рных воспоминаниях, пробиваясь сквозь непрекращавшийся шум, возникли слова:
Лестница. ЛестницаТань’я. Доктор сказал, что я должен найти лестницу…
Саймон пополз вперед по прохладному гладкому камню, уже не сомневаясь в том, что он безвозвратно безумен или умер и оказался в ловушке в ужасном потустороннем мире. Он находился под землей в непроглядном мраке, здесь не могло быть голосов или призрачных воинов. И света, от которого лестница сияла, словно залитый лунным светом алебастр.
Он начал подниматься вверх, подтягиваясь к следующей высокой ступеньке дрожавшими, скользкими от пота пальцами. По мере того как он забирался все выше, иногда выпрямившись во весь рост, порой цепляясь руками, он периодически останавливался и бросал взгляды вниз. Безмолвное озеро, огромная чаша теней, осталось под ним, на дне громадного круглого зала, размером намного превышавшего Литейную. Потолок бесконечно уходил вверх и терялся в темноте вместе со стройными белыми колоннами, окружавшими зал. Туманный, не имевший направления свет озарял стены цвета морской волны и нефрита, касался высоких сводчатых окон, мерцавших зловещим малиновым сиянием.
Посреди жемчужного тумана, парившего над безмолвным озером, вдруг возникла темная колеблющаяся фигура, которая отбрасывала удивительную и жуткую тень, наполнив Саймона невыразимым страданием и ужасом.
Принц Инелуки! Они пришли! Северяне уже здесь!
Когда последний холодный крик эхом отразился от темных стен черепа Саймона, существо в центре зала подняло голову, у него на лице загорелись красные глаза и, словно факелы, разогнали туман.
Jingizu, – выдохнул голос. Jingizu. – Сколько скорби.
Вспыхнул алый свет, и пронзительный вопль смерти и страха стал подниматься снизу, точно огромная волна. А темная фигура в самом центре вскинула вверх длинный изящный предмет, красивый зал содрогнулся, замерцал, будто отражение в разбитом зеркале, и рухнул в пустоту. Саймон с ужасом повернулся, охваченный удушающим чувством потери и отчаяния.
Что-то исчезло. Что-то прекрасное безвозвратно уничтожено. Здесь умер мир, и Саймон почувствовал, как затухающий крик боли вошел в его сердце, словно серый клинок. Всепоглощающий страх вытеснила невероятная печаль, пронзившая его и вызвавшая болезненные, судорожные слезы из источников, которые, казалось, давно иссякли. Приняв мрак, он продолжал бесконечный отчаянный подъем, обходя по кругу огромный зал. Тени и тишина накрыли туманное сражение и огромное помещение внизу, и черный саван опустился на лихорадочный разум Саймона.
Миллион ступенек прошло под его слепыми прикосновениями. Миллион лет, погруженных в скорбь, унеслись в пустоту.
Мрак снаружи и мрак внутри. Последнее, что он почувствовал, был металл под его пальцами и прикосновение свежего воздуха к лицу.
Глава 14Огонь в холмах
Саймон проснулся в длинной темной комнате, в окружении неподвижных, спавших людей. Конечно же, ему приснился сон. Он лежит в собственной постели, рядом с другими поварятами, и единственным источником света является слабое лунное сияние, проникающее в комнату сквозь щель в дверях. Он потряс продолжавшей болеть головой.
«Почему я сплю на полу? Камни такие холодные…»
И почему остальные совсем не шевелятся, на окутанных тенями головах шлемы, придающие им какой-то нереальный вид, рядом странные щиты, все лежат в своих постелях ровными рядами, точно… точно мертвецы, ждущие суда?… Все это сон… ведь так?…
Со стоном ужаса Саймон отполз от черного входа в туннель в сторону бело-голубой щели в дверном проеме. Образы мертвых, застывших на неподвижном камне над древними могилами, не помешали его движению. Он плечом открыл тяжелую дверь склепа и вывалился на длинную мокрую траву кладбища.
После, как ему казалось, бесконечных лет, проведенных в черных глубинах под землей, круглая луна цвета слоновой кости, висевшая высоко в небе над темной землей, казалась еще одной дырой, ведущей в прохладное, залитое светом лампы место за небом, в страну сияющих рек и забвения. Саймон прижался щекой к земле и почувствовал, как мокрая трава склоняется под его лицом. Пальцы сточенного временем камня торчали вверх сквозь ее оковы или тянулись вперед разбитыми кусками, гравированными луной в белом костяном свете, безымянные и равнодушные, точно древние мертвецы, чьи могилы они отмечали.
В сознании Саймона темные часы, прошедшие от огненного урагана в покоях доктора до влажной ночной травы в настоящем, были столь же недостижимы, как и почти невидимые облака, бегущие по небу. Крики и жестокое пламя, охваченное огнем лицо Моргенеса, глаза Прайрата, подобные дырам, пробитым в запредельный мрак, – все это казалось настолько же реальным, как только что сделанный им вдох. Туннель превратился в отступавшую, наполовину забытую боль, туман голосов и пустого безумия. Он знал, что там были шершавые стены, паутина и бесконечно разветвлявшиеся туннели.
