Винтер
Пытаясь успокоить издерганные нервы, Винтер пробовала составлять в уме список того, что выводит ее из равновесия. Толку оказалось ни на грош, но, раз начав, остановиться она уже не могла.
Первым делом и главным образом — платье (или «треклятое платье», как она мысленно его называла). С первой минуты новый наряд вызвал у нее глубочайшую неловкость, но она понадеялась, что это ненадолго и старые привычки скоро возьмут свое. С тех пор прошло два дня, и хотя Винтер уже в состоянии была пройти несколько шагов, не думая о том, что на ней надето, но стоило ей стремительно обернуться, стоило дунуть свежему ветерку — и она в панике пыталась прихлопнуть подол длинной юбки, скользнувший по ногам.
Верх был немногим лучше. Нельзя сказать, что он нарушал приличия, но короткие рукава и свободного покроя лиф внушали Винтер чувство, что она не совсем одета. Фигура ее, хоть не отличалась пышными формами, все же была безусловно женственной, и всякий раз, замечая свое отражение в какой-нибудь витрине, она подавляла настоятельную потребность прикрыться. Она почти даже с нежностью вспоминала тугую хватку нижних рубах, которые тайком ушивала, чтобы скрыть грудь. Ладно хоть шляпа есть, пускай даже это фетровая финтифлюшка с мягкими полями, а не привычное армейское кепи с жестким козырьком.
Вторым поводом для беспокойства — быть может, отчасти следствием первого — был постоянный страх, что ее вот-вот разоблачат. Винтер прожила два года в армии, в окружении мужчин, остро сознавая, что при малейшем промахе, который выдаст ее истинный пол, она попадет под арест и отправится в Вордан — и это в лучшем случае. Ходить в подобном наряде по многолюдным улицам казалось хуже, чем ходить нагишом. Она чувствовала себя бесстыднейшей шлюхой, что выставляет напоказ самое сокровенное. Очевидное безразличие людей, окружавших ее, могло в любой момент развеяться в прах, едва лишь какой-нибудь представитель власти опознает ее и призовет к ответу за совершенные преступления.
Третья и наиболее прозаическая причина нервничать состояла в том, что она до сих пор не достигла ни малейших успехов в порученном ей деле. В самом начале она решила день просто побродить по улицам в новом наряде, постепенно свыкаясь с тем, что его придется носить. Отчего-то ей казалось, что все встречные будут пялиться, как будто по округе разнеслась сногсшибательная новость: вон идет Винтер Игернгласс в женском платье! На самом же деле никто ее и не заметил, кроме пары уличных торговцев, при виде умытой и относительно опрятной особы женского пола решивших, что у нее водится звонкая монета.
Гулять по городским улицам, не привлекая ничьего внимания, оказалось для нее совершенно внове. Все детство, не считая нескольких смутных воспоминаний, было связано с «Тюрьмой миссис Уилмор», и больше десяти лет она провела в старом особняке, выбираясь разве что в окрестные усадьбы. Потом сбежала и оказалась в Хандаре. До начала Искупления солдаты Первого колониального имели право свободно передвигаться по Эш-Катариону, но ворданайские мундиры и чужеземный цвет кожи означали для них полную невозможность затеряться в толпе.
Все они привыкли постоянно быть на виду, и Винтер давно перестала замечать неотступное внимание окружающих, но сейчас все вдруг переменилось. Тут, в столице Вордана, она была лишь заурядной женщиной, одной из многих, возможно, не совсем обычной для здешних мест — но не более чем десятки других горожанок. Казалось, неведомый чародей одним взмахом руки сделал ее невидимой.
На второй день она наконец решилась взяться за работу. Янус снабдил ее приличной суммой, так что она сняла комнату, а затем принялась расспрашивать местных обитателей в надежде напасть на след Кожанов — бунтарской организации, к которой ей, согласно плану, предстояло примкнуть. Поиски особого успеха не принесли. Просто гуляя но улицам, она ничем не выделялась из толпы, но стоило открыть рот, и в ней неизбежно признавали чужачку, «пришлую». Не говоря уж о том, что в этих краях она не знала ни души, ее голосу недоставало местной гнусавости, да и здешний жаргон был ей незнаком настолько, что иные словечки звучали сущей тарабарщиной.
Вся эта часть города занимала примерно половину южного Вордана и носила расплывчатое название Доки. С севера ее окаймлял берег реки Вор, с юга — широкая Стенная улица, пролегавшая там, где в древности стояла городская стена. Южнее постройки тоже были, но там, по мнению большинства горожан, уже начинались Канавы, нездоровая, заболоченная местность, в сравнении с ней даже Доки выглядели вполне уютными и цивилизованными. На востоке река Вор и Стенная улица сходились у южного водосборника, образуя своего рода треугольник. На западе, впрочем, Доки постепенно редели, и жилые дома, лавки и питейные заведения перетекали в лабиринт грунтовых дорог и складов, что окружали Нижний рынок.
Эти склады были одной из трех осей, вокруг которых вращалась вся жизнь Доков. Ежедневно тысячи тонн разнообразных товаров — по большей части мясо, зерно, корма для скота и прочее продовольствие — доставлялись в город с юга, ио Зеленому тракту, и фургоны с грузами вереницей выстраивались па несколько миль по мощеной дороге, с двух сторон окруженной болотистым грунтом. Тонны других грузов — практически все, что может вместиться в корабельный трюм, в том числе шелк и кофе из Эш-Катариона, — прибывали в столицу с запада, на баржах, поднимавшихся вверх по течению от Вайена в устье реки Вор либо от городков и поселков на берегах многочисленных притоков. Другие баржи, узкие и плоскодонные, везли с востока вниз по реке сыры, камень и шерсть. Все это добро нужно было перегружать с барж в фургоны, из фургонов на баржи, с барж в склады и так далее — и значительная часть обитателей Доков зарабатывала себе на жизнь именно этим.
Осью номер два был Рыбный рынок, вплотную примыкавший к реке. Тех, кто здесь работал, легко было отличить по характерному запаху, и селились они обычно в особом месте, известном как Вонючий квартал. Каждое утро, еще до рассвета, рыбаки выкладывали на продажу дневной улов, и со всех кухонь столицы, от аристократических особняков до убогих лачуг, сюда приходили за покупками. Прибыльные (хотя и зловонные) заведения на краю площади перерабатывали рыбьи потроха и протухшие отбросы в удобрения или в корм для свиней.
В южной части Доков располагался Рынок плоти, на самом деле, как очень скоро выяснила Винтер, не имевший никакого отношения к плотским утехам. То была попросту большая площадь, куда земледельцы приезжали нанять сезонных рабочих, а потому и сам рынок, в согласии со сменой времен года, то кипел жизнью, то пустел и затихал. Сейчас, в середине лета, здесь было людно и оживленно: хозяева усадеб загодя готовились к сбору урожая. По традиции нанятому работнику выплачивали вперед недельное жалованье, и обилие молодых парней с деньгами в карманах способствовало появлению немалого количества борделей, питейных лавок и соперничавших друг с другом воровских шаек.
Все это Винтер узнала в первые же пару дней, просто бродя по улицам и присматриваясь, кто куда направляется. Не подлежало сомнению и то, что в округе есть недовольные: повсюду, куда ни глянь, виднелись плакаты и надписи на стенах, поносившие короля, Последнего Герцога, борелгаев, Истинную церковь, сборщиков налогов, банкиров и всякого, кто был облечен хоть какой-то властью. Один серьезного вида юноша вообще всучил Винтер памфлет, гласивший, что заговор с целью захвата власти в городе плетут торговцы овощами; даже она, при всей неосведомленности, посчитала это маловероятным.
