Саймон подумал, что ему следовало бы сообщить им о своем присутствии; он плохо знал Тайгера, но находился в дружеских отношениях с Шемом и Рубеном. Однако после коротких раздумий не стал этого делать, решив, что незаметно наблюдать за ними будет гораздо интереснее – быть может, он сумеет придумать какую-нибудь забавную шутку! И он устроился поудобнее в своем тихом потайном местечке.
– Клянусь святым Муирфатом и Архангелом, – сказал Тайгер после того, как сделал несколько глотков, – мне это было необходимо! – Он провел по краю кувшина указательным пальцем, потом приложил его к губам.
Шем Конюх потянулся к кувшину через широкий живот кузнеца, взял его, тоже сделал пару больших глотков и вытер губы загрубевшей ладонью.
– Ну и куда ты пойдешь? – пробормотал он, обращаясь к шуту.
Тайгер тяжело вздохнул. Казалось, жизнь разом покинула участников маленькой вечеринки; все трое мрачно смотрели в пол.
– У меня есть родственники – довольно далекие – в Гренефоде, в дельте реки. Может быть, я пойду туда, хотя не думаю, что они захотят кормить лишний рот. Или отправлюсь на север, в Наглимунд.
– Но Джошуа исчез, – сказал Рубен и рыгнул.
– Да, его нет, – добавил Шем.
Тайгер закрыл глаза и закинул голову назад, так что она негромко стукнулась о грубое дерево стенки.
– Но люди Джошуа все еще владеют Наглимундом, они должны проявить сочувствие к тому, кого выгнали из дома хамы Элиаса – в особенности теперь, когда ходят слухи, что Элиас убил бедного принца Джошуа.
– А другие болтают, будто Джошуа стал предателем, – сонно пробормотал Шем, потирая подбородок.
– Тьфу, – сплюнул маленький шут.
Лежавший наверху Саймон вдруг также почувствовал тепло весеннего дня, его медленную сонную тяжесть. Разговор внизу стал казаться ему незначительным и далеким, а убийство и предательство – названиями далеких невиданных мест.
Во время последовавшей долгой паузы глаза Саймона стали неотвратимо закрываться…
– Быть может, ты поступил не слишком разумно, брат Тайгер… – заговорил Шем, худой старина Шем, костлявый и сморщенный, точно кусок мяса, долго провисевший в коптильне. – …Не стоило дразнить короля, я хотел сказать. Зачем ты решил спеть такую полную намеков песню?
– Ха! – Тайгер энергично почесал нос. – Мои западные предки были настоящими бардами, а не хромающими старыми акробатами вроде меня. Они могли спеть ему такую песню, что уши у него свернулись бы в трубочки! Они рассказывали, что поэт Эоин-эк-Клайас однажды сочинил могучую гневную балладу, и все золотые пчелы Грианспога налетели на вождя Гормбату и жалили его до тех пор, пока он не умер… вот это была песня! – Старый шут снова откинул голову к стене. – Король?! Зубы Господни, я даже не могу заставить себя так его называть. Я находился рядом с его святым отцом, мужчиной и ребенком – и он был настоящим королем! А Элиас не лучше, чем разбойник… он не стоит и половины своего… отца. Джон…
Сонный голос Тайгера смолк. Голова Шема Конюха медленно опустилась на грудь. Глаза Рубена оставались открытыми, казалось, он смотрит в тени между стропилами. Рядом с ним снова зашевелился Тайгер.
– А я рассказывал, – неожиданно заговорил старик, – о королевском мече? О мече короля Джона – Сияющем Когте? Он отдал его мне со словами: «Тайгер, только ты можешь передать его моему сыну Элиасу. Только ты!» – По морщинистой щеке шута сбежала слеза. – «Отведи моего сына в тронный зал и отдай ему Сияющий Коготь», так он меня попросил – и я это сделал! Я принес Элиасу меч в ту ночь, когда его дорогой отец умер… и вложил ему в руку, в точности как хотел король… а он его уронил! Уронил меч! – Голос Тайгера наполнил гнев. – Меч, с которым его отец отправлялся в сражения больше раз, чем блох у собаки! Я не мог поверить, что он настолько неуклюжий, не мог поверить в такое… неуважение! Вы меня слушаете, Шем? Рубен? – Сидевший рядом с ним кузнец только хрюкнул.
– Тсс! Конечно, я пришел в ужас. Я поднял меч, вытер его льняным полотном, в которое он был завернут, и снова протянул Элиасу. На этот раз он взял его двумя руками. «Клинок кривой», – заявил он, как идиот. Теперь, когда Элиас держал Сияющий Коготь в руках, на его лице появилось странное выражение, словно… словно… – Шут замолчал.
Саймон испугался, что Тайгер заснул, но старый шут лишь надолго задумался, ведь его разум был затуманен винными парами.
– Выражение его лица, – продолжал Тайгер, – было как у ребенка, который делает что-то ужасно плохое – да, именно! Точно так! Он побледнел, его рот приоткрылся – и он протянул меч мне! «Похороните его вместе с моим отцом, он должен остаться с ним», – сказал Элиас.
«Ваш отец хотел, чтобы меч перешел к вам, милорд!» – возразил я, но он не слушал.
«Наступает новая эра, старик, – сказал он мне, – и нам не нужно впадать в детство и носиться с реликвиями прошлого». Представляете, сколько в нем желчи?!
Тайгер пошарил вокруг, нашел кувшин и поднес его к губам, чтобы сделать большой глоток. Оба его спутника уже закрыли глаза и громко храпели, но маленький шут, охваченный глубоким негодованием, не обращал на них внимания.
