— Здесь без обмана можно выиграть барана! Но ради этого выложи монету! Кто угадает, все забирает! А кто промахнется, со своим расстается.
Глянув в ту сторону, Смыков процедил сквозь зубы:
— Привлек бы я его за мошенничество, да жаль, кастильские законы не позволяют.
Вскоре выяснилось, что Гильермо сегодня никто не видел, да и слава богу, поскольку человек он опасный, хоть и прикидывается безобидным попрошайкой. Через него на рынок поступают грозные распоряжения от неведомых лихих людей: собрать столько-то дани, прекратить или возобновить торговлю такими-то товарами, поднять или опустить цены на продукты первой необходимости и так далее. Дается все это в форме прибауток и намеков, но ни один ослушник больше не появился на рынке, и даже тела их не отыскались. Местонахождение берлоги Гильермо если и указывалось, то всякий раз другое. Наконец какой-то шустрый пострел за солидную мзду согласился свести их с этой столь одиозной личностью.
Поплутав по узким (двум ослам только разминуться) городским улочкам, малец углубился в трущобы, судя по всему, сооруженные беженцами во время последнего набега нехристей. Указав на покосившуюся хижину, напоминающую собой не то маленький курятник, не то большую собачью конуру, он сказал:
— Агаи. Здесь, — после чего требовательно протянул грязную ладошку.
— Сейчас проверим. — Смыков взял пацана за ухо. — Загляните-ка внутрь, товарищ Цыпф. Только не забывайте о мерах личной безопасности.
Выставив вперед приведенный в боевое состояние пистолет, Лева подкрался к хижине, осторожно обошел ее вокруг, а затем скрылся за дверью, подвешенной на ременных петлях. Некоторое время было слышно, как он передвигается внутри, сшибая горшки и ведра. Потом раздался не обещавший ничего хорошего голос:
— Здесь он…
Сделав это сообщение, Лева покинул хижину, задев в обратном порядке всю ранее опрокинутую им кухонную утварь, и сразу принялся искать уединенное место
— не то понос его пробрал, не то рвота. Леву сопровождал внушительный рой зеленых падальных мух.
Смыков, не торгуясь, расплатился с маленьким проводником и по примеру Цыпфа повторил рейд в заброшенную хижину. Вернулся он довольно скоро, с хмурым выражением на лице.
— Не понимаю, зачем его надо было так потрошить, — сказал он, усаживаясь рядом с Артемом на рухнувшую глинобитную ограду. — Хватает еще любителей…
— Снадобье не нашли? — спросил Артем.
— Темновато там… Да и бесполезно искать. Все барахло стариковское и даже одежда его в очаге сожжены. Вместе с головой. Я золу разгреб, а из нее череп ухмыляется. Белый-белый…
— А это точно тот самый Гильермо?
— Кто же еще… Второго такого урода я в жизни не встречал. Обознаться невозможно.
— Не аггелов, случаем, работа?
— Трудно сказать… Те бы просто глотку перерезали. Ну еще, может быть, намалевали что-нибудь кровью. Любят они автографы оставлять. А здесь… Впрочем, категорически утверждать не берусь.
Смущенно шмыгая носом и отводя взгляд, к ним присоединился Лева.
— Одно из двух, — сразу заявил он. — Или старик хотел продать нам снадобье по собственной инициативе, за что и поплатился, или он действовал по чужому наущению и был устранен, как лишний свидетель. Но в обоих случаях все замыкается на Эдеме. Нас или отваживают от него, или, наоборот, хотят туда заманить.
— С чего это вы, братец мой, взяли? — поинтересовался Смыков.
— Снадобье Гильермо и средство, позволяющее аггелам выделывать всякие недоступные нормальному человеку штучки, — одного поля ягоды. Я в этом уверен. Оно не предназначено специально для лечения ран и не стимулирует силы организма, как мы предполагали… Каким-то неизвестным способом оно помогает осуществляться человеческим желаниям, самым сильным, самым сокровенным. Если хочешь спастись, прими его и прыгай не на восемь, а на все двадцать метров. Хочешь жить — и неведомая сила поднимет на ноги даже того, кто разбился в лепешку. Желаешь побороть боль, недуг, залечить раны — и выздоровеешь как по мановению волшебной палочки. Искренне веришь, что принадлежишь к семени Каина,
— и получишь на голову рога, его символ. Люди не знали раньше столь чудодейственного средства. Страна, которую мы называем Эдемом, занесена сюда из далекого-далекого прошлого. Только в ней могут произрастать волшебные растения, давно исчезнувшие на Земле. У древних народов сохранились о них лишь смутные предания.
— И, кстати, довольно мрачные, — заметил Артем. — Не трогал бы наш первопредок этих эдемских плодов, до сих пор люди не знали бы греха.
— Библейскую легенду надо понимать как аллегорию. Любое познание чревато грехом, умножает скорби и ставит новые, зачастую неразрешимые проблемы. Я же говорю о другом… Это средство, к которому пока имеют доступ только аггелы, может спасти человечество. Я даже не упоминаю сейчас о его лечебном эффекте. Представьте себе, каждый сможет осуществить свое самое заветное желание. Матери станут рожать детей, сильные обретут новые силы, усталые найдут успокоение, пытливые — знания, разочарованные — веру. Каково?
