Хотя тролль старался избегать места трагедии, напоминание о ней было повсюду, и Саймон начал жалеть, что не остался в лагере с Лангрианом и Кантакой, чтобы там подождать Бинабика. Второй жаркий день не улучшил состояние тел: распухшие и розовые, они почему-то имели неприятное сходство с жареной свиньей, украшавшей дома стол во время празднования Дня Леди. С одной стороны, он презирал себя за слабость – разве он уже не видел жестокой смерти, будто поле боя, заполненное телами за несколько коротких недель? А с другой, он понял, проходя мимо убитых монахов… пытаясь смотреть прямо перед собой, чтобы не видеть других глаз, остекленевших и потрескавшихся на солнце… что смерть, по крайней мере для него, никогда не будет одинаковой, и не важно, сколько раз он с ней столкнется. Каждый из этих загубленных мешков с костями и мясом когда-то обладал жизнью, у него билось сердце и был голос, который жаловался, смеялся или пел.
«Когда-нибудь это случится и со мной, – подумал он, обходя часовню. – И кто вспомнит меня?» У него не было ответа, а вид крошечного поля с аккуратными могильными камнями, порядок на котором был жестоко осквернен распростертыми телами убитых монахов, совсем не успокаивал.
Бинабик отыскал обгоревшие остатки боковой двери часовни, на которой участки сохранившегося дерева проглядывали сквозь угольно-черную поверхность, точно полосы только что вычищенной меди на старой лампе. Тролль потыкал посохом в дверь, черные куски дерева отвалились, но сама она выдержала. Он толкнул ее сильнее, однако она по-прежнему не поддалась – страж, погибший на посту.
– Хорошо, – сказал Бинабик, – значит, мы можем войти внутрь, не опасаясь, что часовня рухнет нам на голову.
Он засунул посох между дверью и рамой, затем, точно каменщик ломом, принялся толкать его взад и вперед, используя как рычаг, и с некоторым участием Саймона она распахнулась, и во все стороны посыпалась черная пыль.
После того как они с таким трудом открыли дверь, Саймон испытал странное чувство, когда они вошли внутрь и обнаружили, что крыша часовни исчезла, и она открыта всем ветрам, точно гроб, который не стали закрывать крышкой. Саймон поднял голову и увидел небо, окаймленное сгоревшим деревом, красное внизу и серое наверху – уже близился вечер. Окна в верхней части стен почернели в рамах, створки выгнулись наружу, просыпав на землю осколки покрытого сажей стекла, словно рука великана сорвала крышу, потянулась вниз сквозь стропила и выбила каждое из окон гигантским пальцем.
Они быстро обошли часовню, но не нашли ничего полезного. Возможно, из-за дорогих драпировок и портьер все в ней выгорело до самых стен. Скульптуры из пепла, изображавшие скамейки и алтарь, стояли на своих местах, а на каменных ступенях алтаря лежал призрак венка из цветов, безупречная, невозможно хрупкая корона из тонких, как бумага, листьев и прозрачных, серых от пепла цветов.
Саймон и Бинабик прошли через общий зал в жилое помещение, длинный, низкий коридор с крошечными кельями. Здесь пожар причинил не слишком серьезный урон – один конец загорелся, но по какой-то причине огонь погас, не успев распространиться дальше.
– Ищи сапоги, – сказал Бинабик. – В основном местные монахи носили сандалии, однако временами им приходилось ездить верхом или путешествовать в холодную погоду. Смотри такие, которые будут тебе по размеру, но если не получится найти подходящие, бери те, что больше, и ни в коем случае не меньше.
Они начали с противоположных концов длинного коридора. Все двери были не заперты, сами крошечные кельи оказались печально пустыми, единственным украшением в большинстве служило Дерево, прикрепленное к стене. Один монах повесил цветущую ветку рябины над своим жестким матрасом, и это яркое пятно в убогой комнатушке подняло Саймону настроение, пока он не вспомнил, какая судьба постигла того, кто здесь жил.
Когда Саймон открыл шестую или пятую дверь, он услышал шипение, и мимо него промчалось что-то непонятное. Сначала он решил, что в него выпустили стрелу, но ему хватило одного взгляда на пустую крошечную келью, чтобы понять, что такое просто невозможно. Через мгновение он сообразил, что это было, и мимолетно улыбнулся. Один из монахов, вне всякого сомнения, нарушив правила аббатства, завел кота, совсем как Саймон подружился с маленькой серой разбойницей в Хейхолте. Кот просидел взаперти два дня, дожидаясь хозяина, который уже не вернется, проголодался, разозлился и был напуган. Саймон вышел в коридор, чтобы его отыскать, но он исчез.
Бинабик услышал, что Саймон топает в коридоре, и, оставаясь в одной из комнатушек так, что Саймон его не видел, крикнул:
– Все в порядке, Саймон?
– Да, – крикнул в ответ Саймон.
Свет в крошечных окошках у него над головой стал совсем серым, и Саймон не мог решить, что делать дальше – вернуться к двери, найти по дороге Бинабика или осмотреть еще несколько комнат. Во всяком случае, ему захотелось взглянуть на келью монаха, который тайно держал у себя кота.
