исследовал окровавленные прорехи в доспехах. Веки рыцаря затрепетали.
– Он приходит в себя! – воскликнула принцесса. – Кадрах, я думаю, он будет жить!
– Не слишком долго, – тихо ответил монах. – У него рана в животе шириной с мою ладонь. Давайте дадим ему возможность произнести последние слова и спокойно умереть.
Граф застонал, тоненькая струйка крови сбежала из уголка его рта, и Мириамель осторожно стерла ее с подбородка. Глаза рыцаря открылись.
– Эгандейн слуит, ма конналбен… – пробормотал рыцарь на эрнистирийском языке, слабо закашлялся, и в уголках его рта появились кровавые пузыри. – Это хороший… парень. А они… забрали Оленя?
– Что он говорит? – прошептала Мириамель.
Кадрах указал на разорванное знамя, лежавшее на земле возле руки рыцаря.
– Вы его спасли, граф Артпреас, – сказала она, наклоняясь к нему. – Он в безопасности. Что случилось?
– Воины-вороны Скали… они повсюду. – Рыцарь надолго закашлялся, и его глаза широко раскрылись. – О, мои храбрые парни… они мертвы, все мертвы… их зарубили, как… – Из груди Артпреаса вырвалось короткое сухое рыдание.
Его глаза смотрели в небо и продолжали медленно двигаться, словно отслеживали перемещение облаков.
– А где король? – наконец спросил граф. – Где наш старый храбрый король? Гойрах северяне окружили его со всех сторон, да заставит Бриниох их гнить. Бриниох на ферт аб… стросинх…
– Король? – прошептала Мириамель. – Должно быть, он имеет в виду Ллута.
Взгляд графа неожиданно остановился на Кадрахе, и, казалось, в глазах рыцаря вспыхнула искра.
– Падрейк? – сказал он, поднимая окровавленную, дрожащую руку, чтобы положить ее на запястье монаха. Кадрах вздрогнул и даже попытался отодвинуться, но не мог отвести глаз от взгляда рыцаря. – Это ты, Падрейк, фейр? Ты… вернулся?
Затем рыцарь вздрогнул, и у него начался длительный приступ кашля, а изо рта хлынула алая кровь. Еще через мгновение у него закатились глаза.
– Он мертв, – сказал Кадрах, и его голос стал жестким. – Да спасет его Усирис, а Господь успокоит душу. – Он сотворил знак Дерева над застывшей грудью Артпреаса и встал.
– Он назвал тебя Падрейком, – сказала Мириамель, рассеянно глядя на окровавленный кусок ткани, который держала в руке.
– Он принял меня за кого-то другого, – ответил монах. – Умирающий рыцарь искал старого друга. Пойдем. У нас нет лопат, чтобы вырыть могилу. Но мы можем отыскать камни и спрятать под ними его тело. Он… мне говорили, что он был хорошим человеком.
Когда Кадрах стал отходить в сторону, Мириамель сняла латную рукавицу с руки Артпреаса и завернула в нее разорванное зеленое знамя.
– Пожалуйста, пойдемте со мной, миледи, надеюсь, вы мне поможете, – позвал ее Кадрах. – Мы не можем надолго здесь задерживаться.
– Я сейчас, – ответила Мириамель, опуская сверток в седельную сумку. – Мы вполне можем позволить себе потратить еще несколько минут.
Саймон и его спутники медленно обогнули озеро по длинному берегу, вдоль полуострова с высокими деревьями, под нестихавшим снегопадом. Слева раскинулось замерзшее зеркало Дроршулл; справа возвышались белые плечи верхнего Вилдхельма. Песнь ветра была настолько громкой, что заглушала все разговоры, и им приходилось кричать. Саймон ехал, глядя на широкую темную спину Эйстана впереди, и ему казалось, что все они стали одинокими островами в холодном море; они видели друг друга, но их разделяли непреодолимые пространства. Он обнаружил, что его мысли обратились внутрь, подчиняясь монотонному шагу лошади.
Странное дело, но перед его мысленным взором только что оставленный ими Наглимунд превратился в нечто иллюзорное, далекое воспоминание из детства. Даже лица Мириамель и Джошуа ему было трудно представить, словно он пытался вызвать в памяти незнакомцев, важность которых стала ему понятна лишь после того, как они давно исчезли. А пустоту заполнили воспоминания о Хейхолте… о долгих летних вечерах во дворе замка, скошенной траве и стрекоте насекомых и ветреных днях, которые он проводил, взбираясь на стены, а пьянящий аромат розовых кустов прикасался к его лицу, точно теплые руки. Думая о слегка влажном запахе стен вокруг его узкой кровати, стоявшей в углу покоев для слуг, Саймон чувствовал себя королем в изгнании, словно коварный узурпатор занял его дворец, – и в некотором смысле так и было.
Остальные также погрузились в собственные мысли, и если не считать насвистывания Гриммрика – тихой мелодии, которая лишь изредка поднималась над воем ветра, однако казалась постоянной, – в остальном путешествие вдоль берега озера проходило в молчании.
Несколько раз, когда Саймону удавалось разглядеть Кантаку сквозь непрекращавшийся снегопад, он видел, как волчица останавливалась и наклоняла голову, словно к чему-то прислушивалась. Когда они, наконец, разбили лагерь на ночь и большая часть озера осталась позади, к юго-западу от них, он задал Бинабику вопрос:
– Она что-то слышит, Бинабик? Впереди что-то есть?