И лишь одного она так и не смогла обнаружить — доказательства, что Кожаны существуют не только в воображении толпы. В грошовых листовках на каждом углу щедро описывались их подвиги: там ограбили лавку, здесь поколотили жандарма, — но точных сведений было подозрительно мало. Ни адреса, по которому собирается шайка, ни указателей с надписью: «К бунтарям и заговорщикам — сюда!» На третий день Винтер уже досадовала: о чем только думал Янус, давая ей это поручение? Она истратила уйму времени и изрядное количество денег — его денег! — в тавернах и винных лавках, вечерами напролет угощая выпивкой и настойчиво расспрашивая своих новых закадычных друзей, но, увы, ни один из них не мог сообщить ничего, кроме расплывчатых слухов.
Все же это занятие отчасти успокоило Винтер — как и мысль о том, что могло быть гораздо хуже. С той самой чудовищной ночи в древнем хандарайском храме внутри нее поселилось нечто — демон, как сочла бы церковь, но в хандарайском языке было иное слово: «наат», или «то, что читается», сущность, которую Янус назвал Инфернивором. Демон, пожирающий других демонов, буквально выдрал магическую силу из плоти Джен Алхундт, агента Конкордата. Винтер чувствовала, как он затаился в самой глубине ее существа, залег, точно речной крокодил в тине, смирный на вид, но готовый в любое мгновение яростно воспрянуть.
Когда Янус потребовал, чтобы Винтер сопровождала его в полном опасностей возвращении, она была почти уверена, что на самом деле ему нужен именно Инфернивор. И почти ожидала, что Янус отправит ее вместе с демоном в бой против Черных священников и их сверхъестественных слуг. Как бы мало ни лежала у нее душа к нынешнему поручению, оно было безусловно лучше такой перспективы.
Сейчас Винтер сидела в таверне с окнами на Речной тракт — приличное место, насколько подобные понятия вообще применимы к Докам. Просторное заведение обслуживало вечерний поток рабочих, возвращавшихся со смены, и потому в середине дня посетителей здесь было немного. Дощатый пол присыпан слоем опилок — проще убирать пивные лужи, не говоря уж о крови и блевотине; большие круглые столы держались на массивных опорах, чтобы устоять в случае пьяной потасовки. Тарелки и кружки использовались из наидешевейшей глины, того сорта, что слоится и рассыпается после третьего мытья; однако Винтер подозревала, что местной утвари вряд ли суждено продержаться так долго. Очевидно, хозяин таверны хорошо знал своих завсегдатаев.
Винтер устроилась за столом в одиночестве. Большинство прочих посетителей составляли женщины; они сидели парами либо небольшими группами и негромко переговаривались. Немногочисленные мужчины — поденщики либо дряхлые старики — сгрудились у очага, где шла вялая игра в кости. Унылого вида служанка принесла тарелку с тем, что, по ее утверждению, было говядиной: вываренное до неузнаваемости мясо плавало в собственном соку среди бастионов картофельного пюре. Винтер с жадностью набросилась на еду. Два года на армейском пайке и блюдах местной кухни породили в ней тоску по доброй старой ворданайской стряпне, а в тавернах Доков, как очень скоро обнаружилось, подавали простую грубую пищу — точно такую, как некогда в пансионе миссис Уилмор. Пиво тоже было недурное. Настойки и вина хандараев хороши, но то, что они называли пивом, было в лучшем случае на любителя.
В эту таверну она зашла вовсе не затем, чтобы собирать сведения о Кожанах — такие расспросы стоит вести вечером, когда в зале полно народу и выпивка течет рекой. А потому даже не повернула головы, уловив шорох приближающихся шагов. И едва не подавилась непрожеванным куском мяса, когда незнакомая молодая женщина, взметнув цветастые юбки, непринужденно хлопнулась на соседний стул.
— Привет, — сказала та. — Тебя зовут Винтер, так ведь?
Она закашлялась, схватила кружку с пивом и жадно глотнула. Незнакомка терпеливо ждала, пока она будет в состоянии говорить, и Винтер воспользовалась случаем, чтобы пристальней ее рассмотреть. То была девушка лет восемнадцати с небольшим: круглое лицо обильно сбрызнуто веснушками, темно-русые волосы на затылке стянуты в тугой узел, из которого кое-где выбиваются пушистые пряди. На ней была длинная юбка с красно-синим узором; блузка без рукавов обнажала бледные плечи и руки, которые уже слегка порозовели под летним солнцем. Вздернутый носик уже облупился, и девушка рассеянно почесывала его.
— Да, меня зовут Винтер Бэйли, — наконец отдышавшись, ответила она. Этим именем она называлась, когда искала сведения о Кожанах, так что отрицать было бессмысленно. — Могу я узнать, кто ты такая?
— Абигайль, — отозвалась девушка. — Можешь звать меня Абби, как все. Не возражаешь, если я закажу выпивку?
— Вряд ли тебе для этого понадобится мое согласие, — пожала плечами Винтер, стараясь выиграть время.
— Закажу за этот стол, — тут же уточнила Абби. — Нужно поговорить.
Не дожидаясь ответа, она помахала одной из служанок, указала на кружку в руке Винтер и выразительно подняла два пальца.
— Надеюсь, ты не против ко мне присоединиться?
— Весьма признательна, — проворчала Винтер. Глянула на остатки своей трапезы и решила, что больше не голодна. — Не сочти за грубость, но откуда ты знаешь мое имя?
— Вопрос обоснованный и безусловно уместный. — Абби улыбнулась так лучезарно, что Винтер едва не зажмурилась. — Ты расспрашивала о Кожанах, верно?
Винтер застыла. Впрочем, и это отрицать не имело смысла. Она потянулась за кружкой, сделала умеренный глоток и осторожно кивнула.
— И ты явно не здешняя, — продолжала Абби.
— Ты тоже. — У собеседницы не было характерного для Доков выговора.
— Точно! Стало быть, мы обе здесь пришлые.
Служанка принесла две кружки с пивом, Абби приняла их и придвинула одну к Винтер:
— Итак, ты либо наивная девочка с Северного берега, которая наслушалась глупых россказней…
Винтер собралась вставить слово, поскольку именно эту роль она и пыталась играть в последние дни, ио Абби без малейшей паузы продолжала:
— …либо шпионка. Агент жандармов, Конкордата или кого-то еще. Хотя, не в обиду, агент Конкордата приложил бы побольше усилий, чтобы не выдать себя.
— Тогда уж я, верно, не шпионка, — сказала Винтер. — Слишком бестолкова.
— Не шпионка Конкордата, — уточнила Абби. — С жандармов сталось бы отправить несведущую девчонку в Доки задавать глупые вопросы. Или же ты очень хорошая шпионка и притворяешься бестолковой, чтобы ослабить бдительность собеседников. По мне, так это больше похоже на Орланко.
— Ты-то здесь при чем?
— Нам стало любопытно, кто ты такая. По правде говоря, мы даже немного потратились, чтобы это выяснить. Вот я и подумала: как быстрее всего узнать ответ на вопрос? Правильно — спросить в лоб.