И еще наполненные печалью яркие сны о гибели прекрасных вещей. Саймон чувствовал себя высохшим, точно осенний лист, хрупким и лишившимся сил. Он решил, что в конце ему пришлось ползти – колени и руки у него были сильно ободраны, а одежда порвалась, – но память окутывал мрак. Все, что с ним происходило, не могло быть реальным. Совсем не как покрытая мхом земля, на которой он сейчас лежал, в тишине залитого лунным светом кладбища. Сон толкал его в шею мягкими тяжелыми лапами, и Саймон начал с ним сражаться, поднялся на колени и медленно тряхнул головой. Он знал, что засыпать здесь не следует: насколько он помнил, никто не пытался его преследовать через заблокированную дверь в туннель из покоев доктора, но это не имело особого значения. У его врагов имелись солдаты, лошади, за ними стояла королевская власть.
Страх вместе с гневом прогнали сон. Они украли у него друзей и дом, но он не позволит им отнять свободу и жизнь. Саймон с трудом поднялся на ноги и огляделся по сторонам, опираясь на каменное надгробие и вытирая слезы усталости и страха.
Городская стена Эрчестера находилась в полулиге от кладбища, освещенный лунным светом каменный пояс, который отделял спавших горожан от кладбища и мира за стеной. За внешними воротами виднелась бледная лента Дороги Вилдхельм; справа от Саймона она уходила на север, в горы; слева шла вдоль реки Имстрекки через пахотные земли под Свертклифом, мимо Фальшира на дальнем берегу, к лугам на востоке.
Саймон понимал, что города вдоль большой дороги станут главными местами, где эркингарды станут искать беглеца. Кроме того, существенная ее часть петляла вокруг ферм долины Асу, где ему будет сложно найти убежище, если придется уйти с дороги.
Повернувшись спиной к Эрчестеру, единственному дому, который знал, Саймон, хромая, пересек кладбище и направился к далеким холмам. Первые шаги вызвали вспышку боли у основания черепа, но он понимал, что ему еще некоторое время придется мириться с болью тела и слабостью духа, он должен, пока еще темно, уйти как можно дальше от замка; о будущем он станет беспокоиться, когда найдет безопасное место для отдыха.
По мере того как луна скользила по теплому небу, направляясь к полуночи, шаги Саймона становились все более тяжелыми. Казалось, кладбище не имеет конца – ему приходилось преодолевать невысокие холмы, когда он проходил мимо старых каменных зубов, одиноких и стоявших вертикально или клонившихся друг к другу, точно дряхлые старики во время беседы. На пути у него то и дело возникали полузасыпанные колонны, он постоянно спотыкался на неровной земле с множеством кочек и ямок, и каждый шаг давался ему с трудом, словно он шел по глубокой воде.
Шатаясь от усталости, Саймон споткнулся об очередной невидимый камень и тяжело повалился на землю. Он попытался подняться, но его ноги стали подобны мешкам с мокрым песком. Саймон прополз короткое расстояние и остался лежать на склоне заросшего травой небольшого холма. Что-то давило ему на спину, и он неловко повернулся на бок, но и эта поза оказалась неудобной, он лежал на сложенном манускрипте Моргенеса, засунутом под ремень.
От усталости у него сами собой закрывались глаза, но он протянул руку и попытался понять, что воткнулось ему в бок. Оказалось, что это кусок проржавевшего металла со множеством дыр, точно проеденное червями дерево. Саймон попробовал его вытащить, но он не поддавался. Возможно, остальная часть уходила глубоко внутрь холма, и его держала земля, – наконечник копья? Пряжка ремня или наголенник, чей владелец уже давно стал пищей для травы, на которой лежал Саймон? В голове у него бродили смутные мысли о телах в глубоких могилах и о плоти, когда-то полной жизни, а теперь истлевшей в темноте и тишине.
Когда сон наконец его пленил, Саймону показалось, будто он вновь попал на крышу часовни. Внизу распростерся замок, только он был из сырой, рассыпавшейся земли и слепых белых корней. Люди в замке спали уже очень давно, беспокойно метались на своих кроватях, им снились тревожные сны, и они слышали, как Саймон расхаживает по крыше у них над головами.
Теперь он шел – или ему это снилось – вдоль черной реки, которая с шумом набегала на берег, но совсем не отражала света, точно текучая тень. Его окружал туман, и он ничего, кроме темной дымки, не различал на земле, у себя под ногами. Из темноты у него за спиной доносилось множество голосов, их бормотание мешалось с невнятным журчанием черной воды, они приближались, шуршали, точно ветер в листве.
Однако ни дымка, ни туман не скрывали дальнего, более низкого берега реки. Трава там уходила далеко вперед, за темную ольховую рощу, до самого подножия гор. Все, что находилось за рекой, было темным и сырым, словно наступил рассвет или спустились сумерки; но затем среди холмов промчалось эхо трелей соловья, и он понял, что сейчас вечер. Все вокруг казалось ему замершим и неизменным.
Саймон вглядывался в дальний берег через журчавшую реку, и ему удалось увидеть стоявшую у кромки воды женщину, одетую во все серое, с длинными прямыми волосами, обрамлявшими лицо, в руках она что-то держала, крепко прижимая к груди. Когда она посмотрела на Саймона, он понял, что она плачет. И ему вдруг показалось, что он ее знает.