За придворными, занимавшими всю юго-западную стену, к которой было повернуто кресло герцога, высокие арочные окна выходили на волнующееся, искрящееся от солнца зеленое море. Океан, неустанно ударявший в скалистый мыс, где стоял герцогский дворец, походил на вибрировавший живой гобелен. Наблюдая, как движущийся свет танцует на его поверхности и участках спокойной воды, тяжелой и прозрачной точно нефрит, Эолейру часто хотелось смести прочь придворных, чтобы они с визгом и криками разбежались в разные стороны и больше ничто не портило изумительный вид.
– Быть может, вы правы, герцог Леобардис, – наконец ответил Эолейр. – Иногда нужно замолчать, даже если тема разговора очень важна. Я полагаю, что здесь мне бы следовало поучиться у океана. Ему не требуется напряженно работать, чтобы получить то, что он желает; со временем он победит камень, пляжи… и даже горы.
Такого рода беседа нравилась Леобардису гораздо больше.
– О да, море постоянно, не так ли? И все же оно все время меняется.
– Это так, милорд, – согласился Эолейр. – И оно далеко не всегда спокойно. Иногда случаются шторма.
Герцог склонил голову в сторону эрнистирийца, не совсем понимая, таится ли за его последними словами нечто большее, чем очевидные истины, и в этот момент в зал вошел его сын Бенигарис, небрежно кивая придворным, которые приветствовали его, когда он шел к креслу герцога.
– Отец мой, герцог, граф Эолейр, – сказал он, поклонившись каждому.
Эолейр улыбнулся и пожал Бенигарису руку.
– Рад тебя видеть, – сказал эрнистириец.
Бенигарис стал выше, чем во время их предыдущей встречи, но тогда сыну герцога было семнадцать или восемнадцать. Прошло почти два десятилетия, и Эолейр с удовлетворением отметил, что, несмотря на то что он на восемь лет старше, именно Бенигарис заметно раздался в талии, а не он. Тем не менее природа наградила сына герцога высоким ростом и широкими плечами, а из-под густых черных бровей смотрели внимательные темные глаза. Он выглядел внушительно в своей подпоясанной тунике и стеганом жилете – заметный контраст с дружелюбным отцом.
– Да, прошло много лет, – сказал Бенигарис. – Мы можем поговорить сегодня за ужином. – Эолейру показалось, что его не слишком вдохновляет предстоящая беседа. Бенигарис повернулся к отцу: – Сэр Флуирен хочет с вами встретиться. Сейчас он с гофмейстером.
– О, добрый старый Флуирен! Какая ирония для вас, Эолейр. Один из величайших рыцарей Наббана.
– Только вашего брата Камариса называли более великим, – прервал его Эолейр, у которого не было ни малейшего желания вспоминать о военной истории Наббана.
– Да, мой дорогой брат, – печально улыбнулся Леобардис. – Ну подумать только, Флуирен явился меня навестить как посланник Элиаса!
– Да, тут есть определенная ирония, – небрежно заметил Эолейр.
Бенигарис нетерпеливо поджал губы.
– Он вас ждет, – сказал он. – И я думаю, что вам следует принять его сразу, чтобы показать уважение Верховному королю.
– Ну надо же! – Леобардис перевел веселый взгляд на Эолейра. – Ты слышишь, как мне приказывает сын? – Когда герцог снова повернулся к Бенигарису, Эолейр подумал, что во взгляде Леобардиса было еще что-то, кроме веселья, – гнев? Тревога? – Да, скажи моему старому другу Флуирену, что я его приму… дай-ка подумать… да, в Зале Совета. Ты присоединишься к нам, Эолейр?
– Отец, – вмешался Бенигарис, – я не думаю, что вам следует приглашать даже такого верного друга, как граф, ведь вам предстоит тайная встреча с послом Верховного короля!
– А зачем, могу я спросить, я должен держать что-то в тайне от Эрнистира? – спросил герцог.
Теперь в его голосе отчетливо слышался гнев.
– Пожалуйста, Леобардис, у меня в любом случае остались другие дела, – сказал Эолейр. – Я зайду позднее, чтобы поприветствовать Флуирена. – Эолейр встал и поклонился.
Когда Эолейр остановился по пути из тронного зала, чтобы еще раз полюбоваться на великолепный вид, он услышал голоса Леобардиса и его сына – они спорили на повышенных тонах.
«Волны создают новые волны, как говорят в Наббане, – подумал Эолейр. – Складывается впечатление, что равновесие Леобардиса носит не такой уж устойчивый характер, как я думал. Очевидно, он именно по этой причине не хотел говорить со мной откровенно о своих проблемах с королем. Хорошо, что Леобардис гораздо крепче, чем кажется».
Он слышал, как придворные шепчутся у него за спиной, а когда повернулся, увидел, что некоторые смотрят в его сторону. Эолейр улыбнулся и кивнул. Женщины покраснели, прикрывая пышными рукавами губы; мужчины мрачно кивали и быстро отводили взгляды. Он знал, о чем они думают, – он был диковинкой, необразованным крестьянином с запада, пусть и старым другом герцога. И не имело значения, как он одевался или насколько безупречной была его речь, они будут воспринимать его именно так. Внезапно Эолейру безумно захотелось оказаться дома, в Эрнистире. Он слишком много времени провел при чужих дворах.
Волны с шумом разбивались о скалы, словно море намеревалось успокоиться только после того, как дворец рухнет в его водяные объятия.