— Стало быть, ты хочешь узнать, шпионка я или нет? — осведомилась Винтер.
— Именно!
— Я не шпионка.
— Да, — сказала Абби, — но ведь именно так ответил бы и настоящий шпион!
Винтер взяла свою кружку, обнаружила, что там не осталось ни капли пива, и сделала долгий глоток из второй, заказанной Абби. Девушка с воодушевлением последовала ее примеру.
— Ладно, — медленно проговорила Винтер. — Я ответила на твой вопрос. Дальше?
— Что тебе известно о Кожанах?
— Только то, что я слышала. Они противостоят Конкордату и сборщикам налогов, стараются помогать простым людям. И еще — их внутренний круг целиком состоит из женщин.
— Вот об этом знают немногие, — заметила Абби, — а если и знают, то не верят, что это правда. Значит, ты просто решила явиться сюда и попытать счастья?
— Я училась в Университете, — сказала Винтер, почувствовав себя немного уверенней. Этот рассказ она, по крайней мере, репетировала. — Мой отец владел аптекой в северной части города. Мы не были богаты, он сберегал каждый грош, чтобы отправить меня на учебу. Видишь ли, сына у него не было, а потому предполагалось, что я унаследую семейное дело.
Абби понимающе кивнула:
— Продолжай.
— Всех подробностей я не знаю… но отец связался с одним сборщиком налогов по имени Хизертон. — По уверениям Януса, такой существовал на самом деле. — Отец задержался с оплатой, остался должен, влез в новые долги, чтобы покрыть этот… В конце концов Хизертон явился к нам с ордером, где было сказано, что аптека принадлежит ему, — и отец отправился в тюрьму. Меня выставили из Университета, как только перестала поступать плата за обучение. — Винтер постаралась, чтобы голос ее чуть заметно дрогнул, словно лишь титаническое усилие помогало ей остаться спокойной. — Я и раньше слыхала рассказы о Кожанах, и у меня оставалось еще немного денег, так что…
— Так что ты решила найти их и попросить о помощи?
Винтер покачала головой:
— Это было бы глупо. Я знаю, что аптеку не вернуть и отца из тюрьмы не вытащить. Мне просто хотелось… что-то сделать. Отплатить им. Помочь кому-то другому, если получится. Не знаю… — изобразить замешательство было совсем не трудно, — наверное, это глупая идея.
— Ты не представляешь, к чему могут привести глупые идеи, — пробормотала Абби.
— Значит, ты — одна из Кожанов? — спросила Винтер. — И все эти рассказы — правда?
— Кое-что изрядно преувеличено, — отозвалась Абби. — Скажем так: мы сотрудничаем.
— Поможешь мне встретиться с ними?
Винтер намеренно добавила в свой голос толику подлинного нетерпения. Она сочла, что это будет уместным.
Абби вздохнула.
— Ты уверена, что хочешь именно этого?
— Я торчу здесь уже несколько дней, — сказала Винтер. — Мой отец в тюрьме. Конечно же, я этого хочу!
— Ты ведь знаешь историю о святом Лигаменти и демоне? «Бойтесь своих желаний».
— Если я правильно помню, святой Лигаменти одурачил демона и отправил его назад в преисподнюю.
— Смотря какую версию ты читала, — легкомысленно заметила Абби. — Что ж, ладно. Будешь доедать или сразу пойдем?
Винтер глянула на тарелку — и у нее, несмотря на обилие съеденного, неприятно засосало под ложечкой.
— Идем. Что-то у меня пропал аппетит.
— А как ты попала к Кожанам? — спросила Винтер, когда Абби вела ее прочь от многолюдного Речного тракта, в толчею кое-как оштукатуренных дощатых лачуг, где селились обитатели Доков. Если не считать нескольких широких проездов, соединявших рыночные площади, улиц в их привычном виде здесь не было — лишь переменчивый ряд проулков, расположение которых определялось традициями и общей волей местных жителей. Солнце стояло высоко, на небе ни облачка, и потому изо всех окон и дверных проемов протянулись бельевые веревки — словно быстрорастущие лозы с красочными кистями трепещущих соцветий. Приходилось быть начеку, чтобы с резким порывом ветра не получить оплеуху от чьих-то мокрых подштанников.
— Натворила уйму глупостей и счастливо отделалась, — отозвалась Абби. — Всплыла бы в реке нагишом с перерезанным горлом — и поделом, если честно. Не зря, видно, говорят, что господь хранит детей и дураков.
Винтер не нашлась, что сказать, и разговор на время прервался. Абби шла уверенно, хотя явно наобум, не задумываясь перед очередным поворотом, выбирая обход там, где можно было, казалось, пройти напрямик. Винтер гадала, уж не проделывается ли все это ради того, чтобы она не смогла запомнить дорогу к некоему тайному убежищу. Если так, Абби старалась напрасно: Винтер заблудилась в тот самый миг, когда скрылась из виду река. Быть может, ее спутница тоже заблудилась?
— Веришь или нет, но я сбежала из дома, — сказала наконец Абби. Они разделились, чтобы с двух сторон обогнуть торговца рыбой, что прямо посредине улицы пристроился с ведром потрошить свежий товар. — У меня даже не было веской причины, чтобы так поступить. Мы жили в ладу, денег было вдоволь, меня никогда не пороли и вообще не наказывали.
— Что же тогда случилось?
Разошлись с отцом во взглядах. Он у меня… старомодный.
— Хотел выдать тебя замуж? — спросила Винтер со всем сочувствием, какое ей удалось изобразить.
— Нет. Мы повздорили из-за политики.
Абби остановилась на крохотной площади, где сходились пять улочек, и огляделась. И выбрала самую узкую, немощеную, так стиснутую между двумя домами, что на ней едва смогли бы разминуться двое. Винтер посмотрела на ее выбор с сомнением.
— Пошли, — сказала Абби. — Сюда.
— Куда мы, собственно, идем? — Винтер ускорила шаг, чтобы не отстать.
— Сюда. — Абби остановилась на середине улочки, повернулась и одарила ее очередной ослепительной улыбкой. — Один из уроков, которые я выучила довольно скоро: никогда, даже в разгар дня, не заходить за незнакомцами в узкие проулки.
Свет едва уловимо изменился: кто-то встал на входе, позади, перекрыв путь к отступлению. Другая фигура возникла на выходе. Винтер быстро прикинула: просвет между домами так невелик, что проскочить мимо нападающего не выйдет, и лазает она не так ловко, чтобы взобраться вверх по щербатой стене, прежде чем ее схватят. Опять же, в треклятом платье не побегаешь. В корсаже, рядом с кошельком, припрятан нож, но единственное применение, которое она могла ему придумать, — взять Абби в заложники. Вряд ли выйдет: девушка явно верткая и шустрая, да и в любом случае Винтер не была уверена, что сумеет хладнокровно перерезать ей глотку.
Поэтому она улыбнулась в ответ, стараясь не делать резких движений.
— Надеюсь, урок был не слишком болезненный.
Позади нее послышалось эхо шагов. Двое, судя по звуку. Одного можно было бы пнуть ниже пояса и проскочить, но останется второй, от него в тесноте не увернуться. Ничего не скажешь, отменно продуманная засада.
— Не знаю, кто ты такая, — сказала Абби, — но в Университете уж точно не училась. У нас тесные связи со студентами. С другой стороны, я не шутила, когда говорила о Конкордате.
