На пределе дыхания Смыков взлетел по лестнице наверх, выбрался на карниз купола, залег и огляделся. Руины дворца и вся прилегающая местность отсюда были как на ладони. Горизонт, насколько хватало глаз, был чист. Единственный хорошо заметный след принадлежал драндулету. Цыпф, словно любопытный сурок, стоял на его капоте и, представляя собой завидную мишень, глядел на разрушенный дворец. Немой гонец, сгорбившись, сидел на прежнем месте.
С той стороны руин, где им показался кардинал и где сейчас должен был находиться Зяблик, раздался резкий короткий свист. Он означал крайнюю степень опасности и не требовал отзыва. По этому сигналу полагалось затаиться и ждать.
Кто-то длинный, темный, кого Смыков поначалу принял за огромную кошку, стремительно метнулся сверху, оттуда, где могли жить одни только птицы. Получив в прыжке пулю, он пролетел мимо, попытался ногтями вцепиться в покатый край крыши и, опознанный уже как человек, заработал еще одну пулю между глаз. Короткий вопль и шум падения еще не успели умолкнуть, а в развалинах часто-часто, почти как автомат, застучал пистолет Зяблика. Все это заняло пару секунд, не больше, затем вновь наступила тишина.
Спустя минут пять раздался голос Зяблика, неузнаваемо искаженный акустикой руин:
— Отдайте наших баб, мудаки, и разойдемся! Нас вы живыми все равно не возьмете!
Кто-то громко, как в рупор, расхохотался и ответил с издевкой:
— Ты нам пока не нужен, Зяблик. Тебе ведено было привести сюда Белого Чужака.
— Это ты, что ли, Песик? — после короткого молчания спросил Зяблик.
— Меня зовут Ламех. Я семя Каиново.
— Говно ты собачье! Зачем старика замучили?
— Он запятнан кровью братьев наших. Нашел кого жалеть.
Снова загрохотал пистолет Зяблика, и развалины словно ожили. Из каменных гротов, из подземных нор, из густых зарослей появились люди в черных колпаках. Смыков оказался на своем куполе, словно медведь, неосмотрительно позарившийся на дупло диких пчел, — пули роем визжали вокруг, обдавая его пылью и каменным крошевом. Попытка отползти назад закончилась неудачей — башню здесь сверху донизу разрывала широкая трещина. Тогда он вскочил и что было мочи побежал вперед, прикрываемый бортиком карниза лишь до колен. Спасло Смыкова только то, что все стрелявшие находились значительно ниже его и вынуждены были палить почти в зенит. Так или иначе, душераздирающий дивертисмент лопающихся струн, сопровождавший этот бег, мог доконать любого менее опытного и более впечатлительного человека.
Преодолев половину окружности башни, Смыков оказался за спинами тех, кто уже собирался с верхней площадки лестницы перебраться на купол. Сквозь какую-то отдушину он хладнокровно перестрелял их всех. Впрочем, большого искусства тут и не требовалось — человека, взбирающегося на такую высоту по узеньким, лишенным перил приступкам, достаточно просто зацепить пулей.
Теперь аггелам, до этого державшим Смыкова под обстрелом, надо было перебираться на другую сторону руин, в обход башни. Он позволил им это сделать, перещелкав половину, как куропаток, а потом бросился по карнизу назад, внутрь купола, и слетел по лестнице вниз.
Двое аггелов, лежащих у ее подножия, не подавали признаков жизни, зато третий, упавший не на камни, а на тела товарищей, еще шевелился. Смыков трогать его не стал, а только выгреб из карманов все патроны и отобрал черный колпак. Рогов у аггела не было, да и выглядел он пацан пацаном.
Из башни Смыков выбрался не через дверной проем, а через ту самую трещину, что до этого едва не погубила его. Натянув колпак на самые глаза, он сетью рвов-катакомб, расположение которых хорошо разглядел сверху, стал пробираться к руинам, где засел Зяблик. Полутемные коридоры первого этажа были полны пороховым дымом, но грохот стрельбы указывал дорогу лучше любого маяка.
Аггелы, осаждавшие помещение, куда им удалось загнать Зяблика, не ожидали удара в спину, к тому же и пресловутый колпак ввел их в заблуждение. Внезапно оказавшись под перекрестным, да еще и кинжальным огнем, они не выдержали: кто-то удрал на верхние ярусы, кто-то выпрыгнул в окно, кто-то попытался сдаться.
Свистнув особым способом — свои, не стреляй! — Смыков воссоединился с приятелем. Тот, припорошенный пылью и слегка закопченный, торопливо набивал патронами последнюю обойму.
— 3-заманили, г-гады, в ловушку! — щелкая зубами от ярости, прохрипел он.
— Ну ничего, мы еще посмотрим, кто кому мослы оттопчет!
— Что с кардиналом? — спросил Смыков. — Жив?
— Ага. Почти. Пошли — покажу.
Анфиладой комнат, стены которых были сплошь инкрустированы выщербленной плиткой — голубой, розовой, зеленой, — он провел Смыкова в просторный зал с рухнувшим потолком, судя по всему, ранее служивший купальней. В центральном простенке стоял кардинал и взыскующе взирал на вошедших остекленевшими глазами с пришитыми к бровям веками. В вертикальном положении его поддерживал кол, пронзивший тело от промежности до зоба. Зяблик потянул за веревку, перекинутую под потолком через обломок каменной балки, и мертвец приветливо вскинул руку.