Тролль покачал головой, снял рукавицы и протянул руки к маленькому костру.
– Может быть, Кантака скорее улавливает запах того, что находится впереди, даже в такую погоду, – ветер дует нам навстречу, – ответил Бинабик. – А слышать она может лишь звуки, которые доносятся сбоку или сзади.
Саймон немного подумал над ответом тролля. Нет, после пустого Халлнира их никто не преследовал, даже птиц не было.
– Кто-то идет за нами? – спросил Саймон.
– Я сомневаюсь, – пожал плечами Бинабик. – Кто? И зачем?
Тем не менее Слудиг, который шел последним, также заметил сомнения волчицы. Хотя риммер все еще не до конца доверял Бинабику, не говоря уже о Кантаке, и до сих пор спал в самом дальнем конце лагеря, он не ставил под сомнение тонкое чутье серой волчицы. Пока другие ужинали жестким хлебом и сушеной олениной, Слудиг достал точильный камень, чтобы привести в порядок свои топоры.
– Здесь, между Диммерскогом – лесом на севере от нас – и Дроршуллвеном, – нахмурившись, заговорил Слудиг, – всегда были дикие места, даже когда Изгримнур или его отец правили Элвритсхоллом, а зима вела себя пристойно. В те дни никто не знал, какие существа бродят в белых Пустошах или еще дальше, в Тролльфеллсе.
Слудиг мерными движениями продолжал точить топор.
– Ну, во-первых, тролли знали, – насмешливо ответил Бинабик, – но могу вас заверить, нам не стоит бояться, что тролли спустятся с гор, чтобы убивать и грабить.
Слудиг мрачно усмехнулся, продолжая точить топор.
– Риммер говорит разумные вещи, – заметил Эйстан, недовольно глядя на Бинабика. – И я опасаюсь вовсе не троллей.
– Мы близко подошли к твоей стране, Бинабик? – спросил Саймон. – К Икануку?
– Мы окажемся к ней еще ближе, когда доберемся до гор, но место моего рождения, на самом деле, находится к востоку от цели нашего путешествия, – ответил тролль.
– Ты так думаешь? – спросил Саймон.
– Не забывай, что мы точно не знаем, куда именно направляемся, – заметил Бинабик. – Дерево Стихоплета или Дерево Рифм? Мне известно, что гора, которая называется Урмшейм, куда, предположительно, направился Колмунд, находится где-то на севере, между Риммерсгардом и Икануком, но это большая гора. – Тролль пожал плечами. – Стоит ли на ней то дерево? Или перед ней? Или совсем в другом месте? Сейчас у меня нет ответа на этот вопрос.
Саймон и остальные хмуро смотрели в огонь. Одно дело – взять на себя опасную миссию для своего короля, и совсем другое – вести слепые поиски в белых Пустошах.
Пламя шипело, набрасываясь на сырое дерево. Кантака встала с места, на котором лежала, и настороженно подняла голову. Затем решительно подошла к краю выбранной ими поляны в сосновой роще, на склоне невысокого холма. После долгой тревожной паузы она вернулась и снова улеглась на снег. Никто не произнес ни слова, но напряжение исчезло, и сердца снова бились немного спокойнее.
Когда все закончили есть, в костер подбросили еще несколько поленьев, они весело затрещали, и над ними начал подниматься пар от тающего снега. Пока Бинабик и Эйстан о чем-то тихо говорили, Саймон воспользовался точильным камнем Слудига, чтобы привести в порядок свой меч, и тут зазвучала тихая мелодия. Саймон повернулся к Гриммрику, который принялся насвистывать. Жилистый эркинландер улыбнулся, когда поднял голову и перехватил взгляд Саймона.
– Я тут кое-что вспомнил, – сказал Гриммрик. – Это старая зимняя песня.
– Ну так спой, – предложил Этельбирн. – Не будет никакого вреда от тихой песни.
– Да, давай, – поддержал его Саймон.
Гриммрик посмотрел на Эйстана и тролля, словно опасаясь возражений с их стороны, но они увлеклись разговором.
– Ну, хорошо, – сказал он. – Будем считать, что вреда не будет. – Он откашлялся и опустил глаза, словно его смутило неожиданное внимание. – Эту песню пел мой старый отец, когда мы в декандере отправлялись рубить дрова. – Он еще раз кашлянул. – Зимняя песня, – добавил он и запел хриплым, но мелодичным голосом.
Зимняя крыша окована льдом,
Снег наклонил потолок.
Кто-то стучит в замороженный дом,
Кто бы снаружи быть мог?
Спой трам-там-там, кто это там?
Жарко сгорают в камине дрова,
Тени огня на стене.
Арда прелестная шепчет едва,
Голос от двери вовне:
Спой трам-там-там, кто это там?
Тьма возвращает ей быстрый ответ:
Дверь отопри поскорей,
Дай разделить мне с тобою обед.
Зябкие руки согрей!
Спой трам-там-там, кто это там?
Девушка Арда открыть не спешит —
Время ли мерзнуть в пути?
Кто же ты, сэр, и каков ты на вид
В час, когда вьюга свистит?
Спой трам-там-там, кто это там?
– Праведник я, – ей ответствовал глас, —