— О том, что я шпионка?
— О том, что для агента Орланко ты слишком бестолкова, — пожала плечами Абби. — Даем тебе шанс выложить все начистоту. Если работаешь на Большого Сэла или другую портовую банду, мы тебе ничего не сделаем. Правда, им пора бы уже научиться не лезть в наши дела.
— Я не работаю на Большого Сэла.
С минуту Винтер всерьез подумывала о том, чтобы рассказать всю правду, но воздержалась. Она не знала, как Абби воспримет ее откровения, и к тому же оставался шанс, что ее попросту испытывают. Признаться сейчас — и в лучшем случае придется вернуться к Янусу и рассказать о провале. В худшем… нет, об этом даже думать не хочется. Пока стоит придерживаться роли.
— Будь по-твоему, — согласилась Абби. — Не вздумай вырываться, не то ушибешься.
На голову Винтер натянули колпак, остро пахнущий кожей и лошадьми. Грубые руки ухватили ее за плечи, и она ощутила, как отрывается от земли.
— И все же сомневаюсь.
Сквозь колпак, натянутый на голову Винтер, голос Абби звучал приглушенно и несколько невнятно.
— Вряд ли Последний Герцог считает, что мы настолько безмозглые.
— А вдруг это убийца? — отозвался незнакомый девичий голос. — Вдруг ее послали убить старшого?
— Как же она убьет, если связана и на полу? — заметила другая девушка.
— Всякое говорят, — мрачно ответила первая. — В Паутине водятся не только люди.
Винтер вспомнила Джен Алхундт и содрогнулась. «Ты и представить не можешь, насколько права».
Она лежала на полу, на изрядно потертом, судя по ощущениям, ковре. После сцены в проулке ее некоторое время таскали по улицам, то и дело описывая круги и неизменно возвращаясь. Наконец спустили на землю у входа в какой-то дом, связали руки и ушли, оставив на попечение Абби. В тот момент Винтер могла бы броситься наутек, но со связанными руками и с колпаком на голове попытка к бегству завершилась бы у первой же стены, а потому она позволила Абби провести себя по дому и вверх по лестнице — по меньшей мере, два пролета. Вокруг, приглушенные колпаком, звучали голоса — болтовня, шутки, смех и ругань, — словно они шли через лазарет или казармы. Слов было не различить, но пару раз Абби дружески окликнули. Все голоса, которые слышала Винтер, были женские.
Доставив ее в эту самую комнату с ковром, Абби вышла и через минуту вернулась с двумя другими девушками. Судя по всему, именно им предстояло решить, что с ней делать. Что ж, подумала Винтер, пора вмешаться в разговор.
Вы всех гостей так встречаете? — осведомилась она со всей возможной бравадой, однако эффект был безнадежно испорчен кожаным колпаком.
— Что? — переспросила Абби.
Я говорю… начала Винтер, но нечаянно прихватила зубами складку колпачной кожи, и от мерзкого привкуса ее едва не вывернуло. Она надсадно закашлялась, изнутри забрызгав колпак горячей клейкой слюной.
— Ах, да снимите же с нее эту штуку! — раздраженно бросила Абби. — Вряд ли она решит нас покусать.
Кто-то развязал шнурок, затянутый на шее Винтер, и сдернул злополучный колпак с ее головы. Она жадно вдохнула полной грудью, радуясь даже такому затхлому и пыльному воздуху, а затем с любопытством огляделась. В тесной комнатке не было никакой обстановки — лишь ветхий ковер на полу; единственное окно заколочено наглухо. По углам, зыбко мерцая, горели свечи. Девушки, которых привела Абби, оказались примерно ее же возраста, то есть лет семнадцати-восемнадцати; одеты они были по-рабочему: штаны, кожаные жилеты поверх полотняных блуз, волосы убраны под цветастые платки. Левая была так бледна, будто вот-вот свалится в обморок, зато ее товарка оказалась сущей великаншей: на голову выше Винтер, с сильными мускулистыми руками и румяным загорелым лицом, как у всех, кто подолгу работает под открытым небом.
Винтер так и не обыскали, а это означало, что нож все еще при ней, вот только руки ее были крепко связаны. Если бы ее оставили одну, она, возможно, сумела бы извернуться и избавиться от веревок, но сейчас удовольствовалась тем, что сердито глянула на Абби.
— Я говорю, вы всех гостей так встречаете?
— Гости у нас бывают редко, — ответила та. — Большей частью мы держимся сами по себе. В этом-то и сложность.
— Я с ней разберусь! — с готовностью вызвалась бледная малышка, достав из-за пояса широкий кухонный нож, весьма похожий на мясницкий тесак. Кромка лезвия сияла, как надраенный грош, — его явно подолгу и с любовью точили. — Говорю вам, она из Конкордата!
— Коли ее послал Конкордат, лучше бы вначале известить Коннера, — задумчиво проговорила румяная великанша. — Ежели ее найдут мертвой, ему это может страх как не понравиться.
— Мне это уж верно страх как не понравится, — заверила Винтер, — тем более что я вовсе не из Конкордата.
— Убери нож, Бекка, — велела Абби. — Никто никого не будет убивать, пока не вернется старшой. Теперь уже скоро.
Бекка с видимой неохотой подчинилась. Абби перевела взгляд на ее товарку:
— Можешь присмотреть за ней, Крис?
Великанша кивнула. Абби и Бекка вышли и закрыли за собой дверь. Винтер не услышала, как щелкнул замок, но Крис намеренно встала перед дверью и выразительно скрестила руки на груди. «Только попробуй прорваться», — будто говорила она всем своим видом, вот только глаза ее противоречили этой решительности. В них, подумалось Винтер, таится страх, и неуверенность, и еще что-то, чему она так и не смогла подобрать определения.
Она перекатилась, выпрямила ноги и, неуклюже извиваясь со связанными за спиной руками, кое-как села. Крис следила за каждым ее движением, словно ожидала, что Винтер вот-вот бросится на нее, как бешеная собака.
— Знаешь, я вовсе не из Конкордата, — проговорила Винтер.
Девушка что-то буркнула и беспокойно переступила, прижимаясь спиной к двери.
— Меня зовут Винтер, — продолжала она. Ответом вновь было невразумительное бурчание. — А ты Крис, верно? Это сокращенное от Кристины?
— Мне не следует с тобой говорить, — проворчала девушка. — Если ты шпионка.
— Если я шпионка, — отозвалась Винтер со всей возможной рассудительностью, — то вы убьете меня, и тогда уж не важно, что ты мне сказала. Если нет — тем более не важно. И потом, разве твое имя такая уж тайна?
Крис только скривила губы. Винтер вздохнула.
— Я просто пытаюсь скоротать время, — искренне проговорила она. — Ждать, пока кто-то решит, убивать тебя или нет… не слишком приятно.
Ей вспомнился бунт Адрехта, вспомнилось лицо сержанта Дэвиса, когда он выбирал, изнасиловать ее или сразу прикончить. Сделав над собой усилие, Винтер вернулась мыслями к настоящему.
— Нет, от Кристабель, — наконец сказала Крис. — Так звали мою маму.
— Здорово. А я вот не помню свою мать. Она умерла, когда я была совсем маленькой.
Эта деталь в придуманную историю Винтер не входила, но небольшой экспромт, подумалось ей, не повредит. «Да и в любом случае это правда».