– Он даже отказался сам положить клинок в могилу. Элиас больше не стал к нему прикасаться! Заставил это сделать младшего брата! Заставил Джошуа… – Тайгер принялся кивать лысой головой. – Казалось, меч жег ему руки… так он хотел от него избавиться… скорее, скорее… проклятый щенок… – Тайгер еще раз кивнул, потом его голова опустилась на грудь и больше не поднималась.
Когда Саймон тихонько спустился по лестнице с сеновала, все трое мужчин храпели, как старые собаки возле камина. Он на цыпочках прокрался мимо них, заткнув по дороге кувшин пробкой, чтобы кто-то из них не перевернул его во сне и не разлил остатки вина, и вышел во двор, освещенный косыми лучами солнца.
«Сколько всего странного случилось в этом году, – подумал он, бросая камушки в колодец, стоявший посередине двора. – Засуха и болезни, исчезновение принца, убитые и сгоревшие люди в Фальшире»… Однако все это не казалось ему очень серьезным.
Все случается с другими, решил Саймон, с облегчением и одновременно огорчением. Все случается с чужими людьми.
Она устроилась на скамейке у окна и смотрела вниз сквозь изящную гравировку на оконном стекле. Она не подняла взгляда, когда он вошел, хотя звук его шагов по плиткам сообщил ей о его появлении; несколько мгновений он стоял в дверном проеме, скрестив руки на груди, но она не поворачивалась. Он подошел к ней, остановился и выглянул наружу через ее плечо.
Во дворе было не на что смотреть, если не считать кухонного мальчишки, сидевшего на краю каменного водоема, – длинные ноги, копна нечесаных волос и перепачканная рубашка. Больше во дворе никого не было, разве что еще овцы с грязной шерстью, искавшие в темноте свежую траву.
– Что-то не так? – спросил он, положив широкую ладонь ей на плечо. – Теперь ты так меня ненавидишь, что прячешься и не говоришь ни слова?
Она покачала головой, и на миг солнечный луч вспыхнул в ее волосах, она подняла руку и сжала его ладонь прохладными пальцами.
– Нет, – сказала она, продолжая смотреть на пустой двор. – Но я ненавижу вещи, которые меня окружают. – Он наклонился вперед, но она быстро убрала руку и поднесла ее к лицу, словно желая защититься от полуденного солнца.
– Какие вещи? – спросил он, и в его голосе отчетливо послышалось раздражение. – Неужели ты хотела бы вернуться в Мермунд и жить в продуваемом сквозняками дворце, который мне отдал отец, где запах рыбы отравляет воздух даже на самых высоких балконах? – Он протянул руку, взял ее за подбородок и мягко, но твердо повернул голову к себе, пока не увидел полные слез и гнева глаза.
– Да! – сказала она и оттолкнула его руку, но на этот раз не стала отводить взгляда. – Да, я бы хотела. Там ты чувствуешь ветер и видишь океан.
– О господи, девочка, океан? Ты хозяйка всего известного мира, однако плачешь из-за того, что не можешь увидеть проклятую воду? Посмотри! Посмотри сюда! – Он показал мимо стен Хейхолта. – Разве в Кинслаге нет воды?
Она бросила на него презрительный взгляд.
– Это бухта, королевская бухта, которая лишь ждет, когда король сядет в лодку или соберется поплавать. Но ни один король не владеет морем.
– Вот как. – Он сел на пуф так, что его длинные ноги оказались по разные стороны. – А еще ты думаешь, что мы здесь в плену, верно? Какая чепуха! Я знаю, почему ты расстроена.
Она отвернулась от окна, и в ее глазах появилась решимость.
– В самом деле? – спросила она, и под пренебрежением появилась крошечная искорка надежды. – Тогда скажи, почему, отец.
Элиас рассмеялся:
– Потому что ты скоро выйдешь замуж. И это нормально! – Он придвинулся к ней. – О Мири, тебе нечего бояться. Фенгболд хвастун, но он молод и пока глуп. Однако терпеливая женская рука быстро поможет ему обрести манеры. В противном случае… ну он будет полнейшим дураком, если станет плохо обращаться с королевской дочерью.
На лице Мириамель появилось выражение ожесточения и обреченности.
– Ты не понимаешь. – Ее голос стал холодным, как у сборщика налогов. – Фенгболд интересен мне не больше, чем камень или башмак. Я тревожусь из-за тебя – ведь бояться следует тебе. Зачем ты устраиваешь для них спектакли? Зачем смеялся над стариком и угрожал ему?
– Смеялся и угрожал?! – На мгновение широкое лицо Элиаса исказила уродливая усмешка. – Старый сын шлюхи спел песню, в которой почти напрямую обвинил меня в исчезновении брата, а ты говоришь, что я над ним смеюсь? – Внезапно король вскочил на ноги, сердито оттолкнул пуф, тот отлетел в сторону и перевернулся. – Чего мне бояться? – неожиданно спросил он.
– Если ты сам не знаешь, отец, – а ведь ты проводишь столько времени с этой змеей, Прайратом, и его дьявольскими штуками, – если ты сам ничего не чувствуешь…
– Клянусь Эйдоном, что ты говоришь? – потребовал ответа король. – Что тебе известно? – Он с громким хлопком ударил себя ладонью по бедру. – Ничего! Прайрат мой слуга, который многое умеет – он может сделать для меня такое, что не по силам никому.