Глаза Саймона широко раскрылись, и сердце бешено заколотилось в груди. Этот мужчина, как и тот, что полировал свой меч, сидя на одной из кроватей, были в зеленой форме эркингардов Элиаса.
– Этот юный негодяй и вор… – Только и успел сказать Фривару, когда Саймон повернулся и ударил хозяина постоялого двора головой в живот.
Бородач задохнулся и упал. Саймон перепрыгнул через его ноги и помчался к лесу, чтобы найти там убежище; оба солдата в немом удивлении смотрели ему вслед. А перед залитым светом свечей порогом владелец постоялого двора проклинал всех на свете, колотил ногами воздух и катался по земле.
Глава 16Белая стрела
– Это нечестно! – уже, наверное, в сотый раз повторял сквозь слезы Саймон, ударяя кулаком по влажной земле. К покрасневшим костяшкам пальцев прилипли листья, но ему никак не удавалось согреться. – Нечестно! – пробормотал он, снова сворачиваясь калачиком.
Солнце взошло час назад, но его слабые лучи приносили недостаточно тепла, и Саймон дрожал и плакал.
И это было нечестно – ну совершенно. Почему он должен лежать на земле, мокрый, несчастный и бездомный, в лесу Альдхорт, в то время как остальные спят в теплых постелях или встают, чтобы позавтракать молоком и хлебом и надеть сухую одежду? Почему за ним охотятся и преследуют точно грязное животное? Он пытался поступать правильно, хотел помочь другу и принцу, а в результате стал голодающим изгнанником.
Но для Моргенеса все закончилось гораздо хуже, разве нет? – с презрением отметила часть его сознания. – Бедный доктор с радостью поменялся бы с тобой местами.
Но даже и это к делу не относилось. Доктор Моргенес, по крайней мере, знал, что происходит, понимал, что за всем стоит. «А ты, – с отвращением подумал Саймон, – был невинным и глупым, как мышь, которая выходит из норки, чтобы поиграть в пятнашки с котом».
Почему Бог так ненавидит меня? – всхлипывая, спрашивал у воздуха Саймон.
Как мог Усирис Эйдон, который, по словам священников, наблюдает за всеми, оставить его страдать и умирать в глуши? Он снова разрыдался.
Через некоторое время Саймон принялся тереть глаза, пытаясь понять, сколько времени пролежал, глядя в пустоту, потом встал, отошел немного от приютившего его дерева, чтобы вернуть жизнь в затекшие руки и ноги. Затем он вернулся, чтобы облегчиться, и мрачно зашагал к небольшому ручью, утолить жажду. Безжалостная боль в коленях, спине и шее мучила его при каждом шаге.
«Пусть все отправляются в ад. И будь проклят этот мерзкий лес. И Господь с ними заодно».
Он с испугом поднял голову от ладони, полной воды, но его беззвучные богохульства остались безнаказанными.
Саймон прошел немного вниз по течению, пока не оказался возле небольшого водоема, где быстрое течение успокаивалось и вода была гладкой. Сидя на корточках и глядя на свое залитое слезами отражение, он почувствовал, как что-то давит ему под ребра, мешая наклониться.
«Манускрипт доктора!» – вспомнил он, приподнялся и вытащил теплые мягкие листки из-под штанов и рубашки.
Ремень оставил сгиб вдоль всей длины манускрипта. Саймон так долго носил на себе рукопись, что она приобрела форму его живота, точно часть доспехов. Верхняя страница покрылась грязью, но Саймон узнал мелкий замысловатый почерк доктора и подумал, что носил на себе тонкий щит из слов Моргенеса. Саймон ощутил болезненный укол, похожий на голодный спазм, осторожно отложил рукопись в сторону и посмотрел в водоем.
Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы увидеть собственное лицо среди полосок и пятен теней, лежавших на спокойной глади воды. Свет падал из-за спины Саймона, и его отражение выглядело как силуэт, темная фигура лишь с небольшим намеком на висок, щеку и челюсть. Повернув голову, чтобы поймать лучи солнца, он краем глаза разглядел в воде затравленное животное, ухо напряжено, словно он прислушивается к звукам погони, волосы перепутались и свалялись, шея повернута так, что сразу чувствуется страх, а не принадлежность к цивилизации. Саймон быстро подобрал манускрипт и пошел вдоль берега ручья.
«Я остался совсем один. Никто и никогда больше не будет обо мне заботиться. Впрочем, обо мне и раньше никто не заботился».
Ему казалось, что сердце готово разорваться у него в груди.
Через несколько минут поисков он нашел пятачок, залитый солнечным светом, и сел, чтобы высушить слезы и подумать. Ему казалось очевидным, когда он слушал эхо птичьих разговоров – в остальном в лесу царила тишина, – что он должен добыть теплую одежду, если намерен проводить ночи под открытым небом, а до тех пор, пока он не уйдет как можно дальше от Хейхолта, другого выбора у него нет. И еще пришла пора решить, куда идти дальше.
Саймон начал рассеянно перебирать листы рукописи Моргенеса, на каждом из которых было полно слов, спрашивая себя, как кто-то мог придумать одновременно столько слов, не говоря уже о том, чтобы их записать? От одной только мысли об этом у него начинала болеть голова.
«И какой от них прок, – подумал он, и у него задрожали губы от наполнившей его горечи, – когда тебе холодно и ты голоден… или когда у твоих дверей появляется Прайрат?»