Остаток дня Эолейр провел, прогуливаясь по высоким просторным коридорам и тщательно ухоженным садам Санцеллан Маистревиса. Ныне он стал дворцом герцога и столицей Наббана, но когда-то здесь было сердце империи Светлого Арда; и хотя значимость его уменьшилась, слава осталась.
Западные стены дворца, разместившегося на скалистом уступе Горы Санцеллан, выходили на море, которое всегда оставалось важнейшей частью Наббана – и все благородные дома Наббана выбирали морских птиц в качестве символа своей власти: зимородок Бенидривинов, для нынешнего герцога, морской ястреб Превана, альбатрос – Ингадарина; даже знамя с цаплей Сулиса однажды развевалось над Хейхолтом в Эркинланде.
К востоку от дворца многолюдный город Наббан занимал почти весь перешеек, расположившись на холмах, где домам приходилось тесниться, и лишь по мере того, как полуостров становился шире, появлялись луга и фермы Лейкленда. Из известного мира до полуостровного герцогства и окружавших его островов визиты в Наббан сократились, и его правители обратились к собственным проблемам. Но прежде, и с тех пор прошло не так уж много времени, мантия императоров Наббана накрывала весь мир, от соленого Вранна до дальних пределов ледяного Риммерсгарда; в те дни споры Морских Орлов и Пеликанов, ссоры Цапель и Чаек приносили такие награды, которые стоили любого риска.
Эолейр вошел в Зал Фонтанов, где мерцавшие струи воды прочерчивали дуги и смешивались в сияющем тумане под открытой решеткой каменного потолка. Он размышлял о том, осталась ли еще в Наббане воля к сражениям или они смирились с постепенным ослаблением собственного положения, из-за чего провокации Элиаса приведут лишь к еще большей замкнутости герцогства в своей прекрасной и изящной раковине. Где теперь те великие люди, что создавали Империю Наббана из грубого камня Светлого Арда – мужчины вроде Тьягариса и Анитуллиса?…
«Конечно, – думал он, – и еще Камарис – и, если бы он не предпочел служение другим собственному возвышению, он мог бы держать весь мир на своей ладони. Камарис был могучим воином.
Нам ли, эрнистирийцам, о том судить? – размышлял он. – Со времен Эрна Великого какие еще могущественные мужчины рождались на западных землях? Тестейн, отобравший Хейхолт у Сулиса? Может быть. Кто еще? Где Зал Фонтанов в Эрнистире, где наши великие дворцы и церкви?
Но, конечно, в этом и состоит различие. – Он посмотрел мимо фонтанов на кафедральный шпиль Санцеллан Эйдонитиса, дворца Ликтора и Матери Церкви. – В Эрнистире мы не любуемся горными реками и не говорим: как я могу привести их к своему дому? Мы строим дома возле рек. У нас нет безликого Бога, которого они прославляют башнями более высокими, чем деревья Сиркойла. Мы знаем, что боги живут на деревьях и в костях земли, и в реках, что выше любого фонтана, которые мчатся с гор Грианспог.
Мы никогда не хотели править миром. – Он улыбнулся собственным мыслям, вспоминая Таиг в Эрнисдарке, замок, построенный не из камня, а из дерева: дубовое сердце, достойное сердец людей. – На самом деле мы хотим только одного: чтобы нас оставили в покое. И все же после стольких лет завоеваний, быть может, народ Наббана забыл, что за это также следует сражаться».
Покинув Зал Фонтанов, Эолейр из Над-Муллаха прошел мимо двух стражников.
– Проклятый горец, – услышал он, как сказал один из них другому, увидев его одежду и собранные в хвост черные волосы.
– Ну ты же знаешь, – ответил другой, – периодически пастухам нужно спускаться с гор, чтобы посмотреть, как выглядит город.
– …А как поживает моя маленькая племянница Мириамель, граф? – спросила герцогиня.
Эолейра посадили слева от нее, почти в голове длинного стола. Флуирен как недавно прибывший и прославленный сын Наббана получил почетное место справа от герцога Леобардиса.
– С ней все в порядке, миледи.
– Вы часто с ней встречались при дворе Верховного короля? – Герцогиня Нессаланта наклонилась к нему, приподняв изящно нарисованную бровь.
Герцогиня отличалась суровой красотой немолодой женщины, Эолейр не мог представить, какая часть ее красоты была природной, а какая – результатом искусных манипуляций парикмахера, швей и горничных. Нессаланта принадлежала к той категории женщин, которые заставляли Эолейра – как правило, умевшего вести себя в присутствии прекрасного пола – чувствовать себя не в своей тарелке. Она была моложе герцога, но у нее имелся сын, находившийся в расцвете сил. Что здесь истинная красота, а что лишь уловки? Впрочем, какое это имело значение? Нессаланта была могущественной женщиной, и лишь сам Леобардис оказывал больше влияния на дела своей страны.
– Я не часто бывал в компании принцессы, герцогиня, но я несколько раз разговаривал с ней во время ужина, – ответил Эолейр. – Она по-прежнему прелестна, но, как мне кажется, тоскует по Мермунду.
– Хм-м-м. – Герцогиня отправила в рот кусочек хлеба, затем изящно облизала пальцы. – Любопытно, что вы упомянули об этом, граф Эолейр. Я только что получила известие из Эркинланда, что Мириамель вернулась в замок в Мермунде. – Она заговорила громче. – Отец Диниван?