Долго смотрел Сохраб, стоя на берегу, на жалкие обломки великого арийского войска. Перед глазами старика проплывали видения: тревожное утро, когда «орлы» изгнали «оленей» из городища возле Синих Гор, высокие стены крепости безвестно сгинувшего Кунхаза, красивые очи Фароат, улыбка Ширака.
— Ахемениды! — Сохраб стиснул кулак. — Пусть ваши самые отдаленные потомки не забывают об этом дне!
Голос вождя растворился в ударах грома; казалось, сама природа предостерегала захватчиков.
По кочевым путям, по дорогам оазисов, через болота и заросли везли массагеты на колеснице останки Ширака. Люди громко причитали, как причитал он, зарывая Фароат в песок. Люди рассекали себе лица, как рассек свои щеки Ширак, уходя по Тропе Гнева. Люди раздирали свои губы, ибо так сделал Ширак, когда шел на смерть за свободу массагетов. В городищах гремели барабаны, пылали костры, в бронзовых жертвенных котлах бурлила вода — массагеты прощались с Шираком.
И похоронили Ширака на равнине. В глубокую могилу пастуха не опускали его умерщвленных жен, ибо у него не было жен; не положили убитых коней, ибо у него не было коней; не резали над ямой рабов, ибо у него не было рабов; не снабдили пастуха ни дорогим оружием, ни богатыми украшениями, ибо хорезмиец происходил из бедного рода.
Зато у него было много земли, родной теплой земли, насыщенной кровью Фароат, напитанной слезами массагетов. Щедро одарил народ этой землей своего героя. И поднялся к небу величественный курган.
До сих пор стоит тот курган в пустыне. Орлы над ним парят, горячие ветры его овевают, и стебли травы на вершине поют неумолчно песню о прошлом и будущем.