— Моя мамочка умерла, — сказала Крис. — В прошлом году, от корневой лихорадки. А папа в тюрьме. — Она уставилась в пол. — Я пыталась и дальше обихаживать нашу делянку, брат и сестры мне помогали, но прошлой зимой мы едва не померли с голоду, а весной явились сборщики налогов. Они забрали моего брата в армию, а меня и сестер отправили… — Она смолкла, оборвав себя.
— Мой… э-э… друг служит в армии, — сказала Винтер, стремясь любой ценой поддерживать разговор. — Он отправился в Хандар с Первым колониальным полком. Ты не знаешь, куда послали твоего брата?
— Куда-то на восток, — ответила Крис. — Он обещался писать, но я ни одного письма так и не получила. Ну да Джеймс никогда нс был в ладах с грамотой.
— И давно ты здесь? — спросила Винтер. — Я имею в виду, с Кожанами. Если, конечно, вы и есть Кожаны.
— Не пытайся меня одурачить! — отрезала Крис, теснее сплетя на груди могучие руки. — И не думай, что я дам тебе удрать только потому, что я не такая шальная, как Бекка! Если ты шпионка… если тебя прислали убить старшого… я тебя…
— Хорошо, не хочешь — не отвечай, — перебила Винтер, мысленно бранясь на чем свет стоит. — У меня и в мыслях не было ничего подобного.
Крис, однако, решила, что безопасней будет больше не говорить ни слова. Так они и сидели молча, и Винтер незаметно выворачивала кисти рук, теребя веревку, которой они были связаны. Наконец в дверь постучали.
— Крис! — донесся снаружи голос Абби.
— Чего?
— Она еще связана?
— Ага.
Дверь приоткрылась.
— Старшой хочет поговорить с ней с глазу на глаз.
— Это опасно! — всполошилась Крис.
— А то я сама не знаю. Выходи. Подождем в коридоре.
— Но…
— Крис! — Новый голос принадлежал женщине постарше. Старшой? Винтер почудилось что-то неуловимо знакомое. — Уйди с дороги, живо!
Крис с явной неохотой открыла и вышла в коридор. Пошатываясь, Винтер кое-как поднялась на ноги и стала ждать.
Женщина зашла в комнату и притворила за собой дверь. Глаза Винтер округлились.
Этого просто не может быть!
Вошедшая — старшой Кожанов — с виду была на год-два старше нее самой, высокая, полногрудая, тоже в мужских штанах и кожаном жилете; видимо, у Кожанов было принято так одеваться. В отличие от девушек, она не повязала голову платком. Волосы ее были, как и у Винтер, коротко острижены и слиплись от пота…
…темно-рыжие шелковистые пряди струятся сквозь пальцы, как живой огонь…
…зеленые глаза искрятся, словно изумруды в солнечном свете…
…губы изогнуты в лукавой улыбке…
«Не может быть».
Джейн сделала шаг, другой, все ближе и ближе, склонила голову к плечу, изучая ошеломленное лицо Винтер. Время застыло, и Винтер застыла во времени, не в силах шелохнуться, словно мышонок под гипнотическим взглядом золотых кошачьих глаз. Руки были по-прежнему связаны за спиной, и она чувствовала, как ее собственные пальцы, скрючившись над веревками, глубоко впиваются в ладони. В горле застрял нестерпимо тугой комок.
«Не может быть…»
Джейн двумя стремительными шагами пересекла оставшееся между ними расстояние, схватила Винтер за плечи и поцеловала. Винтер превратилась в мраморную статую, скованную глыбой льда. Губы Джейн были нежные и сладкие, с едва уловимым привкусом мяты, и запах ее пота швырнул Винтер через время и пространство к живой изгороди за детской. Пот, и грязь, и робкое прикосновение…
Ответное действие Винтер было бессознательным. Иначе и быть не могло — сознание пребывало в ступоре, зато инстинкты, натренированные двумя годами постоянной необходимости скрываться, запуганные именно таким развитием событий, сработали сейчас сами по себе. До сих пор связанная, она исхитрилась развернуться всем телом, сбросила руки Джейн и плечом заехала ей в подбородок. Зубы Джейн отчетливо лязгнули, и она пошатнулась, неловко шагнув назад. Винтер подсекла ее лодыжку своей, превращая этот неловкий шаг в падение, и Джейн, сдавленно охнув, со всей силы грохнулась на потертый ковер. Винтер пятилась по тех пор, пока спиной не уперлась в стену. Сердце ее колотилось так бешено, что, казалось, вот-вот лопнет.
«Прости».
Она никак не могла выговорить это слово. Не могла выдавить из себя ни звука. Не могла даже вздохнуть. Глаза ее наполнились слезами.
Джейн перекатилась и встала на колени. Из уголка ее губ тянулась струйка крови. Впившись в Винтер непроницаемым взглядом — эти глаза, эти зеленые глаза! — она молча поднялась на ноги.
«Джейн! Прости меня, прости, прости…»
Предательский комок все так же стоял в горле, не давая выкрикнуть эти слова. Джейн повернулась и направилась к выходу, едва заметно пошатываясь. Дверь захлопнулась за ней с таким грохотом, что с оштукатуренных стен поднялись облачка пыли, — и у Винтер подкосились ноги.
Она перекатилась набок и свернулась клубком на ветхом ковре, неспособная даже поднять руки к лицу, чтобы остановить непрерывно льющиеся слезы.
Она понятия не имела, сколько прошло времени. Быть может, месяц. В ее груди словно лопнула туго скрученная пружина, и при каждом вздохе, каждом ударе сердца острый обломок стали перемещался, пробивая во внутренностях рваные дыры. Лицо ее было мокро от слез, связанные руки занемели и ныли от боли.
В дверь постучали. Винтер не сразу осознала, что в комнате, кроме нее, никого нет, а стало быть, ей надлежит отозваться на стук.
Кто там? — хотела она сказать, но вместо слов вырвался надрывный кашель.
Винтер перевернулась на спину, не без труда села, сплюнула на ковер комок слизи и повторила:
— Кто?
— Это я, — ответила Джейн.
— А…
— Можно войти?
Винтер судорожно сглотнула. Попыталась — безуспешно — вытереть шмыгающий нос о плечо блузки, поморгала, силясь стряхнуть непросохшие слезы.
— Д… да.
Дверь медленно отворилась. Прежде чем Джейн вновь захлопнула ее, Винтер успела заметить в коридоре изнывавшую от беспокойства Абби.
С минуту они молча смотрели друг на друга. На лице Джейн до сих пор виднелся след крови, краешек губы уже распухал.
— Я… — Винтер снова сглотнула. — Я совсем не хотела тебя поранить. Просто…
— Это мне надо извиняться, — перебила Джейн. Винтер заметила, что глаза у нее красные, припухшие — неужели тоже плакала? — Набросилась на тебя, точно похотливый матрос. Ты имела полное право защищаться.
— Да я… — Винтер, забывшись, хотела взмахнуть рукой, но та лишь бессильно дернулась в веревочных путах. Ты не могла бы меня развязать?
Ох! — Глаза Джейн округлились. — Черт подери. Мне это даже в голову не пришло. Погоди-ка.
В ее руке появился нож — так быстро, что Винтер не успела заметить откуда. Другую руку она положила ей на плечо — осторожно, едва касаясь вытянутыми пальцами, — и Винтер послушно повернулась спиной. Веревка соскользнула на пол, и она поморщилась, когда затекшие запястья наполнило покалывание бесчисленных иголок. Джейн чопорно отступила на шаг, словно дуэлянт в поединке, скованный требованиями этикета, — и нож снова исчез.