— Представить это можно, — сказал Смыков. — Да только ничего хорошего не получится. Каждый будет желать того, что пойдет во вред другим. Я захочу извести преступника, а они соответственно — меня. Зяблик захочет вечного кайфа, Верка — чтобы на нее все мужики вешались. Ну и далее в том же разрезе. Нет, если я до этого Эдема когда-нибудь доберусь, гореть ему синим пламенем… А кроме того, все это метафизика, противоречащая материалистическому взгляду на природу. Вы людей разоружаете перед лицом стихийных сил. На себя нужно надеяться, а не на порошки волшебные.
— Ну хоть вы ему объясните! — Цыпф обратился к Артему. — Как можно игнорировать очевидные факты!
— Что тут объяснять, — пожал плечами Артем. — Это совсем не плохо, когда безудержный полет мечты ограничивает суровая проза жизни.
— Ладно, мечтатели, пошли обратно. — Смыков встал. — Делать тут больше нечего.
Не без труда отыскав обратную дорогу, они еще издали увидели, что возле драндулета собралась толпа, над которой торчат алебарды стражников.
— Смыков! — заорал Зяблик, когда вся троица протолкалась к машине. — Объяснись ты с этими чурками мелкоголовыми! Совсем заколебали! Лезут, как мыши на сало! Скажи, если не отстанут, я их перестреляю к едреной фене!
Смыков о чем-то коротко спросил стражников и, получив столь же лапидарный ответ, выдал каждому по монете, а старшему — целых три. Те удовлетворенно загомонили, жестами показывая, что инцидент исчерпан. Толпа любопытных сразу рассеялась, оставив на месте Верку и Лилечку, которые из осторожности к драндулету не подходили, дожидаясь в сторонке, чем закончится конфликт.
— Языки надо изучать, братец вы мой, — наставительно сказал Смыков своему приятелю. — Они с вас всего лишь транспортную пошлину требовали. Вон, видите, человек на осле приехал, а все равно платит. Законы положено уважать, даже чужие.
— Чем бы я им, интересно, заплатил? — проворчал слегка смущенный Зяблик. — По свинцовой пломбе разве что выдал бы…
— Вы достали то, за чем ходили? — нетерпеливо спросила Верка.
— Никак нет, — отрапортовал Смыков. — Аптека закрылась на переучет по причине скоропостижной смерти аптекаря.
— Как же быть? Я вижу пока только ремиссию, временное облегчение. А что, если симптомы вернутся? Опять ожоговый шок, опять омертвение тканей, опять интоксикация.
Ответить ей никто не успел. Как раз в том месте, где кипела самая оживленная торговля, из земли медленно и величаво вылез каменный палец, в основании толстый, как Вандомская колонна, но заметно сужающийся к вершине. Во все стороны полетели вперемешку люди, корзины, мешки, навьюченные ослы, опрокинутые палатки, пучки зелени, самые разнообразные фрукты, снулая рыба и всякий прочий мелкий и крупный товар. Явление это сопровождалось идущим из глубины недр хрустом, словно там выворачивали суставы хозяину подземного мира Плутону.
Сравнявшись с самой высокой городской башней, каменный палец прекратил свой рост, но в другом конце рынка выпер другой, точно такой же. На его верхушке, словно наперсток, был насажен дощатый павильон, в котором прежде торговали серебряной посудой. Почва вокруг обоих страшных перстов глубоко осела, обнаружив многовековые наслоения городских отбросов, пожарищ, древних фундаментов и еще более древних могил.
Могучий подземный гул заглушал человеческие вопли, мычание скота и грохот рушащихся построек, как набат заглушает шепот молитвы. Не только над рынком, но и над всем городом стояло густое облако пыли. Каменные пальцы прорастали густо, как лес, и один из них уже сковырнул кафедральный собор Святого Иоанна, единственное, что могло соперничать высотой и массой с этими хтоническими (Хтонический — относящийся к подземному миру, к преисподней.) чудовищами.
Лева Цыпф, контуженный свиным окороком, чувствовал себя тем самым воробьем, по стае которых принялись палить из пушки. С жизнью он уже попрощался и лишь с холодным ужасом ожидал, что именно положит ей конец — толчок каменного пальца, подбрасывающий человека чуть ли не в поднебесье, или развернувшаяся под ногами бездна.
Сквозь завесу пыли он видел, как два соседних пальца вдруг изогнулись навстречу друг другу, превратившись в кривые бивни, переплелись и слились в настоящий утес. Судя по изменившемуся звуку катаклизма — это был уже не хруст, а скорее хрустящий скрежет, — подобные явления происходили повсеместно. Каменные наросты, овладев пространством вертикальным, начали захватывать горизонтальную плоскость. Город быстро превратился в запутанную сеть глубоких ущелий, на дне которых копошились те, кому удалось пока чудом уцелеть.
Сильный толчок снизу опрокинул драндулет набок — мелькали только забинтованные ноги вывалившегося из него Зяблика. Пыль крутилась и секла лицо, совсем как самум в пустыне, но даже сквозь ее мельтешение все разглядели, что ближайшая каменная стена стронулась с места и начала надвигаться. Это почему-то даже обрадовало Цыпфа — смерть обещала быть сравнительно быстрой и безболезненной.