Иногда я кажусь себе неким редким монстром — человеком-глазом, человеком-ухом, человеком-нервом… Еще чуть-чуть, и у меня, наверное, появится какое-нибудь шестое чувство — способность общаться с духами или дар предвидения.
Однако от более близкого знакомства со страной, издали казавшейся если и не раем, то по крайней мере его преддверием, мой оптимизм несколько поубавился.
Все началось после встречи с вещуном, существом в общем-то не самым вредным, но склонным к немотивированному коварству. Страсть сия, как и тяга некоторых птиц к воровству блестящих предметов, здравому объяснению не подлежит. И пользы от этого никакой, и неприятностей не оберешься, а удержу все равно нет. Да только с легкомысленных сорок и галок один спрос, а с вещунов, которым ума-разума не занимать, совсем другой.
Прежде вещуны старались обходить меня стороной. И то верно — поди угадай, что замышляет эта никогда не виданная в здешних краях тварь, то есть я. Глаза завидущие, повадки подозрительные, зубы, хоть и мелкие, но острые, да вдобавок еще и увесистая дубина в руке. Лучше зря не рисковать.
Но этот вещун сидел смирно и на меня поглядывал как-то странно — то ли с тоской, то ли с укоризной. Дескать, ну какого еще хрена тебе, образина чужеземная, здесь надо, проходи себе сторонкой… Может, он просто нужду справляет, а я ненароком нарушил его уединение?
Впрочем, интуиция, подводившая меня куда реже, чем, скажем, рассудок или память, подсказывала — что-то здесь неладно. Если овечка не убегает от волка (которым с известной натяжкой можно было назвать меня), она либо безнадежно больна, либо выставлена охотниками в качестве приманки. А кроме того, меня настораживал запах, вовсе не характерный для вольного пространства, обильного самой разнообразной флорой, но бедного фауной, — тошнотворный запах живодерни.
Особо спешить было некуда, и я присел неподалеку в зарослях высокой травы, видом своим слегка напоминавшей огородный салат, но на вкус горькой, как полынь.
Вещун, обычно подвижный, словно мартышка, не шевелился, хотя буквально все вокруг колыхалось от порывов свежего ветра, дувшего, казалось, со всех сторон сразу. По его пухленькой мордочке катились слезы — ни дать ни взять бегущие взапуски виноградинки. В мире, где причудливо перемешались совершенно несовместимые вещи и явления, это могло означать все что угодно, в том числе и восторг.
Благодаря постоянным контактам с разношерстной публикой, скитавшейся по Тропе из страны в страну, мне было немного знакомо тарабарское наречие, служившее здесь средством межнационального общения.
Для пущей убедительности сопровождая слова мимикой и жестами, я спросил у вещуна:
— Почему молчишь, приятель?
Ответ был обстоятельным и витиеватым:
— Я не столь опрометчив, чтобы заводить разговор с существом, намерения которого не ясны, зато дикость очевидна.
Дабы успокоить его, я сказал:
— Моя внешность обманчива. Может, я и грозен на вид, но на самом деле безобиден.
— Моя внешность тоже обманчива, — поспешно сообщил вещун, которого мои слова, похоже, ничуть не убедили. — Кажусь аппетитным, но совершенно несъедобен. Это тебе кто угодно подтвердит.
— Я не собираюсь пробовать тебя на вкус. Можешь не волноваться.
— Сейчас никому нельзя верить, — посетовал вещун. — Возьмешь да и укусишь меня из любопытства. Сам потом плеваться будешь, — а я останусь без уха или носа.
— Неужели я похож на чудовище, способное откусить нос первому встречному?
— Еще как!
Слово за слово — и мы разговорились. Болтать с вещунами — одно удовольствие. Есть у этих чудиков такой дар — находить общий язык с любыми разумными существами. Именно за это их и прозвали вещунами. Склонность к ворожбе и пророчеству тут ни при чем, хотя сего поприща они тоже не чураются.
Имей вещуны иной нрав — им бы цены не было. Ведь лучших толмачей и желать нельзя. Но для этих бродяг не существует ничего святого — ни клятв, ни кумиров, ни дружеских уз, ни чувства долга. Вещун и верность — понятия, столь же несовместимые, как, к примеру, человек и благоразумие. Обман и раздоры повсюду сопутствуют им, правда, обман мелочный, а раздоры того сорта, которые называют «кухонными дрязгами».
Хорошо еще, что вздорность натуры не позволяет вещунам объединиться и устроить кому-нибудь настоящую пакость. Они предпочитают держаться поодиночке и подлинную историю своего племени упорно замалчивают. Наверное, на это есть какие-то весьма веские причины.
Наша беседа, поначалу довольно бестолковая, постепенно становилась все более и более содержательной. Вещун, как всегда, хитрил — всячески уклоняясь от конкретных ответов, он упорно пытался вызнать мою подноготную. Я тоже юлил как мог. Скитальческая жизнь успела отучить меня от излишней откровенности. На Тропе даже врать надо с оглядкой.
— Откуда идешь? — поинтересовался вещун.
— Издалека, — молвил я.
— А куда?
— Туда, — я махнул рукой вслед летающему существу, уже давно скрывшемуся в водовороте облаков.
— Ждут тебя там?
— Вряд ли, — признался я.
