берег, и мы разбили лагерь на равнине.
Здесь было красиво и бесконечно солнечно — горы не такие крутые, как возле Задара, а воздух гораздо нежнее. Чудесно жить на просторе, не чувствовать скованности от корабельных переборок или городских стен. Я увидел много необычных певчих птиц и дичи, некоторых даже узнал: пустельга, сокол, жаворонок. А таких безобидных зверюшек, как здесь, я не встречал с тех пор, как покинул Британию, — гекконов, серых цапель, ежей, белых цапель, белок и прочих мелких тварей, которых не встретишь ни на мощеных городских улицах, ни на кораблях. Мне особенно понравились гекконы; я с удивлением отметил, что эти рептилии похожи на меня.
Иногда с городских стен слетали камни, выпущенные из катапульт, иногда молодежь делала короткую, беспощадную вылазку, но в целом нас никто не тревожил. Местные священники, оказавшиеся православными, даже пригласили к себе на обед Конрада вместе с другими католическими епископами. Там состоялся теолого-политический спор (православные, в частности, пришли в ужас от того, что католическая церковь участвует в военных действиях). После этого священники расстались на вежливой ноте.
Как обычно, начали расползаться слухи, что Грегор Майнцский безропотно держит путь на Константинополь, хотя, как и в случае с Задаром, не будет участвовать в бою. Не представляю, кто мог распустить эти слухи, но они оказали благотворное воздействие на германских и фламандских рыцарей. Если кто из них и не хотел сражаться в поддержку царевича Алексея, то у него теперь не оставалось предлога вообще отказаться от похода. Отправиться в Константинополь, гласила новая молва, само по себе не зазорно, просто это новое отклонение от главной цели паломничества. В конце концов, Константинополь — один из пяти городов-святынь христианского мира, где собрано так много реликвий, что только от их близости можно излечить все болезни и очиститься от всех грехов. По слухам, там хранилась голова Иоанна Крестителя, который был — всем известно — семейным святым Грегора Майнцского. Отклонение к Константинополю будет благотворно для души каждого.
Особенно моей.
Ибо меня давно осенило, что у Джамили, вероятно, больше родственников в Константинополе, чем в Египте. Поэтому и захотелось пробудить в Грегоре собственное желание отправиться туда.
Вообще-то ничего «пробуждать» не пришлось. Грегора абсолютно не радовало новое отклонение от курса, и он наполовину (но не больше) был убежден, что так поступать не следует. Он уже начал подозревать, что я говорил правду, заявив о запрете Папы Иннокентия. С другой стороны, рыцарь все еще хватался за одну-единственную соломинку: предводитель сказал, что они идут в поход, значит, они идут. Он смутился, и в то же время у него отлегло от души, когда я передумал и начал всячески поддерживать эту идею.
Многие воины, однако, не хотели ничего большего, кроме как исполнить свои клятвы в Святой земле, а потом вернуться к семьям и обычным делам. Они не желали отклоняться в сторону и вмешиваться, пусть даже косвенным образом, в политику других народов, даже если это означало, что они увидят легендарный город Византии. Кроме того, армия подписала договор с венецианцами всего лишь на год, и этот год перевалил за половину. Пакт о помощи Алексею подписало не больше десятка вожаков. Само собой, такое обязательство не свяжет всю армию, ворчали в закоулках между палатками.
Грегор, чувствуя растущие разногласия, забеспокоился, и теперь, как ни смешно, я к нему присоединился. Ну кто мог подумать, что я стану волноваться из-за того, что армия, презираемая мною, свернет от цели, презираемой мною, ради другой цели, еще более мною презираемой?
Волновались не только мы с Грегором. Отто был ни за, ни против нового маршрута. Он желал только одного: чтобы армия оставалась целостной и служила мощной боевой (или, на худой конец, мародерской) силой, куда бы ее ни направили. Брожение умов угрожало этой целостности.
Ну и конечно, была еще Джамиля. Она расцвела, вырвавшись из заточения, проводила часы в благословенном относительном одиночестве на задворках лагеря, купаясь в лучах яркого солнца и собирая соцветия и стебли местных целебных трав. Женщина улыбалась, глядя на мои акробатические трюки, и смеялась над моими дурачествами — не потому, что находила их смешными, а потому, что уж очень я старался ее рассмешить, и ей это нравилось.
Джамиля выговаривала Грегору позади шатра одним солнечным днем, когда думала, что я их не слышу:
— Господин, ты избегаешь разговоров о своем моральном выборе, потому что беспокоишься за меня. Наверное, ты веришь, что Папа запретил поход на Византию, но боишься подвергнуть меня риску. Поэтому я стала твоим предлогом не рассматривать слишком пристально сложившуюся ситуацию.
Услышать ответ Грегора мне не удалось, потому что Лилиана (мы подслушивали вместе с ней) утянула меня от шатра, почувствовав, что я собираюсь вмешаться.
Ближе к вечеру на горизонте появилась красная галера дожа, и вся армия, придя в большое волнение, принялась гадать, кто сойдет на берег. По всей солнечной равнине люди стайками двигались к гавани, чтобы наконец увидеть пресловутого царевича Алексея. Я отправился туда вместе с Грегором, потому что вопреки себе был заинтригован. Теперь, когда у меня были собственные причины желать этого нового похода, хотелось убедиться, что от него будет хоть какой-то толк. Я знал, что Алексею едва исполнилось двадцать, но помнил, каким был мой король в двадцать лет. В этом возрасте он уже успел стать настоящим лидером, не чета всем прочим знатным, но мелким сошкам. Возможно, Алексей сам был знатной мелкой сошкой, а узурпатор — таким же злодеем, как мой мерзкий англичанин. Возможно, Алексей заслуживал, чтобы мы с Грегором стали его искренними поборниками. Возможно, если я помогу ему свергнуть дядю-узурпатора, то это станет для меня очищением грехов. Я хотел рассмотреть все варианты.
На берегу толпились бароны со своими слугами, пожелавшие узнать, на что они подпишутся, если армия действительно пойдет на Константинополь. Царевич Алексей вышел на палубу венецианской галеры, и мы наконец увидели юношу, чьи жизненные обстоятельства меняли судьбу всей кампании.
Вид у него был непримечательный, но не противный. Темно-каштановые волосы, карие глаза, аристократическая бледность правда, отдававшая желтизной, высокие округлые скулы. Нельзя сказать, чтобы он был абсолютно неуклюж, но не без того. К тому же он не производил впечатление человека, владеющего мечом или копьем. Держался царевич скорее с усталым раздражением, нежели с воинственным достоинством. А еще он был усыпан жемчугом — я имею в виду не украшения, а расшитую тунику, показавшуюся мне нелепой.
Народ был разочарован. Разочарование буквально зависло в воздухе и проявилось в паузе перед тем, как послышались протокольно-приветственные крики и хлопки. Всем стало ясно, что юноша, а по сути мужчина, не завоюет новых сторонников, а может, даже и лишится нескольких еще до того, как ступит на твердую землю.