— Знаешь, я… думала, как это произойдет, — проговорила Джейн, пока Винтер осторожно разминала пальцы и похрустывала плечами. — Точней, воображала, как дурочка. Однажды, мол, пойду по улице, сверну за угол, а там… ты. И я сгребу тебя в охапку, поцелую, и все будет… хорошо. Просто сон, верно? И когда я открыла дверь, не могла понять, во сне это или наяву.
Она провела рукой по слипшимся от пота волосам и раздраженно вздохнула:
— Звучит так, будто я ищу оправданий. Черт! Вовсе нет. Извини. Мне не следовало так поступать.
— Ничего… ничего страшного, — пробормотала Винтер. — Я ведь тебя не сильно ушибла, а?
— Губу разбила порядочно, но бывало и хуже.
Джейн покачала головой, не сводя взгляда с Винтер. Та прихватила пальцами рукав блузки и промокнула глаза, не зная, куда деваться от смущения.
— Я же не сплю, верно? Ты и вправду здесь? Это не какое-то там дерьмовое видение?
— Судя но всему, нет, — отозвалась Винтер, — хотя, кажется, я еще не совсем пришла в себя.
Черт побери. Черт побери! — Джейн помотала головой. — Мне сказали — привели какую-то женщину по имени Винтер, и я подумала… нет. В этом чертовом мире так не бывает.
Она судорожно сглотнула и тихо, очень тихо добавила:
— Я думала, тебя больше нет в живых.
Эти слова застали Винтер врасплох.
— Что?! Почему?
Я искала тебя. У миссис Уилмор тебя не было, и никто не знал, куда ты девалась. Болтали, что сбежала, стала то ли солдатом, то ли главарем разбойничьей шайки, но я в это никогда не верила. Я считала — ты умерла, не знаю уж, по какой причине, а старая ведьма попросту это скрывает. Так ты и вправду сбежала из «тюрьмы»?
Винтер кивнула.
— Я думала…
Как это было? Как ты… — Джейн осеклась, увидев выражение лица Винтер, и радостное возбуждение, прозвучавшее в ее голосе, исчезло. — В чем дело?
«Три года кошмарных снов».
Винтер прикусила губу.
— Я уже и не надеялась, что когда-нибудь увижусь с тобой. Я не думала, что ты… захочешь меня разыскать.
— Что?! — Джейн порывисто шагнула вперед, но тут же взяла себя в руки. Лицо ее вспыхнуло, и она вцепилась пальцами в штанины, судорожно комкая ткань. — Винтер… да почему?
— Потому что… потому что я…
И опять у нее сдавило горло. Слезы навернулись на глаза, и она сердито смахнула их краем рукава. Джейн беззвучно выругалась — и через миг вдруг оказалась совсем рядом. И замерла, протянув руки, но не смыкая объятий.
Наступила долгая пауза. Винтер шагнула вперед, уткнулась лицом в плечо Джейн, и та с ощутимым облегчением обвила ее руками. А потом прижалась к ее макушке.
— Мне нравятся короткие волосы, — прошептала она через минуту, которая обеим показалась вечностью. И, потеревшись щекой, добавила: — Так щекотно.
Винтер слабо улыбнулась, прижимаясь лицом к кожаному жилету Джейн. «Я должна это сказать». Больше всего на свете ей хотелось стоять вот так, и чтобы Джейн никогда не размыкала рук. «Но если я не скажу — все это будет ненастоящее».
— Это я во всем виновата, — едва слышно прошептала она. — Я должна была помочь тебе сбежать. Той ночью, когда Ганхайд… пришел… Я… я не смогла ничего сделать.
Та ночь годами снилась ей в кошмарных снах. Ночь, когда она направлялась к Джейн, чтобы бежать вместе, — и обнаружила, что Ганхайд, этот гнусный скот, опередил ее.
— Так ты терзалась из-за этого? — Джейн теснее обняла ее. — Яйца Зверя! Винтер, я была чокнутая! Ты ведь это знаешь, верно? Я имею в виду, когда сказала тебе убить Ганхайда, если вдруг на него наткнешься.
— Я не смогла его убить.
— Да конечно же нет, черт возьми! Сколько тебе было тогда — семнадцать? А если бы ты его и вправду убила, нас обеих давно бы уже вздернули!
Джейн ласково потрепала Винтер по плечу:
— Ну же, перестань. Я тоже была тогда совсем девчонкой, да еще и перепуганной до смерти. Этот «план» погубил бы и тебя, и меня.
— Я добралась до самой двери, — пробормотала Винтер. Тугой комок в горле понемногу размягчался, таял. — У меня был нож. Ганхайд оказался уже там. Я едва не…
— Карис всемогущий! Неужели? — Джейн легонько покачивала ее, баюкала, как младенца. — Все хорошо, родная. Все хорошо.
— Но… — Винтер вновь уткнулась лицом в жилет Джейн, затем подняла глаза. — Я оставила тебя во власти Ганхайда. Я попросту бросила тебя. Как можно… как ты можешь говорить «все хорошо»? Он увез тебя и…
— Взял в жены?
Винтер кивнула. Нижняя губа ее дрожала.
— Да ведь это же я и задумала с самого начала! То был один из лучших моих планов, из тех, что сочинялись в здравом уме! Я же говорила, что сбежать от какого-нибудь недоумка мужа будет проще, чем от миссис Уилмор с ее старыми перечницами. И месяца не прошло, как я от него удрала!
Она улыбнулась, и от этого зрелища Винтер едва опять не ударилась в слезы. То была прежняя, знакомая до боли улыбка Джейн — с изогнутым краешком губ, проказливая, лукавая. Винтер выдохнула, и с этим выдохом ушла тяжесть, все эти три года таившаяся в глубине ее души. Тело вдруг обрело немыслимую легкость, словно она сбросила с плеч увесистый тюк; руки и ноги ослабли, как после изнурительного дневного перехода. Винтер шевельнулась, отведя тесно прижатые к бокам локти, и от движения едва не потеряла равновесие. Джейн крепче обхватила ее руками, сплетя пальцы пониже спины, и Винтер наконец положила руки ей на плечи.
— Так ты в самом деле… не сердишься на меня? Правда?
«Разве может являться призрак того, кто вовсе не умер?»
— Послушай, Винтер. — Джейн прямо и твердо смотрела ей в глаза. Это я должна перед тобой извиняться. Мне не следовало просить тебя убить Ганхайда. Черт, да я бы и сама не сумела его убить! Прости меня.
— Тебе незачем просить прощения, — сказала Винтер. — И, думаю, мы уже обе достаточно наизвинялись.
Джейн опять улыбнулась. Они долго стояли неподвижно и лишь не отрываясь смотрели друг другу в глаза. Винтер казалось, что они и дышат в такт, будто одними легкими на двоих. Джейн нервно облизнула губы.
— Не представляешь, как мне хочется тебя поцеловать, прошептала она.
— Валяй, — разрешила Винтер.
— Ты уверена? В прошлый раз я повела себя так… я ничуть не обижусь, если ты не…
— Перестань.
