Голоса, множество голосов – то ли звучавших у него в голове, то ли в лежавших вокруг тревожных тенях, Саймон сказать не мог, – были его единственными спутниками в тот первый ужасный час.
Саймон Олух! Он сделал это снова, Саймон Олух!
Его друг мертв, его единственный друг, будьте к нему добры, будьте добры!
Где мы?
В темноте, в темноте навсегда, чтобы метаться подобно летучей мыши, точно вопящая душа, по бесконечным туннелям…
Теперь он Саймон Странник, обреченный на скитания, и вопросы…
Нет. – Саймон задрожал, пытаясь заглушить громкие голоса. – Я вспомню. Я не забуду красную линию на старой карте, буду искать Лестницу Тань’я – чем бы она ни оказалась. Я буду помнить холодные черные глаза убийцы Прайрата, буду помнить моего друга… моего друга доктора Моргенеса…
Он опустился на усыпанный песком пол туннеля, рыдая от беспомощного, бессильного гнева, его сердце едва слышно билось в этой вселенной черного камня. Мрак душил, давил, не давал дышать.
Почему он так поступил? Почему не пытался бежать?
Он умер, чтобы спасти тебя, глупый мальчишка, – и Джошуа. Если бы он побежал, они стали бы вас преследовать; Прайрат обладает сильной магией. Вас поймали бы, и у них появилась бы возможность броситься в погоню за принцем, выследить его и вернуть в темницу. Моргенес умер, чтобы этого не произошло.
Саймон ненавидел звук собственных рыданий, трусливое хныканье, с которым никак не мог справиться. Так продолжалось до тех пор, пока его голос не превратился в хриплый скрежет – с ним он мог жить, но только не с сопливым мычанием заблудившегося в темноте Олуха.
Его тошнило, у него кружилась голова, но он вытер лицо рукавом рубашки и тут только почувствовал вес хрустальной сферы, которую Моргенес успел вложить ему в руку. Свет. Доктор дал ему свет. А еще пергаменты, которые давили ему на живот, – последний подарок Моргенеса.
Нет, – прошептал голос, – предпоследний, Саймон Странник.
Саймон тряхнул головой, пытаясь избавиться от липкого бормочущего страха. Что сказал Моргенес, когда привязывал блестящую безделушку к тонкой лапке воробья? Будь сильным с этой тяжелой ношей? Почему же он сидит в темноте, скулит и распускает слюни – разве он не ученик Моргенеса?
Саймон поднялся на ноги, голова у него по-прежнему кружилась, его била отчаянная дрожь. Он чувствовал гладкую теплую поверхность сферы под пальцами и посмотрел в темноту, туда, где должны были находиться его руки, одновременно думая о докторе. Как мог старик так часто смеяться, ведь мир вокруг полон скрытого предательства и красивых вещей, внутри которых прячется гниль? Так много тени и так мало…
Перед ним вспыхнула булавочная головка света – крошечная дырочка в скрывавшем солнце покрывале ночи. Саймон потер сферу сильнее, не сводя с нее взгляда. Свет расцвел, заставляя тени отступить; стены туннеля, окрашенные сияющим янтарем, возникли справа и слева, и ему вдруг показалось, что его легкие наполнились воздухом. Он мог видеть!
Короткий восторг испарился, когда он оглядел коридор. На него набросилась такая головная боль, что ему показалось, будто задрожали стены. Туннель оставался невыразительным, одинокая дыра, пробитая под замком, украшенная гирляндами бледной паутины. Позади Саймон увидел перекресток, который успел пройти, зияющий рот в стене, и вернулся к нему. Быстрое сияние хрустальной сферы показало, что там ничего нет, если не считать груды мусора, исчезавшей в темноте, за границей слабого света сферы.
Сколько еще перекрестков он успел миновать? И как узнать, какие из поворотов были правильными? На Саймона накатила новая удушающая волна страха. Он безнадежно один, безнадежно потерян. Ему никогда не найти дорогу обратно к свету.
Саймон Странник, Саймон Олух… семья мертва, друг мертв, и теперь он будет вечно скитаться в темноте…
– Молчать! – проревел он вслух и с удивлением услышал, как эхо отскакивает от стен тоннеля, послание от короля Подземелья: «Молчать… молчать… молча… мол…».
Король Туннелей Саймон неуверенно начал свой путь.
Коридор вел вниз, в каменное сердце Хейхолта, удушающий, извивавшийся, покрытый паутиной путь, озаренный лишь сиянием хрустальной сферы Моргенеса. Порванная паутина совершала медленный призрачный танец у Саймона за спиной; когда он оборачивался, чтобы посмотреть назад, нити, казалось, махали ему вслед, словно цепкие, лишенные костей пальцы утопленников. Обрывки шелковой паутины застревали у него в волосах, и ему приходилось держать руку перед лицом, защищая глаза. Он часто чувствовал, как маленькие существа с множеством ног пробегали по его пальцам, когда он пробивался сквозь паутину, и он на несколько мгновений останавливался и опускал голову, пока не отступала дрожь отвращения.
Постепенно становилось все холоднее, от близко подходивших друг к другу стен веяло сыростью. Некоторые участки туннеля были завалены; кое-где куски земли и камни лежали прямо посреди туннеля, и Саймону приходилось прижиматься к мокрым стенам, чтобы их обойти.
