Герцог Элвритсхолла сделал глубокий вдох и принялся нервно теребить бороду.
– Мой народ и народ в землях Эолейра оказались в очень трудном положении, милорд, – заговорил Изгримнур. – Впервые с начала правления Джона Пресбитера Тракт Фростмарш стал непроходимым – метели на севере и грабители на юге. Королевская северная дорога, проходящая через Вилдхельм, находится в таком же ужасном состоянии. Нам необходимо открыть эти дороги и поддерживать их в действующем состоянии. – Изгримнур наклонился в сторону и сплюнул на пол. Флуирен поморщился. – Во многих кланах, как написал мне в последнем письме мой сын Изорн, люди страдают от голода. Мы не можем продавать наши товары, не можем связаться с удаленными кланами.
Гутвульф, который развлекался тем, что резал край стола, демонстративно зевнул. Хаферт и Годвиг, два молодых барона, носивших широкие зеленые ленты, тихонько захихикали.
– Надеюсь, герцог, – демонстративно растягивая слова, заговорил Гутвульф, откинувшись на спинку кресла, точно греющийся на солнце кот, – вы не станете винить в этом нас. Разве наш повелитель король обладает властью Всемогущего Господа и способен мановением руки останавливать снег и метели?
– Я и не предлагаю, чтобы он это сделал, – прорычал Изгримнур.
– Может быть, – сказал Прайрат, сидевший во главе стола, и на его лице появилась широкая и неуместная улыбка, – вы также вините короля за исчезновение его брата, судя по слухам, которые до нас доходят?
– Никогда! – Изгримнур был искренне потрясен. Сидевший рядом с ним Эолейр прищурился, словно произошло нечто неожиданное. – Никогда! – повторил герцог, беспомощно глядя на Элиаса.
– Я знаю Изгримнура и уверен, что он ни за что не подумал бы ничего подобного, – заявил король, вяло махнув рукой. – Мы помним, как старый дядя Медвежья Шкура качал меня и Джошуа на своих коленях. Конечно, я надеюсь, что с Джошуа все в порядке, однако то, что он до сих пор не прибыл в Наглимунд, меня тревожит, – но если кто-то и ведет грязную игру, она не на моей совести. – Когда Элиас замолчал, он выглядел встревоженным и устремил взгляд в пустоту, словно погрузился в сбивавшие его с толку воспоминания.
– Позвольте мне вернуться к делу, милорд, – сказал Изгримнур. – Северные дороги не безопасны, и дело не только в суровой погоде. Мои графы не в силах контролировать всё, их слишком мало. Нам нужны люди – сильные люди, чтобы Фростмарш снова стал безопасным. Наши земли полны грабителей и разбойников и… как кое-кто утверждает, там происходят куда более страшные вещи.
Прайрат заинтересованно наклонился вперед, его подбородок опирался на руки с длинными пальцами, как у ребенка, смотрящего в окно, и в запавших глазах отразился отблеск факелов.
– О каких «страшных вещах» вы говорите, благородный Изгримнур?
– Это не столь важно. Люди многое выдумывают, и не более того… – Риммер смущенно замолчал и сделал глоток вина.
Эолейр встал.
– Если герцог не хочет говорить о том, какие слухи ходят на рынках и среди слуг, это сделаю я. Северяне напуганы. Там происходят события, которые невозможно объяснить суровыми холодами и плохим урожаем. В моих землях нам нет нужды поминать ангелов и демонов. Нам, живущим в Эрнистире – нам, людям Запада, – известно о существах, что ходят на двух ногах, но не являются людьми… и стоит их бояться или нет. Мы, в Эрнистире, знали ситхи, когда они еще обитали на наших полях, и им принадлежали высокие горы и бескрайние луга Эркинланда.
Факелы уже начали гаснуть, и казалось, будто высокий лоб Эолейра и щеки испускают слабое алое сияние.
– Мы не забыли, – негромко продолжал он, но его голос заставил даже дремавшего Годвига поднять пропитанную винными парами голову, подобно псу, услышавшему призывный зов трубы. – Мы, живущие в Эрнистире, помним дни великанов, дни северного проклятья и Белых Лис, вот почему сейчас я говорю прямо: зло уже рядом в эту полную дурных знамений зиму и весну. Речь не только о разбойниках, грабящих путешественников и убивающих крестьян на фермах. Жители севера напуганы.
– «Мы, живущие в Эрнистире!» – Насмешливый голос Прайрата пронзил тишину и нарушил магию чужого мира. – «Мы, живущие в Эрнистире!» Наш благородный друг язычник утверждает, что говорит прямо! – Прайрат указал на слишком большой символ Дерева на груди своего алого одеяния, совсем не подходившего священнику. На лице Элиаса появилась хитрая улыбка. – Просто замечательно! – продолжал священник. – Великаны и эльфы! – Прайрат взметнул руку вверх, и его рукав затрепетал над обеденными тарелками. – Можно подумать, его величеству больше не о чем тревожиться – его брат исчез, напуганные подданные голодают, – как будто огромное сердце короля и без того не готово разорваться от боли! А вы, Эолейр, рассказываете нам языческие истории о призраках, которые услышали из уст старых сплетниц!
– Да, он язычник, – прорычал Изгримнур, – но у Эолейра больше доброй воли эйдонита, чем в своре ленивых щенков, которых я вижу при дворе… – Барон Хаферт залаял, вызвав пьяный смех Годвига, – …в то время как люди голодают и теряют надежду!