Винтер улыбнулась и, видя, что Джейн по-прежнему колеблется, приподнялась на цыпочки и поцеловала ее первой. Все тот же привкус мяты — и к нему примешивается едва уловимая нотка крови из рассеченной губы. Она провела рукой вверх по спине Джейн, обхватила ладонью затылок, запустила пальцы в спутанные волосы.
— Мне тоже нравятся короткие волосы, — пробормотала Винтер, когда они наконец оторвались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха. — Жаль только, нельзя обвивать их вокруг пальцев.
— А знаешь, что странно? Мне грустно, что больше не надо подолгу расчесываться. Это меня всегда тяготило, но порой и успокаивало. Джейн помотала головой. — Это Ганхайд, скотина такая, заставил меня остричься. Сказал, волосы, мол, только мешают. Может, я когда-нибудь их снова отращу.
— Ты и в самом деле просто сбежала от него?
Более или менее. — Странное выражение появилось в глазах Джейн — словно она видела нечто, о чем предпочла бы не вспоминать.
Джейн поспешно моргнула, и взгляд ее стал прежним:
— Но что все-таки было с тобой? Я так и не сумела отыскать никаких следов, одни лишь слухи. Ты словно сквозь землю провалилась.
Винтер закрыла глаза и выразительно вздохнула.
— Это, — сказала она, — очень долгая история.
Маркус
Вице-капитан Гифорт вошел в кабинет Маркуса и швырнул на рабочий стол, поверх донесений и расписаний уборки, стопку памфлетов.
— С этим надо что-то делать, — сказал он.
— Доброе утро, вице-капитан, — мягко отозвался Маркус.
Он пригубил кофе и скривился. За пять лет, проведенных в Хандаре, Д’Ивуар приучился пить кофе, поскольку приличного чая в Эш-Катарионе нельзя было достать ни за какие средства. Запас чайного листа, привезенный Янусом, поднял его боевой дух ничуть не меньше, чем две тысячи пополнения. Однако, вернувшись в Вордан, где на каждом углу можно было за пару пенни получить чашку лучшего в мире чая, Маркус вдруг обнаружил, что скучает по крепкому насыщенному кофе Хандара. То, что именовали кофе ворданаи, хандарай принял бы за речную воду. Он с неподдельным сожалением отставил чашку.
— Доброе утро, капитан, — покорно поздоровался Гифорт.
— Оправились после нашего приключения?
— Вполне здоров, сэр. Отделался парой синяков.
II вы распорядились насчет… — Маркус вдруг виновато осознал, что уже не помнит имени погибшего жандарма. Он кашлянул, прочищая горло. — Распорядились?
Так точно, сэр. Милостью его величества семьи тех, кто погиб при несении службы, обеспечивают приличным пособием.
— А, хорошо.
Это для него было внове. Никто из прежних его подчиненных в Первом колониальном не мог бы похвастаться тем, что у него есть семья.
— Как Эйзен?
— Понравится, сэр. Выражал горячее желание как можно скорей вернуться к службе. Полагаю, хотел поблагодарить вас за спасение.
— Пусть не торопится и выздоравливает. — Капитан почесал щеку. — Теперь к делу. Что это вы принесли?
Памфлеты и газетные листки, сэр. Все отпечатаны за прошедшую ночь. Ознакомьтесь.
Маркус пролистал стопку, просматривая титульные страницы: смазанная в спешке типографская краска, огромные куски с трудом читаемого текста. Содержание различалось сообразно политическим взглядам авторов, но почти в каждом заголовке неизменно присутствовала одна и та же фраза: «Орел и Генеральные штаты!» Маркус потыкал в нее пальцем и поднял взгляд на Гифорта:
— Что это значит?
— Один орел — традиционная цена буханки хлеба, сэр. Сейчас она стоит больше четырех. Генеральными штатами называлось собрание, которое вручило корону Фарусу Завоевателю после того, как…
Я знаю, что это такое, вице-капитан. Я спрашиваю, почему на устах у всех именно эти слова?
— Из-за Дантона, — сказал Гифорт. — Это его новый лозунг. Дешевый хлеб и политическая реформа.
— Понятно. И что же вас беспокоит?
— Дантон собирает толпы слушателей, сэр. С каждым днем все больше. Город лихорадит. Говорят, Биржа становится непредсказуемой.
— Не думаю, что в наши обязанности входит защита горожан от падения цен на акции.
— Это так, сэр, — согласился Гифорт, — но до меня стали доходить разговоры…
— От кого?
Лицо вице-капитана окаменело в выразительной гримасе.
— От влиятельных граждан, сэр.
— Ага, подумал Маркус. Иными словами, кто-то попытался на него надавить. Сам он слишком недавно принял должность, чтобы вызвать такого рода поползновения, — судя по всему, оказалось проще, минуя его, обратиться к тому, кто на самом деле заправляет жандармерией.
— Дантон совершил что-либо противозаконное?
— Насколько я знаю, нет, сэр. Но можно было бы что-то придумать, если бы вам вдруг захотелось с ним поболтать.
— Если он не сделал ничего плохого, то и мне пока нет до него дела.
Маркус глянул на вице-капитана и вздохнул:
— Я расскажу министру об этих ваших «разговорах». Пусть он сам определит, надо ли что-то предпринять.
— Так точно, сэр! — Перевалив бремя решения на плечи вышестоящих, Гифорт явно повеселел.
— Что-нибудь еще? Что-то безотлагательное?
— Не особенно, сэр.
— Отлично.
Маркус решительно отодвинул чашку с кофе:
— Я намерен побеседовать с нашим узником. Кто знает, может быть, ночь под замком сделала его сговорчивей.
Следователи Гифорта допрашивали пленника весь вечер, но так ничего и не добились.
Лицо вице-капитана вновь окаменело. Пожалуй, он мог бы стать достойным соперником Фицу в умении без слов намекнуть начальству, что то совершает глупость.
— Сэр, вы уверены, что хотите заняться этим лично? — осведомился Гифорт. — Мои люди… кхм… руку набили в таких делах. Рано или поздно он заговорит.
— Министр желает, чтобы я задал этому человеку кое-какие вопросы, не подлежащие огласке, — солгал Маркус. — Если заключенный будет упорствовать, я испрошу у его превосходительства разрешение ввести вас в курс дела.
— Как скажете, сэр. Будьте осторожны. Мы тщательно обыскали его, но все же он может быть опасен.
Маркус вспомнил оглушительный треск, будто разрывалась самая ткань мироздания, вспомнил волну слепящей силы, которая громила могучие каменные статуи, словно игрушки.
«Ты и не представляешь, насколько прав».
Тех, кого арестовала жандармерия, в основном держали в нескольких старинных крепостцах внутри городской черты, более пригодных для проживания, чем постройки старого дворца. Вендр, самая известная городская тюрьма, находился в ведении Конкордата, однако туда помещали и наиболее опасных узников жандармерии. Камеры в кордегардии предназначались для арестантов особого рода, тех, кого по той или иной причине необходимо было содержать отдельно от прочих заключенных. Маркус приказал, чтобы молодого человека, которого схватили во время операции в Старом городе, разместили в самой отдаленной камере и чтобы у ее дверей круглосуточно стояла стража. Пока арестованный вел себя совершенно обычно, но Маркус не хотел рисковать.
Жандарм, дежуривший у массивной, обитой железом двери, при виде капитана браво козырнул.
Маркус ответил на приветствие.
— Заключенный что-нибудь говорил?
Никак нет, сэр. Ни словечка. Однако пищу принимает исправно.
