— Что вы говорите! А это не опасно? Мы не провалимся?
— Думаю, нет… Впрочем, это не главное… Мы попали в мир, который до того развивался в весьма экзотических условиях, без доступа кислорода, под ливнем жесткого космического излучения… Понимаете, для нас все это, — он сделал руками жест, словно хотел заключить все окрестности болота в свои объятия, — как кусочек Марса. Я даже не представляю себе, каких сюрпризов можно ожидать в таком месте…
— Ой, Лева, не пугайте меня! — Лилечка прижала ладони к сердцу. — Вы мне про такие ужасы лучше не рассказывайте. Правильно ведь говорят: чем меньше знаешь, тем проще жить. Давайте лучше о чем-нибудь другом побеседуем… О чем вы обычно с девушками беседуете?
— С девушками? — замялся Лева. — Я, признаться, с девушками никогда близко знаком не был…
— Вы, наверное, все время книжки читали? — вздохнула Лилечка с сочувствием.
— Читал, — признался Лева с таким видом, словно речь шла о каком-то грехе.
— Так уж вышло… Мне тогда казалось, что читать интереснее, чем жить.
— А сейчас вам так уже не кажется?
— Как бы это лучше сказать… — он задумался. — Книги, конечно, не могут заменить жизнь, но я не жалею, что потратил на них столько времени.
— И вы все-все знаете?
— Куда там! — махнул рукой Цыпф. — Нахватался вершков. Я же самоучка. Что попадалось, то и читал. Беллетристику, учебники, справочники, словари…
— И все поняли? — ужаснулась Лилечка.
— Почти.
— А вот меня бабушка пробовала в детстве алгебре учить, так я ни бум-бум,
— она постучала себя кулачком по лбу.
— Алгебра нам еще не скоро понадобится, Я бы сейчас лучше «Наставление по стрелковому делу» почитал.
— А я бы что-нибудь про любовь, — мечтательно произнесла Лилечка.
— Когда домой вернемся, я вам что-нибудь достану. «Ромео и Джульетту» читали?
— Это как она под поезд бросилась?
— Нет, она закололась кинжалом.
— Вот этого, ради бога, не надо! У любви должен быть счастливый конец.
— Счастливым бывает только начало. А конец всегда печальный. Ведь это конец… Разлука, смерть…
— Печального мне и в жизни хватает, — решительно возразила Лилечка. — Буду я еще над книжкой страдать!
— Тогда даже не знаю, что вам посоветовать… «Золушку» разве что.
— «Золушку» я читала. Это сказка. А я хочу, чтобы счастье не только в сказках было.
Наступило неловкое молчание. Лилечка томно смотрела в пустынную даль. Цыпф сопел, продолжая бесцельно тыкать ножом в грязь. Он заговорил первым, словно пересилив себя:
— Если бы вы позволили… — Зубы его явственно клацнули, — я бы попытался сделать вас счастливой… Хотя не уверен, получится ли у меня… Но хочу признаться, что вы мне давно нравитесь…
Лилечкин взгляд из неведомых просторов переместился на Цыпфа. Казалось, она только сейчас заметила своего собеседника.
— Вы верите только в счастливое начало, — прошептала она. — А я так не могу… И не хочу… Это вроде как человеку дать одну-единственную конфетку… А мне нужен целый килограмм. Я хочу наесться досыта. Чтоб на всю жизнь хватило. До самого конца. Понимаете? Любовь до гроба.
— Я постараюсь… Обещаю вам, — обычное Левкино красноречие как рукой сняло. — Если вы, конечно, позволите… Может, у нас и получится…
В это время с той стороны, где осталась ватага, донесся Веркин голос:
— Лева! Лилечка! Ау! Хватит любезничать! Пора в путь-дорогу.
— Пойдемте, — сказала она, опустив глаза. — Нас зовут.
— Мы еще поговорим на эту тему, хорошо? — спросил Лева как будто даже с облегчением.
— Хорошо… — Лилечка повернулась, чтобы идти на зов, и едва не поскользнулась в грязи.
Следующий переход дался всем с заметным трудом. Верка жаловалась на ломоту в пояснице. Смыков хромал, неутомимого прежде Толгая вдруг одолела одышка, у Лилечки и Цыпфа симптомы оказались сходными — слабость и головокружение.
Один Зяблик держался молодцом. Забрав у притомившейся Верки поклажу, он проворно ковылял теперь уже впереди всех.
Местность вокруг постепенно менялась — появились холмистые гряды, участки твердой, глухо постукивающей под ногами почвы, каменистые пирамидальные выросты, похожие на торчащие к небу сучьи соски. Пространства мерзкой грязи встречались все реже, и теперь их всегда можно было обойти стороной. Вот только никаких признаков растительности по-прежнему не замечалось.
Привал сделали раньше обычного — у всех буквально ноги подкашивались. Верка сходила за ближайший холм и вернулась еще более бледная, чем всегда.
— Зайчики, меня вырвало, — сообщила она упавшим голосом. — И, кажется, даже с кровью.
— Может, съела что-нибудь не то? — высказал свое предположение Зяблик.
— Что вы ели, то и я. Тайных запасов не имею.
— Водичка болотная могла послабить.
— Тебя же, чурбана, не послабила! Ты целое ведро выдул.
— Вода тут ни при чем, — Смыков сплюнул тягучей слюной. — Даже если она на треть вином разбавлена, — все бациллы в ней погибают. Давно проверено. А мы пополам разбавляли… Тут другое что-то.