– Все в порядке, Изгримнур, – устало сказал Эолейр.
– Милорды! – с тревогой вскричал Флуирен.
– Нет, я не стану слушать, как тебя оскорбляют за честные слова! – взревел Изгримнур, повернувшись к Эолейру. Он поднял кулак, чтобы снова ударить по столу, но передумал, поднес руку к груди и сжал висевший на цепочке символ Дерева. – Простите мою вспышку, мой король, но граф Эолейр сказал правду. Имеют под собой основания страхи людей или нет, но они сильно напуганы.
– И чего же они боятся, дорогой дядя Медвежья Шкура? – спросил король, протягивая кубок Гутвульфу, чтобы тот его наполнил.
– Они боятся темноты, – с достоинством ответил герцог. – Они боятся зимней темноты, и еще – что в нашем мире станет еще темнее.
Эолейр перевернул свой пустой кубок.
– На рынке Эрчестера немногие купцы, сумевшие добраться до юга, рассказывают о странном видении. Я слышал одну и ту же историю множество раз, и у меня нет сомнений, что все горожане ее знают. – Эолейр помолчал и посмотрел на риммера, который мрачно кивнул, поглаживая седую бороду.
– Ну? – нетерпеливо сказал Элиас.
– По ночам в Пустошах Фростмарша видят удивительную вещь – черную повозку, в которую запряжены белые лошади…
– Как необычно! – оскалился Гутвульф, но Элиас и Прайрат неожиданно переглянулись.
Король приподнял бровь и снова посмотрел на Эолейра:
– Продолжай.
– Те, кто ее видел, утверждают, что она появилась через несколько дней после Дня обманов. Они говорят, что на повозке лежит гроб, а за ней идут монахи в черных сутанах.
– И какие языческие явления природы крестьяне связывают с этим видением? – Элиас, не спуская взгляда с эрнистирийца, с задумчивым видом откинулся на спинку стула.
– Они говорят, мой король, что это повозка с телом вашего отца – прошу прощения, сир, – и до тех пор, пока земля будет продолжать страдать, он не сможет спокойно спать.
Король заговорил после долгой паузы, и его голос был не громче шипения факелов.
– Ну тогда, – сказал Элиас, – мы должны позаботиться о том, чтобы мой отец наконец обрел заслуженный отдых, не так ли?
«Вы только на них посмотрите, – думал старый Тайгер, когда тащил свою согнутую ногу и усталое тело по проходу тронного зала. – Посмотрите на них, все дурачатся и веселятся, они больше похожи на языческих вождей тритингов, чем рыцарей Эркинланда и эйдонитов».
Придворные Элиаса улюлюкали и кричали, когда шут, хромая, проходил мимо них, трясли головами и корчили рожи, словно он обезьянка из Наракси, посаженная на цепь. Даже король и Рука короля, граф Гутвульф, стул которого стоял совсем рядом с троном, не удержались от грубых шуток; Элиас сидел, закинув ногу на ручку трона из костей дракона, точно неотесанный деревенщина, и только юная дочь короля Мириамель мрачно молчала, ее хорошенькое личико оставалось серьезным, плечи были расправлены, словно она ожидала удара. Волосы цвета меда – доставшиеся ей ни от темноволосого отца, ни от матери, чьи волосы были черными как смоль – обрамляли лицо, словно занавеси.
«Такое впечатление, что она пытается спрятаться за волосами, – подумал Тайгер. – Как жаль. Говорят, веснушчатая милашка упряма и дерзка, но сейчас я вижу в ее глазах лишь страх. Я подозреваю, что она заслуживает лучшего, чем окружение из самодовольных волков, что теперь рыщут по замку, но, по слухам, отец уже обещал отдать ее в жены проклятому пьянице и гордецу Фенгболду».
Тайгер шел очень медленно, его постоянно цепляли за одежду или отвешивали обидные шлепки. Считалось, что прикосновение к голове карлика приносит удачу. Тайгер был обычного роста, но старым, очень старым и сгорбленным, и придворным нравилось относиться к нему так, словно он карлик.
Наконец он добрался до трона Элиаса. Глаза короля были красными от чрезмерного употребления вина, или недосыпания, или – скорее всего – от того и другого.
Элиас обратил взгляд зеленых глаз на шута.
– Итак, мой дорой Тайгер, – сказал он, – ты почтил нас своим присутствием.
Шут заметил, что пуговицы на белой блузе короля расстегнуты, а на красивых перчатках из оленьей кожи, засунутых за пояс, осталось жирное пятно.
– Да, сир, я пришел. – Тайгер поклонился, что далось ему с трудом из-за больной ноги; придворные принялись насмешливо фыркать.
– Перед тем как ты развлечешь нас, старый шут, – сказал Элиас, помахивая ногой, водруженной на ручку трона, и пристально глядя на старика, – могу я попросить тебя о небольшой услуге? Я давно хотел задать тебе вопрос.
– Конечно, мой король.
– Тогда скажи мне, дорогой Тайгер, почему ты получил собачье имя?
Элиас приподнял брови в фальшивом изумлении, сначала повернувшись к Гутвульфу, потом к Мириамель, которая отвела взгляд. Остальные придворные рассмеялись и принялись шептаться, прикрывая рты руками.
– Никто не называл меня собачьим именем, сир, – негромко ответил Тайгер. – Я сам его выбрал.