Саймон взял две страницы и разделил их. Нижняя часть одной оказалась надорванной, и у Саймона возникло ощущение, что он невольно обидел друга. Некоторое время он смотрел на страницу, отслеживая аккуратно написанные строчки поцарапанным пальцем, потом поднял листок так, чтобы на него упало солнце, прищурился и начал читать:
«…как странно думать о том, что люди, писавшие о нем песни и истории, развлекавшие блестящий двор Джона, старались сделать из него выдающуюся фигуру, но он получался менее значительным человеком, чем был на самом деле».
Когда Саймон прочитал эти строки в первый раз, осмысливая одно слово за другим, он ничего не сумел понять; но после второго раза начал улавливать интонации Моргенеса. Он едва не улыбнулся, забыв на мгновение о собственном плачевном положении. Он все еще мало понял, но узнал голос старого друга.
«Рассмотрим, к примеру, – продолжал читать Саймон, – его появление в Эркинланде с острова Варинстен. Менестрели поют о том, что Господь призвал его уничтожить дракона Шуракаи; что он ступил на берег Гренефода с мечом по имени Сияющий Коготь в руке, полный решимости свершить великий подвиг.
И хотя вполне возможно, что великодушный Господь действительно избрал его, чтобы он освободил страну от ужасного зверя, остается еще объяснить, почему Он позволил дракону так долго опустошать землю, не призывая героя на борьбу с ним. И, конечно, знавшие его в те времена помнят, что он покинул Варинстен без меча, будучи сыном фермера, и добрался до наших берегов по-прежнему безоружным; тогда он даже не думал о Красном Черве, пока не провел большую часть года в Эркинланде…»
Саймону становилось легче, когда он снова слышал голос Моргенеса, и пусть он звучал только у него в голове, но прочитанный отрывок его удивил. Пытался ли Моргенес сказать, что Престер Джон не убивал Красного Дракона или что вовсе не Господь избрал его в качестве своего орудия? А если его не выбирал Усирис с Небес, как ему удалось убить ужасного зверя? И разве жители Эркинланда не говорили, что он был помазанником Божьим?
И пока Саймон сидел и размышлял, холодный ветер зашелестел в кронах деревьев и его руки покрылись гусиной кожей.
«Клянусь Эйдоном, мне нужно найти плащ или что-то теплое, – подумал он. – И решить, куда идти, а не сидеть и грезить, как полудурок, над старыми писаниями».
Теперь он уже не сомневался, что вчерашний план – спрятаться под видом помощника повара на постоялом дворе или работника на ферме – был не самым разумным. И не имело значения, узнали его или нет стражники, от которых он сбежал, рано или поздно его все равно кто-нибудь выдал бы. Он был уверен, что солдаты Элиаса уже прочесывают окрестности, пытаясь его отыскать: ведь он не просто сбежавший слуга, а настоящий преступник. Спасение Джошуа уже стоило нескольких жизней. Саймон понимал, что, если он попадет в руки эркингардов, рассчитывать на пощаду не стоит.
Как же спастись? Куда направиться? Он снова почувствовал, как его охватывает паника, и попытался ее подавить. Перед смертью Моргенес велел ему следовать за Джошуа в Наглимунд. И теперь получалось, что это единственный разумный вариант. Если принц сумел сбежать, он, несомненно, с радостью примет Саймона. Если нет, вассалы Джошуа дадут ему убежище в обмен за рассказ о судьбе их лорда. И все же путешествие в Наглимунд представлялось Саймону длинным и долгим, он знал это только по слухам, но никто ни разу не назвал его коротким. Если он будет следовать по Старой лесной дороге, то рано или поздно доберется до тракта Вилдхельм, идущего на север вдоль подножия гор, в честь которых получил свое название. Если он сумеет его найти, то будет на верном пути.
Саймон оторвал кусок ткани от рубашки и завернул манускрипт, предварительно скатав его трубочкой, потом аккуратно завязал концы. Тут только он заметил, что оставил лежать на земле одну страницу, поднял ее и обратил внимание, что часть текста размазалась от того, что на нее попал его пот. Одно из предложений исчезло; но оставшиеся слова сразу бросились ему в глаза:
«…Если в нем и было нечто божественное, это проявлялось прежде всего в его приходах и уходах, в способности находить правильное место в самое нужное время, что и приносило пользу…»
Нет, это не было в чистом виде предсказанием судьбы или пророчеством, но прочитанные слова немного укрепили дух Саймона и помогли набраться решимости. Он пойдет на север – на север, в Наглимунд.
Болезненный, полный колючек и шипов день путешествия Саймона по низине вдоль Старой лесной дороги частично спасло удачное открытие. Когда он пробирался сквозь кустарник, обходя домики, пристроившиеся рядом с дорогой, он наткнулся на настоящее сокровище: кто-то развесил сушиться белье. Саймон стал медленно подбираться к дереву, с ветвей которого свисала влажная одежда и вонючее старое одеяло, поглядывая в сторону стоявшей в нескольких шагах убогой хижины, крытой соломой. Сердце отчаянно колотилось у него в груди, когда он стащил с ветки шерстяной плащ, оказавшийся таким тяжелым, что Саймон едва устоял на ногах. Никто в домике не поднял тревоги; более того, ему показалось, что в нем никого не было. Почему-то кража в такой ситуации показалась ему еще более постыдной. Кода он поспеш