Отлично. Впусти меня. И позаботься о том, чтобы нас не беспокоили, пока я тебя не позову.
— Есть, сэр!
Шестовой в темно-зеленом мундире снова откозырял, повернул ключ в замке и настежь распахнул дверь. Внутри оказалось небольшое помещение, разделенное надвое железной решеткой. Окон там не было, и единственным источником света служила висевшая на стенном крюке масляная лампа. Через маленькую заслонку на высоте пояса заключенному передавали еду и питье, не отпирая двери камеры.
Та половина, где очутился Маркус, была совершенно пуста. Во второй стояли койка с одеялом и комковатой подушкой, ведро и трехногий табурет. Молодой человек, теперь в арестантской робе из черного холста, сидел у самой решетки и чувствовал себя вполне неплохо. Когда Маркус вошел, он поднял глаза и усмехнулся.
— Капитан Д’Ивуар, — промолвил он со своим мягким мурнскайским выговором. — Я так и думал, что рано или поздно увижу вас.
Маркус захлопнул за собой дверь и услышал, как засов снаружи с явственным щелчком вернулся в паз. С минуту он молча пристально разглядывал арестанта, затем покачал головой.
— У тебя есть имя?
— Адам Ионково, — отозвался тот. — Рад нашему знакомству.
— Откуда ты знаешь, как меня зовут?
— Вы были центральной фигурой донесений из Хандара. К ним даже прилагался портрет — надо сказать, весьма схожий с оригиналом.
— Каких еще донесений?
Ионково небрежно махнул рукой.
— Тех, которыми его светлость герцог любезно поделился с нами, конечно.
— Значит, ты признаешь, что сотрудничаешь с Конкордатом и что ты один из…
— Черных священников? — Ионково кивнул. — Да, не вижу ни малейшего смысла отрицать. Хотя, конечно же, я не рукоположенный служитель церкви. Всего лишь… советник.
Черные священники. Черная Курия. Джен Алхундт, агент Конкордата и любовница Маркуса, оказалась членом ордена, который считался давно стертым с лица земли. Более того, Джен была одной из игнатта семприа, Окаянных Иноков, обладавших непостижимой мощью. Капитан внутренне похолодел, глядя в ясные улыбчивые глаза Адама Ионково.
— Почему твои люди пытались нас убить? — спросил он после недолгой паузы.
— То были не «мои люди». То были защитники, приставленные к нам орденом, и они относились к своим обязанностям весьма серьезно. Я советовал им сдаться, но… — Ионково развел руками. — Мне жаль, что дошло до кровопролития.
Мне тоже.
Молчание, вновь наступившее после этих слов, затянулось до неприличия. Ионково поскреб подбородок и зевнул.
— Ну же, капитан, — сказал он, — мы оба прекрасно знаем, ради чего вы пришли. Избавьте себя от лишних хлопот и просто задайте свой вопрос.
— Я совершил ошибку, — проговорил Маркус. — Мне не следовало приходить сюда. С чего я взял, что твоим словам можно верить?
— Не хотите спрашивать? Тогда спрошу я.
Ионково подался вперед:
— Наши донесения гласят, что вы были весьма близки с Джен Алхундт. Однако у нас нет сведений о том, что именно с ней произошло. Быть может, вы согласитесь просветить меня?
— Я ничего тебе не скажу.
— Вот как? Я много лет работал вместе с Джен. Мы, можно считать, сроднились. Что плохого в том, чтобы разузнать о своих родных, а, капитан?
Он произнес слово «родных» с явным нажимом.
«Или это мне только показалось?»
Маркус впился убийственным взглядом в собеседника по ту сторону решетки, холодея от бешенства, к которому примешались всколыхнувшиеся в глубине души сомнения.
Целую вечность назад, когда Д’Ивуар был еще юнцом-первогодком в военной академии, в поместье их семьи случился пожар. Его отец, мать и младшая сестра погибли в огне, а с ними и почти все слуги. То был несчастный случай, как сказали ему, нелепая, трагическая случайность, которая разрушила жизнь Маркуса в самом ее начале.
Вот только… Джен более чем прозрачно намекнула, что на деле то была вовсе не случайность, что в углях пожарища осталась погребена истина, и он, будучи слишком молод и ослеплен горем, не сумел ее разглядеть. Джен тогда прилагала все усилия, чтобы вывести его из равновесия, и он старался как мог не слушать ее речей, но все же…
«Ты уверен?» — спрашивала она, и этот вопрос до сих пор саднил мучительной занозой, и ее никак не удавалось выдернуть.
Неужели Ионково что-то известно?
— Вы хотите спросить, капитан, — сказал узник. — У вас это на лице написано. Как насчет обмена? Ответьте на мой вопрос, и я расскажу вам правду, — он выразительно развел руками, — почему бы и нет? Мне ведь никуда отсюда не деться.
«Правду». Соблазнительно, как же, черт возьми, соблазнительно! Он и впрямь никуда не денется. Почему бы и нет? И все же что-то мешало Маркусу пойти на сделку. Он нарушил приказ, даже просто придя сюда; рассказать Ионково о той чудовищной ночи в храме означало бы предать доверие Януса — а Маркус не думал, что сможет жить дальше с таким грузом на совести. Он медленно покачал головой.
Ионково откинулся назад, и лицо его отвердело.
— Хорошо же. Разрешите в таком случае задать вам другой вопрос. Джен просто водила вас за нос — или все же позволила ее трахнуть?
Маркус резко вскинул голову, жаркая кровь бросилась ему в лицо.
— Что?!
— А, вижу, что позволила. — Приятная улыбка Ионково превратилась в хищный оскал. — Я ведь спрашиваю исключительно из профессионального интереса. Можно было догадаться, что с таким бесхитростным простаком, как вы, Джен и прибегла к наиболее простым приемам.
— Довольно!
А вы счастливчик, капитан. Джен — весьма искушенная особа. Хищная ухмылка Ионково стала шире. — Могу подтвердить это лично.
— Заткнись!
Он грохнул кулаком по решетке так, что металлический гул поплыл по камере и сбитые костяшки пальцев отозвались жгучей болью.
— Разговор окончен.
— Как пожелаете. Мое предложение остается в силе.
— Надеюсь, тебя это развлекает, — бросил Д’Ивуар. — По мне, так можешь торчать в этой камере, пока не сгниешь.
Ионково засмеялся. И когда Маркус уже взялся за засов, спросил:
— Могу я кое-что предложить?
Капитан стиснул зубы и рывком распахнул дверь.
— Вы ведь в некотором роде ответили на мой вопрос, так что я у вас в долгу. Назовем это знаком доброй воли.
Отчаянно хотелось с грохотом захлопнуть за собой дверь и уйти без оглядки, но все та же заноза, мучительно нывшая в глубине сознания, удержала Маркуса на месте.
— Ну? — сквозь зубы процедил он.
— Вам еще доводилось побывать в своем родовом поместье? После того, как… вы знаете, о чем я.
— Нет, — отрезал он.
— А стоило бы вернуться и поглядеть, что и как. Хотя бы из сентиментальности.
Капитан помедлил, намеренно не говоря ни слова, затем перешагнул порог и хлопнул дверью. Ожидавший снаружи жандарм нервно козырнул.
— Никого не допускать к арестанту без моего ведома! — прорычал Маркус. — Никого, даже Гифорта! Понятно?
— Так точно, сэр.
— Отлично.