Через несколько мгновений Саймон получил напоминание о проблемах длительного содержания животных взаперти. Зажав нос, он быстро огляделся по сторонам и заметил книгу, маленькую, но в аккуратном кожаном переплете. Он прошел на цыпочках по весьма подозрительному полу, взял книгу с низкой кровати и так же осторожно вышел наружу.
Только он уселся в соседней келье, собираясь взглянуть на свою находку, как в дверях появился Бинабик.
– Удача мне здесь не улыбнулась. А тебе? – спросил тролль.
– Я не нашел сапоги.
– Вечер уже почти наступил. Думаю, мне следует взглянуть на Зал путников, где спали чужаки-убийцы, вдруг я найду там какой-то предмет, который расскажет нам что-нибудь интересное.
Саймон кивнул, и Бинабик ушел.
Как Саймон и ожидал, в руках он держал Книгу Эйдона, хотя для бедного монаха она была слишком дорогой и красивой, и Саймон решил, что это подарок богатого родственника. Сам томик оказался не особо интересным, но иллюстрации ему понравились – по крайней мере, насколько он мог судить в угасавшем свете дня, однако кое-что привлекло его внимание.
На первой странице, где люди часто пишут свои имена или слова посвящения, если это подарок, стояла фраза, выведенная аккуратно, но дрожащей рукой:
Пронзает мое сердце Золотой Кинжал,
Это Бог.
Пронзает сердце Бога Золотая Игла,
Это я.
Саймон сидел и смотрел на эти слова, и его вновь обретенная решимость подверглась проверке. Он почувствовал, как на него накатила лишавшая равновесия океанская волна раскаяния и страха и ощущение, что какие-то вещи, хотя и невидимые, тем не менее стремительно от него ускользают.
В самый разгар его размышлений в дверях появился Бинабик, который бросил на пол рядом с ним пару сапог, и те упали с глухим стуком. Саймон даже не поднял головы.
– Я обнаружил в Зале путников много интересного, например, новые сапоги для тебя. Но скоро будет совсем темно, и у меня есть лишь пара минут. Жди меня у входа в Зал.
И он снова исчез.
После его ухода на несколько мгновений наступила тишина, потом Саймон положил книгу – он собирался забрать ее с собой, но передумал – и примерил сапоги. В другое время он обрадовался бы, что они оказались впору, а сейчас просто оставил свои потрепанные башмаки на полу и зашагал по коридору в сторону выхода.
Все вокруг уже окутал приглушенный свет наступившего вечера. Напротив общей комнаты находился Зал путников, как две капли воды похожий на здание, из которого он только что вышел. Почему-то вид равнодушно раскачивавшейся двери разбудил в нем смутное ощущение страха. Где тролль?
В тот момент, когда он вспомнил болтавшиеся на ветру ворота, которые вели на пастбище, – первый знак того, что в аббатстве произошло что-то нехорошее, грубая рука схватила его за плечо и потащила назад, и он вздрогнул от неожиданности.
– Бинабик! – сумел крикнуть он, и в следующее мгновение толстая ладонь прижалась ко рту Саймона, а самого его с силой прижало к жесткому, как камень, телу.
– Вауэр эс до-юанде? – прорычал ему в ухо голос с холодным акцентом Риммерсгарда.
– Им тодстен-грюккер! – насмешливо добавил другой голос.
Охваченный паникой Саймон открыл рот под закрывавшей его ладонью и укусил ее. Тот, кто его пленил, вскрикнул от боли и на мгновение убрал руку от губ Саймона.
– Помоги мне, Бинабик! – взвизгнул он, но рука тут же снова закрыла ему рот, и Саймон почувствовал сильный удар за ухом.
Он еще слышал постепенно стихавшее эхо своего крика, когда мир у него перед глазами превратился в поток воды. Дверь в Зал путников распахнулась, но Бинабик не появился.
Глава 21Слабое утешение
Герцог Изгримнур из Элвритсхолла слишком сильно надавил на лезвие. Нож отскочил, зацепил большой палец, и тут же брызнула кровь. Он выругался, уронил кусок дерева на землю и засунул палец в рот.
«Фрекке прав, – подумал герцог, – будь он проклят. У меня нет к этому таланта. Я и сам не знаю, зачем попытался».
Впрочем, он прекрасно знал: во время символического заточения в Хейхолте герцог убедил старого Фрекке показать ему основные приемы резьбы по дереву. Лучше уж чем-то заниматься вместо того, чтобы расхаживать по крепостным стенам, точно медведь на цепи. Старый солдат, служивший еще его отцу Исборну, терпеливо объяснил герцогу, как следует выбирать дерево, как выманить природный дух, обитающий внутри, и как, снимая стружку слой за слоем, высвободить его из грубого куска дерева. Когда герцог наблюдал за работой Фрекке – он почти закрывал глаза, и на его покрытых шрамами губах блуждала безотчетная улыбка – демоны, рыбы и живописные звери рождались под его ножом и выглядели как неотвратимые решения вопросов, которые ставила перед людьми вселенная: о случайности формы и изгибах ветки, о положении скалы или капризных очертаниях дождевых облаков.
Продолжая сосать порезанный палец, герцог размышлял над этими вопросами – несмотря на все уверения Фрекке, Изгримнуру не удавалось думать о чем-то еще, пока он занимался резьбой: нож и дерево никак не приходили к согласию, их непрестанная битва требовала постоянного внимания, и в любой момент все могло закончиться неприятностями.