— Тогда лучше и не суйся. Званому гостю честь высокая, а незваному — могила глубокая. Слыхал, небось, такую присказку?
— Не доводилось. Да ведь я в гости не набиваюсь. Иду себе мимо, вот и все.
— Кто же тебе на слово поверит? — вещун подивился моей наивности. — Это еще доказать надо.
— Не собираюсь я ничего доказывать. Уж не одну страну прошел. И никто меня пока не тронул.
— Страны разные бывают, — наставительно заметил вещун. — В одних чужакам вольная воля, в других — тяжкие притеснения, а в третьи их вообще не пускают.
— Что же тогда делать? Возвращаться назад мне нет никакого резона.
— Я бы мог указать тебе безопасный путь, — нижние веки вещуна (верхних не имелось) сморгнули, и слезотечение сразу прекратилось. — Но сначала ты должен мне помочь.
Начинается, подумал я. Сейчас вещун начнет склонять меня к участию в каком-нибудь сомнительном предприятии. Сам он, возможно, от этого что-то и поимеет, но я уж точно останусь с носом. Да только ничего у него на сей раз не получится. Пусть поищет дураков в другом месте.
Тем не менее, я с самым серьезным видом поинтересовался:
— В чем должна состоять моя помощь?
— Узнаешь, когда подойдешь ко мне поближе, — ответил вещун.
Похоже, что он подманивал меня к себе. Но это уж дудки! Если ему надо, пусть сам и подходит. Пора бы и вразумить зарвавшегося наглеца.
— Давай заранее договоримся, — строго сказал я. — Действовать наобум я не собираюсь. Объясни толком, что случилось и в какой помощи ты нуждаешься. Иначе я с места не сдвинусь.
— Трудно объяснить на словах то, о чем ты не имеешь ни малейшего представления, — печаль вещуна обратилась в глубокую, скорбь (скорее всего, наигранную). — Но я постараюсь… Говоря кратко, я угодил в ловушку, поставленную тенетниками. Выручи меня, и я, само собой, в долгу не останусь.
Я не стал уточнять, что это еще за тенетники такие, но насчет ловушки решил полюбопытствовать. А вдруг мне самому случится напороться на нечто подобное? Врага надо знать в лицо.
Выставив перед собой посох, я осторожно двинулся вперед, готовый в любой момент задать стрекача. Вещун с надеждой следил за каждым моим шагом. Стоило только ветру дунуть особенно сильно, как вокруг него появлялись какие-то странные блики, разбегавшиеся во все стороны. Приглядевшись повнимательней, я различил натянутую над землей сеть, сотканную из множества тончайших, почти прозрачных нитей.
Ну и ну! Что называется — повезло. Если бы не случайная встреча с вещуном, заставившая меня остановиться, я, вне всякого сомнения, сам угодил бы в ловушку.
А это было чревато крупными неприятностями — слева и справа от меня еле заметные в высокой траве торчком стояли скелеты (тугая паутина не позволяла костям рассыпаться), иссохшие мумии и полуразложившиеся трупы (вот, оказывается, почему так смердело падалью!) самых разнообразных существ. Некоторые были величиной с кошку, а иные размером превосходили медведя. От одного бедолаги осталась только пара огромных кожистых крыльев, а от другого — пустая оболочка, похожая то ли на боевые доспехи, то ли на раковину исполинского моллюска.
Судя по тому, что добыча осталась невостребованной, это была не ловчая сеть, а некое заградительное сооружение вроде печально известной спирали Бруно.
Теперь стало понятно, почему вещун ведет себя столь смирно. Пытаясь самостоятельно выбраться из сетей, он лишь усугубил свое незавидное положение и сейчас напоминал муху, угодившую в липучку, — ни попрыгать, ни почесаться, только и остается, что жалобно жужжать.
— Ну и угораздило тебя, — с сочувствием молвил я.
— Сам виноват, — честно признался вещун. — Забыл про осторожность, вот и попался. В прошлый раз тут никаких ловушек не было. Совсем обнаглели тенетники. Ну ничего, когда-нибудь они получат за все сполна. Ведь этот ветродуй не может длиться вечно.
Я не стал выяснять значение термина «ветродуй». Скорее всего, это не состояние погоды, а название времени года. Что-то вроде сезона муссонов. Каждый мир Тропы имеет свои особенности, и если вдаваться в них — с ума можно сойти. Да я и не собирался здесь долго задерживаться. Укажет вещун безопасный путь — хорошо. Не укажет — тоже не беда. Сам отыщу. Кое-какой опыт имелся.
Впрочем, бросать этого недотепу на верную смерть не хотелось. Совесть потом замучит. Будем надеяться, что спасательная операция много времени не займет.
— Ладно, попробую тебе помочь, — сказал я. — Какие будут советы?
— Действовать надо осмотрительно, но быстро, — вещун, до самого последнего момента не веривший в мои добрые намерения, сразу оживился. — Тенетники чуют, если кто-то пробует разрушить их ловушку. Мы должны скрыться еще до того, как они прибудут сюда. А иначе горя не оберешься.
— Тебе ли сейчас бояться иного горя.
Дабы проверить прочность сети, я рубанул по ней посохом, не раз выручавшим меня в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях. Раздался звук, похожий на бряцанье расстроенной басовой струны, и блики света опять задро