— Наше вам с кисточкой, — сказал Зяблик. — Сидел бы себе в кичмане и горя не знал. А туда же, на волю захотелось… Абсурдно! Тут, кстати, не только он один. Аггелы твоих инквизиторов набили, как поросят перед праздником. Вон, в соседней комнате лежат. С крестом на пистолеты нечего соваться.
Прилетевшая снаружи пуля отколола уголок оконного проема и пошла гулять по залу.
— Что делать будем? — спросил Смыков, ковыряя в ухе.
— Как любила говорить ваша партия: есть две программы. Программа-минимум — уносить отсюда ноги. Программа-максимум — взять того гаврика, который сейчас себя Ламехом называет. Раньше мы вроде знакомы были. Уж он-то нас на Верку выведет.
— Толгая что-то давно не слышно.
— Чмыхало не пропадет. Разве что на шальную пулю нарвется. Но это вряд ли… Шухер!
Железное ребристое яйцо запрыгало по полу. Но Зяблик со Смыковым успели схорониться за грудой камней, сквозь которые проросла целая рощица хилых рожковых деревьев. Рвануло так, что заложило не только в ушах, а даже в носу. Дым и пыль заклубились, как в кратере Везувия.
— Да вы что, гады, в натуре, пришить нас захотели? — Зяблик подскочил к окну и несколько раз пальнул навскидку. — Получайте!
— Пришить мы вас могли еще на Агиларской дороге, — ответил снаружи все тот же громогласный голос. — Сам знаешь, фугас в колею заложить проще простого. А это так… маневры. Пусть молодежь поупражняется. Злее будет.
— Не боишься без подручных остаться?
— Не боюсь. От добровольцев отбоя нет.
— Чем же вы их приманиваете?
— Иди к нам, узнаешь.
— А возьмете? — Зяблик подмигнул Смыкову.
— Мы тебя давно сватаем.
— Больно женихи у вас хреновые.
— Значит — нет?
— Понимай как хочешь.
— Быть по сему… Но ты о своем упрямстве пожалеешь. Дай только срок.
— Большой срок? Может, я кимарнуть успею?
— Не успеешь… Лучше к окну подойди. Стрелять в тебя не будут.
— Я с приятелем, — Зяблик высунул в окно иссеченный осколками труп кардинала и устроился за его спиной.
— Что они там задумали? — спросил из глубины зала Смыков.
— Пока не знаю… Ты за дверью не забывай приглядывать… Ага, начали ямы рыть.
— Могилы, что ли?
— Нет. Узкие. Как шурфы… Четыре штуки. Колья в них вставляют… Закапывают… Острия чем-то смазывают.
Смыков попытался выглянуть в соседнее окно, но с десяток выпущенных одновременно пуль отогнали его обратно.
— Так… — Голос Зяблика едва заметно дрогнул. — Ведут…
— Кого ведут?
— Всех. Левку, баб обеих, Чмыхало…
— И Толгай попался? — изумился Смыков. — Ай-я-яй…
На карачках он подобрался к Зяблику и осторожно выглянул из-под его подмышки.
В заросшем дворике, посредине которого угадывались остатки разрушенного фонтана, суетились аггелы — утрамбовывали землю вокруг четырех высоких кольев, смазывали их острия салом, сооружали переносной помост, похожий на спортивный пьедестал почета. Из-под арки ворот, больше напоминавшей туннель, к фонтану уже двигалась скорбная процессия. Впереди, низко опустив голову, шла Верка в каком-то пестром цыганском одеянии. Лилечка, для которой подобрать подходящий по размеру местный наряд, видимо, не удалось, наоборот, с любопытством пялилась по сторонам. Цыпф, цепляясь за стену, прыгал на правой ноге. При этом его сильно клонило в сторону левой, к щиколотке которой была прикована кисть соответствующей руки. Толгая, чьи нижние и верхние конечности были соединены наручниками крест-накрест, тащили по земле волоком. Брошенный возле крайнего кола, он так и остался сидеть в позе медитирующего Будды.
— Как же это тебя, Чмыхало, так угораздило? — с упреком спросил Зяблик.
— Дурная моя голова, — вздохнул Толгай. — Зачем в подвал полез? Темно совсем было. Челтэр на меня накинули. Сеть. Сабля ее не рубит.
— Из-за дурной головы придется заднице страдать.
— Бехес юк. Не спорю. Только ты за меня, Зябля, не беспокойся.
— Ну все! Поговорили, и хватит, — откуда-то выскользнул человек, называвший себя библейским именем Ламех, и стал за спиной Лилечки, как за щитом. — Начинайте с нехристя.
Толгая, как куль, подхватили на руки и втащили на помост. Он успел прокусить ляжку одному из палачей, но другие уже вспороли на нем штаны и, приподняв в воздух, стали устраивать на острие кола.
— Стой! — Зяблик выстрелил вверх. — Говорить хочу!
— Валяй, — разрешил горластый Ламех.
— Зачем вам нехристь этот и бабы безвинные? Давай один на один сойдемся. Если я верх возьму, всех отпустите. Если ты — делай со мной что хочешь. Хоть на кол сажай, хоть вместо ишака гоняй. Годится?
— Ты еще и условия ставишь… Ну да ладно. Я согласен. Порядки наши знаешь. Испытание будет нелегкое…
— На сковородке заставите скакать?
— Заставим. И предупреждаю заранее, если я тебя одолею, ты с той сковородки уже не сойдешь. — Его хоть и громкий, но бесстрастный голос составлял разительный контраст с сумасшедшим блеском глаз.