— Хелден таю, — пробормотал Толгай. — Совсем из сил выбился… Аверлык… Тяжко…
На дальнейшие разговоры не было ни мочи, ни желания. Легли там, где стояли
— благо земля оказалась сухой и даже теплой, — и сразу впали в оцепенение, совсем как сурки, почуявшие приближение зимы. Ничего не хотелось, даже жить. Зяблик, полежав немного вместе со всеми, встал и отправился на осмотр окрестностей, где и обнаружил вскоре родник с чистой водой, шипевшей в кружке, как газировка.
— Ну что вы все приуныли, как импотенты в борделе, — сказал он, возвратившись. — До Эдема уже, наверное, рукой подать. Завтра будем нектар глушить и амброзией закусывать.
— До Эдема один ты дойдешь, — тихо сказала Верка и протянула ему свои руки. — На, посмотри…
Ее кисти распухли, а на косточках пальцев появились багровые пятна. Зяблик, за годы скитаний по разным зонам повидавший немало болезней, порожденных человеческим неблагополучием, каторжным трудом и скотским питанием, помял ее пальцы в ладонях и неуверенно сказал:
— Авитаминоз, похоже…
— Сразу у всех?
— Почему бы и нет… Считай, с самой Кастилии ничего свежего не ели. Сухари да солонина. В лагерях под Сыктывкаром весной у нас всех зубы шатались и шкура шелушилась.
— То цинга была или пелагра… А это совсем другое. Мы же всего третий день здесь. Так быстро даже лучевая болезнь не развивается. Чувствую, долго не протянем…
У Зяблика аж рожу перекосило.
— Нар-р-рвались! — заскрежетал он зубами. — И все из-за меня! Что за судьба проклятая! Одно зло от меня людям!
— Ладно, не убивайся. Чего уж тут… — Она села, прислонившись спиной к самому большому мешку, нести который выпало Толгаю. — Эй, зайчики, просыпайтесь! Разговор будет…
Никто, собственно говоря, и не спал, но побороть эту странную, неодолимую апатию было труднее, чем вырваться из объятий самого глубокого сна. На Смыкова даже пришлось побрызгать водой.
— Ну что там еще стряслось? — пробормотал он, не открывая глаза.
— А стряслось то, что все мы, за одним исключением, больны, — сказала Верка без всякого выражения, словно лекцию по борьбе с вредными привычками читала. — Это не инфекция, не авитаминоз и не малокровие… Затронуты все органы и системы наших организмов, и вы сами это чувствуете. У кого-то в большей степени пострадала нервная система, у кого-то желудочно-кишечный тракт, у кого-то органы дыхания… Клиническая картина напоминает острую лучевую болезнь, но есть и существенные отличия…
— Во-во! — подхватил Смыков. — Не зря я тогда про атомный реактор вспомнил. Как в воду глядел. Радиоактивное это место. Потому и живности нет никакой. А мы влезли, как свиньи в синагогу.
Цыпф, осмелевший перед лицом этой новой напасти, возразил ему, стараясь формулировать свои мысли с предельной корректностью:
— Ионизирующее излучение, безусловно, влияет на живые организмы, но не столь радикально, как это имеет место здесь. Обычно это выражается в появлении новых жизненных форм, или уродливых, угнетенных, или, наоборот, гигантских.
— Вы, братец мой, мне букварь не читайте! — огрызнулся Смыков. — Я в ракетных войсках стратегического назначения служил! С какой стати мы тогда загибаемся, объясните?
— Я уже говорил Лиле… Нейтральная зона — уникальное образование, возникшее еще до появления на Земле органической жизни. В этой почве и в этом воздухе могут присутствовать самые невероятные биологические факторы. Анаэробные бактерии, например. Или какие-нибудь жизненные формы, устроенные совсем по иному принципу, чем существующие ныне.
— Анаэробные! — вышел из себя Смыков. — Вы на каком языке выражаетесь? На эскимосском? Или на иврите? Забыли, на какой земле родились и чей хлеб ели?
— А ну завязали! — прикрикнул на них Зяблик. — На фига нам сейчас ваша дискуссия? Все и так яснее ясного. Верка суть дела доходчиво объяснила. Кто ухом слушал, а не брюхом, тот понял. Хочу от себя кое-что добавить. Вы больны опасной болезнью. Причины ее пока значения не имеют. Я здоров. Здоров потому, что принимаю этот эдемский эликсир, ни дна ему ни покрышки. Теперь понятно, как это аггелы безо всякого вреда для себя по Нейтральной зоне шастают. Выход у нас один. Делим мою последнюю дозу на пять частей, быстренько глотаем и ползем что есть сил к Эдему. А там уже как кому повезет.
— Почему на пять частей? — вяло поинтересовалась Лилечка. — Нас же ведь шестеро…
— Я на старых дрожжах постараюсь протянуть, — ответил Зяблик. — Если других вопросов нет, на этом хочу закончить… Верка, приступай к дележке.
— Почему я? — осоловело спросила Верка. — Дайте отдохнуть.
— Потому что ты медик. Хоть и хреновый…
На стоянке бросили все, кроме самого необходимого — оружия и кое-какой пищи. Дальше двинулись парами — Зяблик поддерживал совершенно обезножевшего Смыкова, Верка, едва не выблевавшая все свои внутренности, опиралась на задыхающегося Толгая, Лилечка и Цыпф опекали друг друга взаимно.