Именно этим он и занимался – обходил препятствия, подняв над головой руку с сияющей сферой, а другой нащупывая проход, – когда ощутил обжигающую боль, казалось, будто тысяча иголок вонзилось в его пальцы и ладонь. Вспыхнувший кристалл открыл ужасающую картину – сотни, нет тысячи, крошечных белых пауков облепили его руку и запястье, заползали под рукава рубашки, кусая его, точно мириады огненных искр. Саймон закричал, ударил рукой о стену туннеля, и ему в глаза и рот обрушился поток комьев грязи.
Его крики ужаса эхом разнеслись по туннелю, быстро затухая, он упал на колени на влажную землю и принялся изо всех сил колотить горевшей рукой грязь, пока боль не начала стихать, после чего пополз на четвереньках подальше от жуткого гнезда или логова, которое невольно потревожил. Пока он полз, продолжая отчаянно тереть руку кусками влажной земли, по его щекам снова потекли слезы, и тело стало сотрясаться от рыданий, точно после порки.
Когда Саймон сумел встать, чтобы посмотреть на руку, свет хрустальной сферы показал под грязью лишь красные пятна и распухшую кожу, а вовсе не кровавые раны, как он опасался. Рука пульсировала от боли – быть может, пауки ядовиты, тупо подумал он – и тогда худшее ждет его впереди. Когда Саймон почувствовал, что рыдания вновь закипают в груди и он начинает задыхаться, он заставил себя двигаться, повторяя, что должен идти вперед. Должен.
Тысячи белых пауков.
Он должен идти дальше.
Саймон следовал за белым светом сферы, который отражался от гладких от влаги камней, показывал коридоры, засыпанные землей с проросшими бледными корнями. Он уже не сомневался, что находится глубоко под замком и погрузился в черные недра земли. Он не видел ни следов Джошуа, ни каких-то других, и в нем росла неприятная уверенность, что он пропустил нужный поворот и теперь по спирали неотвратимо спускается к жуткой яме.
Он шел так долго, сделал столько поворотов, что воспоминания о красной линии на старом пергаменте Моргенеса стали бесполезны. Он нигде не видел ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего лестницу, ничего, кроме узких, душных червоточин коридоров. Даже сияющая сфера начала мерцать. Голоса вновь вырвались из-под контроля и, будто вопящая толпа, окружили его безумными тенями.
Темно и становится темнее. Темно и становится темнее.
Давай чуть-чуть полежим. Мы хотим немного поспать, совсем недолго, поспать…
Внутри короля поселилось животное, и его хранителем является Прайрат…
«Мой Саймон». Моргенес назвал тебя «Мой Саймон»… он знал твоего отца. Он хранил какие-то тайны.
Джошуа направляется в Наглимунд. В Наглимунде едят сладкие сливки и пьют чистую, сияющую воду. Там яркое солнце.
Яркое и жаркое. Здесь жарко. Почему?
В сыром туннеле внезапно стало очень тепло. Саймон продолжал, спотыкаясь, брести вперед, уверенный, что это первые признаки лихорадки, вызванной ядом пауков. Он умрет в темноте, в ужасной темноте. Никогда больше не увидит солнца, не почувствует его…
Казалось, тепло неуклонно пробирается в его легкие. Становилось все жарче!
Его окутывал душный воздух, рубашка липла к телу, волосы – ко лбу.
На Саймона накатила волна новой, еще более сильной паники.
Неужели я хожу кругами? И теперь вернулся к развалинам жилища Моргенеса – сожженным, почерневшим останкам его жизни?
Нет, это невозможно. Он же неуклонно двигался вниз и ни разу не поднялся больше чем на несколько шагов. Тогда почему так жарко?
Он вдруг вспомнил одну из историй, рассказанных Шемом Конюхом, о молодом Престере Джоне, который блуждал в темноте, направляясь в сторону страшного жара – дракона Шуракаи в его логове под замком… под этим замком.
Но дракон мертв! Я прикасался к его костям, к желтому креслу в тронном зале. Дракона больше нет – нет никогда не спящей, глубоко дышащей красной горы размером с турнирное поле, которая прячется в темноте, с когтями, подобными мечам, и душой древней, как камни Светлого Арда, – дракон мертв.
Но разве у драконов не бывает братьев? И что за звук он слышит? Этот глухой, оглушительный рев? Жар стал жестоким, воздух наполнился едким дымом. Сердце в груди Саймона превратилось в тусклый свинец. Хрустальный шар начал тускнеть по мере того, как широкие пятна красноватого сияния легли на его поверхность. Туннель выровнялся, теперь он не сворачивал ни влево, ни вправо, а вел вниз по длинной разрушенной галерее к проходу в форме арки, пульсировавшему оранжевым светом. Несмотря на заливавший глаза пот, Саймон дрожал, и его неудержимо влекло в сторону проема.
Поворачивайся и беги, Олух!
Он не мог. Каждый шаг давался ему с трудом, но он подходил к проходу все ближе. Остановившись перед аркой, Саймон осторожно заглянул внутрь.
И увидел огромную пещеру, залитую мерцавшим светом. Казалось, стены расплавились и осели, будто воск у основания свечи, и на камне осталась длинная вертикальная зыбь. На мгновение глаза Саймона ошеломленно раскрылись, у дальней стороны пещеры два десятка коленопреклоненных фигур… стояли перед